Родина слонов - Калганов Андрей (смотреть онлайн бесплатно книга .TXT) 📗
Долго еще тягал атаман сестрицу, пока не успокоился. А когда гнев унял, обратился к ведуну:
— То дела семейные, за безобразие прощения просим, а дело доделать надобно... А ну, цыц! — прикрикнул на воющую тетку Жердь. — Сказывай, кто тебя неволил, Купавка.
Тетка шмыгнула носом и, размазав кулаком слезы, разулыбалась:
— Да кудрявенький один, так прямо неволил... Ты бы, братец, отмстил бы за честь девичью... Скажи, шоб женился... А нет, так женилку оторви.
Артельщики стали похохатывать, да и Жердь не удержал ухмылки.
— Вон он, за спинами прячется, — осмелела тетка, — вихры торчат. И еще один с ним был...
— Так пусть и тот на тебе женится, — крикнул кто-то из артельщиков, — два мужика в доме — двойной прибыток.
— Не, мне курчавенький по сердцу.
— Ну вот, стало быть, и ей хлопец по сердцу пришелся, — степенно проговорил Жердь, — пущай хлопец женится, я, стало быть, препонов чинить не буду. — Помолчал, упиваясь повисшей тишиной. — Но уж ты мне поверь, колдун, сие хуже смерти...
Жениться Кудряш наотрез отказался. Не приглянулась ему Купавка, и все тут. Долго рядились Степан с Жердем, пока не пришли к согласию — пусть вместо того, чтобы жениться, коровку Кудряш Жердю отдаст. Тогда у атамана к кметю не будет никаких претензий, и даже напротив.
И лишь они закончили дело миром, хлынул такой дождина, что и артельщики, и Степан с воинами поспешили убраться.
А Купавка, когда осталась наедине с братцем, взяла реванш. Долго била она Жердя, приговаривая:
— Перед людями я тя не позорила, стручок ты гороховый, пожалела я тя, прыщ гнойный. Пущай, думаю, потешится, атаман небось! А ты и рад стараться, зверюга, ну ниче, ниче, я свое наверстаю...
Жердь не смел сопротивляться — только хуже будет. Силища у сестрицы была немереная.
— Сторговался, хмырь, — орала Купавка, — сторговался, коровенку взял.
— Да ни в жисть, — вопил Жердь, — что ты, родненькая!
— Слыхала я, как ты с ним рядился.
Долго из Жердевой избы раздавались нечеловеческие вопли. Никто из артельщиков не решался разнять сродственников, хотя многие слышали и многие понимали, что происходит за высоким тыном. Только переговаривались тихо:
— Люта девка.
— Большуха, одним словом.
— А наш-то на большака не тянет.
— Так ведь и не надо, атаман он.
— Эх, была бы рожей пригожа, ей-богу, женился бы...
— А я бы поостерегся.
— Чо так?
— А ты что, с ней еще не это?!
— Не...
— Повезло!
— Чего это, повезло?!
— Так она же, ежели чего не по ней, опосля так мужика лупцует, живого места не оставляет.
— Так вот ты чего тогда отлеживался...
— Эх, ядрена лапоть, бедует девка. Видать, любовя мимо прошла.
— Ниче, встретит еще, тады и перебесится. С ними, с бабами, завсегда так.
Кукша тот день надолго запомнил. Пасмурный был денек, хмурый. Из леса несло нечистью. Бывает так — не болотом, не зверьем каким, а чем-то, от чего с души воротит. Над елками с самого утра кружило воронье, надсаживалось граем. Следующей ночью полнолуние, а значит, предстоит окропить древеса истукановы горячей кровью. Но жертва все еще не выбрана.
Переусердствовал Кукша — отвадил от селения пришельцев. Еще бы не отвадить, когда всех их приносили в жертву. В иные времена кровь лилась чуть не каждую седмицу, это сейчас Кукша требы творит лишь в полную луну, а раньше из десяти чужаков лишь один в братство вступал, остальные же кишки по елкам развешивали.
Придется кого-то из лютичей порешить. Да как бы другие не возроптали! В страхе, конечно, держать паству надобно, без него нет повиновения, но страх страху рознь. Одно дело, когда ослушника оборотень кончает, и совсем другое, когда изуверство сам предводитель творит. Враз шептаться начнут, мол, не по Правде, мол, не за общество радеет — себя кровью тешит... Не послушания вожак добьется, а бунта.
А для бунта сейчас не время. Власть Истомова закачалась, подтолкнуть только надо — и свалится. Сейчас надо, чтобы послушание лютичей от веры, а не от страха происходило. Чтобы, опившись дурным зельем, упырями по лесам и полям бегали, на полян ужас наводили. А ежели Чернобог своих же в жертву требовать станет, долго ли лютичи будут ему поклоняться? То-то и оно, что недолго. Никакое зелье не поможет.
И еще одно тревожило Кукшу. Колдун из будущего вроде бы объявился. Хазарин Аппах, сохранивший свою никчемную жизнь у Дубровки, поведал, что лютовал на поле витязь огромного роста, благодаря тому витязю и выстояло селение. А вслед за Аллахом Азей, ведун дубровский, пришел. Дубровичи жизни его лишить хотели, да старый хрыч вывернулся. Когда в реку с камешком на шее его бросили, заговор тайный пробормотал и сердце свое на время остановил, так и лежал на дне три дня и три ночи. А потом на бережок вылез да в Лютовку и поплелся. Так вот, Азей тоже про того витязя говорил...
Кукша сразу понял, кто этот витязь. Степан Белбородко, вот кто! Тот, за которым Кукша охотился. Найти бы колдуна да на свою сторону переманить. Только подсказывало чутье Кукше, что не примкнет к лютичам Степан. Ведь встал же он за Дубровку, то есть против Кукши поднялся. А это означает, что боги, коим колдун поклоняется, против Чернобога, которому Кукша служит, свару затеяли. Вот и выходит, что колдун по другую сторону острога находится. Что ж, значит, надо колдуна жизни лишить.
Только сперва найти бы его не худо.
Известие застало Кукшу в молитвах и раздумьях. Отец Горечи просил Чернобога смилостивиться — послать живую душу. Жег вонючие травы, терзал мышей и лягушек, заставляя тварей умирать в страданиях. Внял Чернобог мольбе, послал удачу. Вот что вдохновенная молитва и жертвоприношение, хоть и малое, но с душой принесенное, делают!
К Отцу Горечи явился не кто иной, как Азей. Старикашка весь дрожал, хоть и нехолодно было. Нечасто отряжали лютичи ходоков на болото, знали — не любит предводитель, когда его непрошеные гости беспокоят. Азей поклонился поясным поклоном и вперился в землю. Кукша молчал, сверля пришельца взглядом. Азей неловко переминался с ноги на ногу, не смея раскрыть рта.
— Зачем пришел? — проговорил Кукша. — Звали тебя?
— Прощения просим, — заторопился старикашка, — мы это, батюшка, к тебе гонец от Божана прибыл, говорит, ведун какой-то, которого ты искал, вроде в Куябе объявился. Гонец сказывал, что много чудес тот ведун сотворил. Гонец-то выведать хотел, где тебя, батюшка, сыскать, а мы его в поруб кинули, чтоб не мельтешил, кто его знает, что за человек... Мы это, прощения просим, узнать у тебя, батюшка, общество велело, как поступить с гонцом... Думали, на кол его, а потом решили у тебя спросить... Вот я и пришел, уж не обессудь, батюшка...
— А гонец нашим неизвестен?
— Нет, батюшка.
— Тогда и впрямь кончить его надобно, мало ли, человек ненадежный окажется.
«Сдал старик, — с некоторым оттенком грусти подумалось Кукше, — а ведь еще недавно селение немалое в повиновении держал. А теперь — огнищанин огнищанином, смотреть противно. Впрочем, это и неплохо. Был бы Азей в силе, пришлось бы ему место указывать — у лютичей лишь один колдун быть должен. А так, он уж и место себе нашел. И место это пустое».
Кукша для солидности помолчал, а сам возрадовался: хорошее известие принес Азей. Старикашка весь извелся, и так встанет, и эдак — будто ноги ему угли жгут. Озирается, словно нечисть из болота вылазит. Назад на тропку косится.
И так он трясся, что невольно у Кукши мелькнула идея: не оборотить ли Азеев страх и слабость себе на пользу?
— А что, шептал ли ты заговор, Азей, когда сюда шел? — внутренне ухмыляясь, проговорил Кукша.
— Какой заговор, батюшка?! — позеленел старикашка.
— Как какой?! Разве не знаешь, отчего я гостей не жалую? Не от зловредности, а только из радения о пользе общества. Болото ведь наше проклятое, сила в нем злая. Как пройдет по тропе живая душа да не оборонится заговором, так и сгинет на другой день. Да и я на болоте живу не из прихоти, а потому, что держать силу злую в узде надобно. Каждую ночь заклятия на гать накладываю. А иначе нельзя. Как забудешь, враз нечисть на Лютовку попрет, ни малых ни старых не помилует. А ты, значит, вот так взял и приперся?! Нет бы у старосты вашего Колтуна слова тайные перенять.
