Прелюдия (СИ) - Горохов Александр Викторович (читать книги регистрация TXT, FB2) 📗
— Дошло, бляха, до того, что хотят собрать в полку только тех, кто «десятилетку» закончил. У нас тут что, университет какой-то, что ли? — возмущался старшина.
Ну, с ним понятно: мужик явно беспокоится за то, что ему придётся перебираться на какое-то новое место службы. А вот в том, что для обучения на нашей технике требуются грамотные, «технически подкованные» люди, начальство право. Сложные они, эти наши танки, автомобили, бронетранспортёры с БМП и прочие установки. Вон, даже «мои» пока ещё несостоявшиеся выдающиеся танкисты, «плывут», когда им объясняют устройство Т-55.
Ещё бы! Если сравнивать эту машину с учебными танкетками Т-27, использовавшимися для подготовки механиков-водителей в полку, или бронемашины БА-20 с БТР-60, то это же примерно то, что сравнивать детскую модель самолёта с резинкой вместо мотора с боевым истребителем. Да даже самые массовые из перегоняемых в прошлое «колуны» Зил-157 по устройству на порядок сложнее считающегося «современным» «Захара» Зис-5. И даже в обращении с автоматом Калашникова, славящегося в ТОЙ реальности простотой и неприхотливостью, есть масса тонкостей, к которым будущим мотострелкам приходится привыкать.
Кстати, про музыку.
Учебный процесс пока полноценно организован только для командного состава будущей танковой бригады. День теория, день усвоения полученных знаний об устройстве машины «на железе». И для того, чтобы подготовка не встала, когда нужно будет переходить к применению их на практике, уже прибыла первая группа механиков-водителей, преимущественно сержантов, «младших комвзводов», как их тут пока величают. «Самых толковых», как нам объяснили, отобранных из всех военных округов.
Я взял себе за правило не просто знакомиться с ребятами, которых будут учить, но и требовать от них кратенько обрисовать их предыдущий жизненный путь. И вот очередной невысокий, живой «младший комвзвод» принялся бодро тараторить:
— Калашников Михаил Тимофеевич, родился 10 ноября 1919 года в деревне Курья Алтайской губернии, призван в Красную Армию со станции Матай Туркестано…
— Стоп-стоп-стоп! — ошалев, остановил я бойца. — Как вы сказали, ваше имя и отчество?
— Михаил Тимофеевич.
Несколько секунд молчу, приходя в себя.
— Товарищ младший комвзовд, пройдёмте со мной в штаб бригады.
На лице парня плохо скрываемой беспокойство. Пока топали до кабинета Смирнова, в башке всплывает, что могло привести к такому беспокойству: кулацкое происхождение, подделка то ли печати, то ли ещё чего-то в официальной справке…
— Товарищ полковник, позвольте представить вам младшего комвзвода Калашникова Михаила Тимофеевича.
— Что, того самого? — взлетели вверх брови Николая Ивановича.
— Кажется, да…
— Опаньки!
Расспросив будущего гения в свою очередь, Смирнов выставил его на время за дверь и принялся воспитывать уже меня.
— Ты, Дмитрий, как мне кажется, забыл, что находишься не «на гражданке», а в армии. И носишь теперь офицерское звание. Поэтому, будь добр, либо находись по ночам в казарме, либо докладывай дежурному, где ночуешь! Чтобы тот знал, куда за тобой гнать посыльного на случай тревоги. Или, если у вас с твоей Федотовой всё более или менее серьёзно, вообще перебирайся к ней. Жениться на ней я тебя не заставляю, но прекращай нарушать дисциплину!
Вон оно как! Значит, придётся с Инной разговаривать не только о том, когда я к ней приду в следующий раз…
26
Лейтенант Арсений Ворожейкин, 22 июня 1939 года*
Отдаленный рокот моторов привлек мое внимание. «Наверно, опять японцы появились, — подумал я, провожая взглядом направлявшуюся к Халхин-Голу большую группу наших истребителей. — Эх, проветриться бы!»
— По-моему, из соседнего полка пошли, — сказал Васильев, закреплённый за моей машиной техник.
Ответить я не успел: прозвучали выстрелы из ракетниц, и два красных шарика взвились над командным пунктом. Сигнал означал немедленный вылет всей эскадрильи.
Командир эскадрильи начал разбег. Я не испытывал никакого волнения и нервозности, этих обычных спутников первых воздушных встреч с врагом. Несколько холостых вылетов на задания, но без боя, подобных утреннему, сделали свое благое дело. Маршруты к границе, в район инцидента, хотя и не давали непосредственных результатов, постепенно втягивали нас, приучали к боевому напряжению, приглушая остроту естественного страха боя. В наших действиях появилась даже та мастерская небрежность, которая свойственна людям, сросшимся со своим делом. Всё выполнялось так же чётко и быстро, как при обычном учебном полете… Именно с таким чувством начал я вылет 22 июня 1939 года…
Эскадрилья в плотном строю устремилась к Халхин-Голу. Много выше нас проследовало звено японских истребителей. Комэск Василий Васильевич, только что получивший замечание от командира полка, решил теперь во что бы то ни стало нагнать противника. Он помчался за японцами на полных газах, не обращая внимания на своих ведомых. Строй нарушился, растянулся…
Держась рядом с командиром, я внимательно осматривался. По сторонам — ничего подозрительного. Чистое голубое небо, лишь кое-где белые хлопья облаков. Вчерашний урок шёл на пользу…
Командир, как можно было судить по его действиям, отчаявшись в успехе погони — вражеское звено уже скрывалось из виду — метнулся в другую сторону, туда, где виднелась группа наших бипланов И-15. Маневр был крутой, стремительный… Василий Васильевич нёсся с большой решительностью, лихо… Я не мог понять его. Можно было только предположить, что И-15 он принял за противника…
А между тем, слева, вдалеке едва заметно вырисовывалась целая стая самолётов. Вначале мне представилось, что это наши, ранее взлетевшие. Но группа слишком велика — 50–60 машин. И в полёте их мне показалось что-то непривычное, холодное, зловещее… Что — я определить не мог… Они шли с вызывающим спокойствием, уверенно, стройно, как хозяева монгольского неба.
Попытался предупредить командира, связавшись с ним по установленной всего пару дней назад рации — не отвечает. Помахал ему крыльями — тщетно! Как выяснилось уже на земле, он просто забыл включить радиостанцию. Не меняя курса, он сближался с группой И-15. «Не видит японцев», — отметил я больше с тревогой, чем с удивлением, разворачиваясь на врага вместе с несколькими лётчиками, услышавшими моё радиопредупреждение.
Неверно было бы сказать, что сердце у меня в этот миг учащённо забилось. Нет. Оно ёкнуло, сжалось, застыло. Потом словно вспыхнуло, гневно и остро. Кровь забурлила в жилах. Волнение новичка, страх и ненависть, задор молодости — всё переплелось. Едва владея собой, летел я на вражескую армаду…
Вдруг случилось что-то необъяснимое — сверху на строй противника свалилась лавина самолётов. Откуда она, с каких высот? Ведь я, кажется, всё видел! Внезапная атака была потрясающей. Удар оказался мгновенным. Будто взрыв громадной силы разметал вражеский строй, оставив висеть парашюты да узкие косые жгуты дыма. Все машины завертелись перед глазами в бешеной пляске. Ошеломлённый представившимся зрелищем, я посмотрел в стороны, как бы желая охватить всю фантастическую, ни с чем не сравнимую картину. Но до того ли! На подмогу атакованным спешила другая группа японцев. Я развернулся ей навстречу.
Лобовая атака!
Отчаянное волнение охватило меня.
Сколько было прочитано про эту лобовую атаку! Сколько слышано легенд о лётчиках, геройски поступавших в такой ситуации! Сколько нужно умения, воли, чтоб выйти из неё победителем! Я свято верил всем этим россказням и считал, что лобовая атака — самый сложный и опасный прием нападения, что в ней, как ни в чём другом, проявляется воля и профессиональная выучка лётчика-истребителя. Я был во власти этих представлений и старался не сплоховать.
Всё натянулось в струну, дыхание перехватило… Но вражеские самолёты выросли передо мной так стремительно, что единственное движение, которое я, оцепеневший в решимости, успел сделать, состояло в нажатии гашеток: я надавил на них инстинктивно, не глядя в прицел. Светлые кинжальные струи метнулись в глазах — и всё…
