Танненберг (СИ) - Михельсон Андрей (электронная книга .txt) 📗
Вскоре пришли донесения от авиаразведки, вернувшейся с вылетов. На востоке, в Мышенце, обнаружены силы противника до двух батальонов пехоты. На западе, к моменту подлёта аэроплана, были замечены небольшие конные разъезды, удалявшиеся от Серпца. Станция на вид осталась целой. Остальные силы, примерно по полку, располагались в районах Липно и Рыпина соответственно лагерем. Других крупных сил на нашей территории обнаружено не было. Когда Самсонов попытался уточнить про наличие артиллерии, то ответили, что не заметили. Впрочем, это не значило, что её там нет. Могли и спрятать. А могли и в самом деле налегке быть, потому что скорость продвижения для пехоты, да ещё и по плохим дорогам, германцы продемонстрировали высокую.
Значит, набег. Или с целью захватить вагоны, или повредить железную дорогу. Но какой смысл? Вряд ли противник не догадывается об общем направлении предполагаемых ударов. В Мышенце вообще нет железной дороги, редкостное захолустье. А Липно и Рыпин никак не могут считаться направлением главного удара. Возможно, таким образом противник пытается отвлечь наши силы и растянуть их вдоль границы. Надо бы поговорить на эту тему с Орановским, и наметить разные варианты действий, в зависимости от развития ситуации.
С Орановским проговорили до вечера, вертя ситуацию и так, и сяк, тасуя пока немногочисленные свои силы. Сошлись на том, что спешить не стоит. А завтра день покажет. Озадачили авиаторов разведывательным вылетом на следующий день в прежние районы, и на том закончили своё совещание. И в конце заглянул Лядов, доложил, что эшелоны для артиллерии сформированы в Новогеоргиевске, и завтра с утра отправятся в Варшаву. На обратном пути видел снова Мартоса, скорее всего он засветло не дойдёт до станции. Но завтра утром точно будет.
Очередной день подошёл к концу, и усталый Самсонов отправился ужинать в тихий ресторанчик около квартиры. Но в этот раз спокойно поужинать ему было не суждено, потому что призрак прошлого всё же настиг его, материализовавшись в виде пани Полонской из закрытой кареты прямо перед дверьми заведения. Странное дело, но он не испытал никакого трепета, как в прошлые разы. Голова оставалась ясной, мысли не путались. Он отчётливо осознал, что этого разговора было всё равно не избежать – Анастасия всегда добивалась своих целей, чего бы это ей не стоило. Маленький стойкий солдатик, которому всё нипочём. Польский солдатик. А это вносило свои коррективы. В конце концов, бегать и прятаться от неё сущее ребячество, лучше уж сразу объясниться, и не мучать ни себя, ни её. Она этого не заслужила.
– Ты по-прежнему настойчива в достижении своих желаний. – Учтиво произнёс Самсонов, остановившись перед ней.
– А ты не меняешь тактику, всё так же бегая от меня по разным кабакам. – Ответила она ему несколько ядовито. Свет фонарей не достигал до них, и черты лица разобрать было невозможно.
– Но разве не будет предосудительным, что два семейных человека встречаются тайно вечерами в тёмном переулке. Ладно, я – генерал, тупой вояка. Но ты? Ясновельможная пани, марающая своё честное имя. Что скажут в обществе?
Полонская помолчала немного, и ледяным тоном произнесла:
– Я вдова.
Час от часу не легче. Конечно, она и раньше-то не очень заботилась о сохранении добродетельности своего имени, а что ей теперь! Но насколько Самсонов помнил, её муж был арестован жандармами после беспорядков в Варшаве во время смуты 1905–1907 годов, и отправлен в Сибирь. Он даже не интересовался, на каторгу или на поселение, но надолго. Значит, там что-то случилось, и он не вернулся. И это не ожесточило Полонскую против русских? Или ей с самого начала было наплевать на своего супруга, и этот брак был чисто символическим? Или… её чувства к нему, Самсонову, настолько оказались сильны, что она переступила через все национальные принципы? А вот этот вариант уже самый неприятный, потому что порвёт ему всю душу и зародит глубокое чувство вины перед когда-то любимой женщиной. С другой стороны, разве у него был тогда выбор, далёкие восемнадцать лет назад? Он не мог оставить службу и стать обычным помещиком, живущим на средства жены. Даже если бы она действительно переписала имущество на него, то все бы знали, что он никто. Полковник, выскочка, сорвавший куш, и ничего более. Да, и не видел он для себя смысла в такой жизни.
– Давно это случилось? – С искренним сочувствием спросил Самсонов.
– Два года назад. – Чуть помедлив, ответила Анастасия. – Чахотка. И он сгинул в этой проклятой Сибири.
Самсонов машинально отметил про себя, что было сказано всё же «в этой», а не «в вашей». Но возможно, это ничего не значит. Просто слова так сложились.
– Мне жаль.
Помолчали, словно отдавая память умершему, которого Самсонов даже не знал. Пауза затягивалась.
– Настя, сейчас не время для выяснения отношений. Война началась, у меня куча дел, и я всё равно не смогу быть с тобой. К тому же, я женат, и для меня это не пустой звук. Очень скоро я должен буду покинуть Варшаву, и неизвестно вернусь ли вообще когда-нибудь.
– Для тебя всегда абстрактные рассуждения значили больше, чем я! – Неожиданно яростно воскликнула Полонская, подавшись вперёд. – Что ты за человек! Война, служба. Зачем тебе всё это?
Чёрт! Она даже не услышала фразы про жену, пропустила мимо ушей, настолько уверена в своей силе и влиянии на него! Она продолжает всё тот же давний спор, что важнее в жизни человека – долг и служба стране, или личное счастье. Она не понимала его тогда, и наверняка не простила ему этого выбора. И это терзало её все годы!
– Потому что для меня это не абстрактные рассуждения! – Ответил он, невольно также повышая голос. – Для тебя всегда существовало только твоё «я», и даже меня ты выбирала, наверняка, как забавную игрушку, которая надоела бы тебе через пару лет.
– Ты ничего не понял. – Севшим голосом сказала Полонская.
– Да, где уж мне, тупому солдафону.
– Не прячься за этими глупыми шаблонами. Ни я, никто другой, тебя никогда таким не считали. Какой смысл во всех твоих орденах и званиях, если ты с них ничего не имеешь? Что даёт тебе эта служба, что можно было бы потрогать руками? Почему ты не хочешь быть, как все?
– Кто как все? – Удивился Самсонов. – Ты о чём?
– Оглянись вокруг. Люди работают на себя, устраивают личное счастье, наслаждаются жизнью, а ты вечно куда-то должен ехать, чем-то жертвовать… И мной в том числе.
– Настя, я, конечно, понимаю, что Варшава большой город, но это ещё не весь свет. И даже не вся Россия. Тебя не удивляет, что здесь служит множество блестящих офицеров, очень привлекательных даже на твой взгляд, но которые без видимого сожаления потом отправляются туда, куда прикажут. И поверь, это бывают не самые приятные и цивилизованные места.
– Ах, оставь. Это ваша русская привычка слепо повиноваться.
Лучше бы она этого не говорила.
– А поляк поступил бы по-другому?
– Конечно. Если он только не заразился ещё вашей покорностью.
– Поэтому у вас и нет своей страны. Каждый тянет одеяло на себя, и печётся только о своём личном счастье.
– У нас нет своей страны, потому что вы, русские, растоптали её свободу! – Вскинулась Полонская.
– Конечно, а потом дважды предлагали вам взять её обратно. Только вам эта свобода не нужна сама по себе, вам хотелось былого величия, и, разумеется, за счёт России. – Самсонов оставался спокоен. [15] – Вы всё равно не сможете удержать свою свободу с таким отношением к долгу и понятиями о государстве. Вас сомнут соседи. Не хотите говорить по-русски? Будете говорить по-немецки. Тебе нравится немецкий язык?
Он по-прежнему не мог различить её лица, но слышал, как она судорожно хватает ртом воздух.
– Ты… ты… всё такой же циничный негодяй, и годы тебя нисколько не изменили! – Наконец смогла произнести Полонская.
– Настя, в старости люди редко меняются. А, как правило, становятся только хуже. Зачем тебе циничный и язвительный старик? К тому же русский.
