Крепостной Пушкина (СИ) - Берг Ираклий (лучшие книги txt, fb2) 📗
Так или иначе, победа была одержана, когда последних противников сбили с ног, и победители под радостные крики своих ранее выбывших вскинули руки.
Пушкин прочувствовал схватку столь остро, что можно было подумать, будто участвовал сам. Раскрасневшийся, с блуждающей улыбкой, слегка пошатываясь, поэт побладарил своих кистеневцев, наградил двадцатью рублями "на водку", поздравил Степана, и, взяв того за руку, повёл к купцам за выигрышем. Те было заартачились, напирая как раз на нечестность «ловкача», свалившего многих сильных противников, но Стёпа предложил им всем выйти против него по очереди, уверяя, что не станет уворачиваться, и купцы передумали спорить. Вместо этого они предложили другое пари.
— Вот что, ловкач, — заявил самый дородный из них, с длинной окладистой бородой и недобрыми глазами, — слово есть слово. Но вот другое пари, — повернулся он уже к Пушкину, — одолеет человека нашего честно, без хитростей, холоп твой, и мы ещё столько же не пожалеем. А одолеет наш — вернёте деньги. Каково?
Пушкин, отнюдь не считавший, что «холоп» действовал нечестно, хотел возразить и поставить на место зарывающегося купчину, как Степан уже выпалил:
— Согласен.
— Слово сказано! — поспешно ухватился купец. — Согласны, ваше благородие?
Александру ничего не оставалось, как согласиться.
— Ты что творишь? — зашипел он на Степана, отведя того в сторону. — Да они сейчас громилу двухсаженного выставят.
— Пусть, — беспечно отвечал тот, — зато повеселимся, барин. Ишь, что удумали! Уворачиваться — грех! А впятером на одного напрыгивать не грех, значит.
Купцы не подвели, предложив в поединщики огромного дюжего парня ростом на голову выше Степана. Тот, если и смутился, вида не подал.
— Не переживайте так, барин, — заметил он хмурящемуся Пушкину, сплевывая на снег — ещё поглядим. Чем больше шкаф, тем громче падает, как говорят у нас в Нижегородчине.
Бросили жребий. Первый удар достался Степану. Он же оказался и последний. Здоровый парень рухнул в глубокий нокаут, к огромному разочарованию поспешно ретировавшихся купцов.
— Вот так вот, — подвёл итоги Степан, — всего выходит тридцать тысяч как с куста. Неплохо, да, Александр Сергеевич?
Пушкин, однако, отказался брать себе деньги за поединок, почти насильно всучив их «холопу».
— Стенка на стенку ещё ладно, да и не ставил бы я без твоих уговоров, — объяснил он своё решение, — так много, во всяком случае. А вот второй раз — это полностью твоё.
— Но, Александр Сергеевич, — возразил тот в ответ, — уступи я, платить пришлось бы вам.
— Ну и что?
— Потеряли бы вы, а приобрёл я? Нелогично.
— А разве ты не крепостной мой?
— Крепостной.
— Так значит, ты — то же самое, что и я, — Пушкин дал понять, что разговор окончен. Степан не слишком понял барскую логику, но деньги взял.
Приближался вечер. Город всё сильнее погружался в темноту и окутывался гастрономическими ароматами, улицы понемногу пустели. Рождественский вечер — домашний праздник. Степан, за неимением семьи, задумывал провести его в одиночестве, но не судьба. Сегодня и у него был гость.
— Вот уж не думал, что встречу Рождество в столь славной компании! Сядем за стол или у камина? Пить будем вино, или душа ваша чего покрепче требует?
Никита Козлов мрачно разглядывал пройдоху, как он не стеснялся звать Степана прямо в глаза, а то и ещё посильнее.
Помнящий «Сашу» с пелёнок, приставленный к нему за верность и трезвость в качестве «дядьки», он невзлюбил Степана, отреагировав на появление «выскочки» рядом с обожаемым, «его», барином, как старая собака реагирует на появление в доме новой.
— Как там дома у вас? — участливо продолжал Степан, действительно впечатленный подобным визитом. — Довольна ли барыня, барин?
Он не нашёл ничего лучше, чем поднести Александру, — то есть положить в подарки, что под елью, две пары пистолетов. Дуэльные, немецкие, великолепной точности боя, и пару дорожных двуствольных изумительный работы тульского мастера. Подарок для барыни волновал больше, ибо в его случае Степан не смог удержаться от определённого сарказма. Но оказалось, что Никита не по тому случаю. «Дядька» молча поставил на стол большую, в четверть, бутылку водки и с некоторой торжественностью произнес:
— Вот что, анафема. Слушай сюда. Мы говорить будем. В такую ночь врать ни один чёрт не сможет. Вот сейчас я и разузнаю, что тебе, проходимцу, от барина нашего нужно. Понятно?
«Понятно, — подумал Степан, — выяснять будем, кто из нас барина больше любит. Эх, Россия. С Рождеством тебя, Русь-матушка!»
Глава 14
Бал с мужиками.
— Я на такое пойти не могу! То ведь бунт! Не-мыс-ли-мо! Мятеж! Разврат! И не уговаривай, сила анафемская! Нет, как надумать такое возможно? Да веруешь ли ты в Бога?!
Степан блаженно щурился январскому солнышку, развалившись в кресле у оконца, и с наслаждением внимал горячей речи нового друга. Никита Козлов, что называется, «попался», пообещав с хмельных глаз лишнего, и теперь не знал, как отвертеться.
— Но ведь ты обещал, Никита, как же теперь в обратную идти? — мягко упрекал Степан, раскуривая трубку. Квартира осталась в его распоряжении ещё на год — на случай «посещений Петербурга», как выразился Александр, подписывая новый договор с арендодателем. Что управляющий намерен пребывать в столице куда дольше, чем в Болдино, Пушкин понял, но ему так было лучше, и он согласился на «просьбишку».
— Обещал! Что с того! С пьяных глаз ведь, Стёпа, — как-то жалобно тянул Никита, — что только не скажешь с этой водки проклятой, а?
— С пьяных ли, с трезвых, а спорил ты знатно. Ни в грош не верил. Насмехался. Грозился, божился, а как до дела — так в кусты? Нет, брат, не годится. И потом, — Степан подался вперёд в кресле, бросив на Никиту взгляд, в котором тот узрел сотню бесов и отшатнулся, — не поверю я в то, что самому тебе не хочется на живого Царя посмотреть. Не издали, не «ура» кричать, а вот как мы с тобой сейчас. Рядышком.
Никита страдал. Предлагаемое Степаном, будь он неладен, было слишком невероятным, дерзким, рискованным, шальным, глупым и дьявольски заманчивым. Внутренне он чувствовал, что согласится, что не сумеет отказаться, но именно от осознания того, что всё всерьёз, захватывало дух и заходилось сердце. С перепугу он выстраивал бастионы из доводов против, стараясь возразить как можно больше, чтобы, когда Степан разобьёт их, дело уже не казалось настолько страшным.
А предлагалось ему не более и не менее как принять участие, хотя бы просто посетить бал-маскарад в Зимнем дворце, традиционно даваемый императором, на который приглашались не только дворяне, но и люди купеческого и мещанского званий.
Традиции было едва не век, со времен весёлой государыни Елизаветы Петровны, обожавшей праздники самого разного рода.
Событие, неизменно поражающее иностранцев (во многом для того и поддерживаемое), заключалась в том, что в первые дни нового года проводился грандиозный бал, демонстрирующий искреннее единение правящего и податного сословий, а также всеобщую любовь к монаршей особе. Пригласительные билеты раздавались в огромных количествах, от двадцати до сорока тысяч, для получения хватало заявки. Провести их строгий учёт было совершенно невозможно. Записывались первый входящий и последний выходящий, прочее же отпускалось на веру в природную склонность русского человека к законности, ну и на волю Божию.
Степан, пообещавший легко устроить встречу с царём прямо в царском дворце и вызвавший этим у Никиты гомерический хохот, попросту купил два пригласительных билета у должных ему третьегильдейских купцов.
Увидев эти билеты, специально подготовленные тёплые длиннополые фраки «сибирки», круглые шляпы — то, в чём недворяне ходили на подобные мероприятия — уверившись, что всё всерьёз, Никита лишился дара речи. Обретя его вновь с помощью рюмки русской, он набросился на Степана с обвинениями в святотатстве, сумасшествии и разбойничьих замашках. Степан же слышать ничего не желал, твёрдо решив идти и привести с собой Никиту и считая, что мысль о такой близости к царю перевесит остальное.
