Засечная черта - Алексеев Иван (читаем книги онлайн бесплатно TXT) 📗
Анюта отпрянула от Михася, опустилась на траву, вновь закрыла лицо руками, но не зарыдала, а лишь застонала, закачалась из стороны в сторону. И это ее беззвучное безысходное горе было еще страшней.
Михась медленно, с трудом выпрямился, затряс головой, надеясь рассеять застилавшую глаза мутную серую пелену. Он понимал, что не сможет дальше жить, если не защитит эту девушку. Он умрет, но попытается спасти ее. «Умрешь и не спасешь», – шевельнулась в каком-то уголке его сознания горькая, но объективно верная мысль. «Ну что ж, мертвые сраму не имут!» – ответил он сам себе. «Да, не имут. Но девушке от этого не станет легче. Лучше вспомни, какие слова ты добавил к этому воинскому присловью тогда, на двухсотверстном переходе».
– Мертвые сраму не имут, а живые не сдаются! – одними губами едва слышно прошептал Михась.
Девушка продолжала сидеть на траве, уронив голову, сгорбившись, как столетняя старуха.
– Анютушка, милая, пойдем в избу, за стол сядем да решим, как нам быть! – произнес он твердо, но ласково и протянул девушке руку.
Анюта отняла ладони от лица, подняла на него глаза, вернее, один, оставшийся неповрежденным, но не протянула руки навстречу, а, напротив, прижала к груди.
– Я тебе не противна, Михась? – голос ее был бесцветный и совершенно чужой.
– Что ты, милая, – воскликнул изумленный и потрясенный дружинник. – Давай руку, пойдем скорей. Отец Серафим взвару оставил целебного, бодрящего, сейчас подкрепишь силы, да и решим вместе, как быть.
Он сам взял девушку за обе руки, попытался поднять с травы, но лишь скрипнул зубами от боли и бессилия. Анюта, почувствовав эту его боль и забыв о своей, вскочила, опять прижалась к нему, то ли обнимая, то ли поддерживая, и они, переступив через невысокий порог, вместе вошли в избу. Растопили печь, разогрели взвар да заодно и кашу, поскольку наступало уже время ужина. Михась, восстановивший душевное равновесие, снова готов был рассуждать спокойно и логично, как при подготовке боевой операции. Он молча и сосредоточенно поел, хлебнул из берестяной кружки дымящегося паром взвару и опустил ее, припечатав к столу, словно поставил некую точку.
– Ну что ж, Анютушка, давай рассуждать взвешенно и последовательно, как учат нас философские греческие трактаты, – Михась указал в угол, где стоял окованный железом сундучок, содержавший в себе единственное земное богатство отца Серафима: полдюжины книг.
Девушка кивнула с готовностью, подалась вперед, ее лицо приняло сосредоточенное выражение.
– Обидевший тебя изверг – это враг. – Михась жестом остановил попытку Анюты возразить ему и продолжил: – Враг. Причем еще и мой личный. А врага или уничтожают, или, при неравенстве сил, бегут... Что скажешь про вторую возможность?
– Куда ж я побегу из своего села? Кому я нужна? Да и тетку не бросишь. Она ж мне заместо матери, родная душа. Небось убиваться да тосковать по мне будет, и так у нее жизнь безрадостная.
– А здесь, в ските, нельзя тебе укрыться?
– Да нет, здесь-то меня в первую голову и начнут искать, ибо все знают, что я от нашего прихода церковного отцу Серафиму ношу доброхотные даяния.
– Так что же мы сидим? – Леший вскочил, вернее, неловко и судорожно поднялся на ноги. – Ведь вот-вот погоня может нагрянуть, этот Никифор со своими дружками.
– Нет, Михась, не волнуйся! Никифор тот, когда меня встретил, уже в выездном кафтане был. Он каждый месяц на неделю в городок ближайший ездит. Дела у него, говорят, какие-то с самим городским наместником-воеводою. Да небось и торговлишка в городе имеется, – успокоила лешего девушка.
– На неделю, говоришь? – Михась задумался, затем сказал твердо: – Это меняет дело. За неделю можно много успеть и хорошо подготовиться. Раз мы не можем отступить, то будем сражаться. Враг должен быть уничтожен. Весь вопрос как? И еще – кем? Я, конечно, могу попробовать соорудить лук со стрелами да сесть в засаду на лесной дороге, по которой противник будет из города возвращаться... Но вряд ли я в засаде этой смогу оставаться столько, сколько надо, не теряя внимания и боевой готовности. Да и из лука, честно говоря, я с детства так и не научился хорошо стрелять, не то что из огнестрельного оружия... А ведь у нас в дружине луки делали – что надо, непревзойденные умельцы их изготавливали. То есть никакой уверенности, что я из самодельного лука сейчас попаду надежно, сумею врага насмерть поразить, у меня нет.
Михась говорил отстраненно и беспристрастно, как будто речь шла о ком-то другом, а не о нем самом. Но Анюта видела, как тяжело дается ему эта беспристрастность. Лицо дружинника словно потемнело, остро обозначились скулы, в глазах застыла боль и тоска, и еще что-то, что трудно передать словами. Анюта никогда в жизни не испытывала чувства превосходства над врагами, не ощущала в себе могучей силы и уверенности и не понимала, что может значить для человека внезапная потеря этой самой силы и уверенности в себе. Михасю и в страшном сне никогда бы не могло присниться, что он – краса и гордость дружины Лесного Стана, а заодно и флагманской морской пехоты Ее Величества Королевы Англии – будет всерьез готовить операцию по уничтожению деревенского мужика, пусть даже очень богатого и очень толстого. Причем успех этой, с позволения сказать, операции выглядел весьма сомнительным. Михась впервые в жизни не был уверен в победе. А ведь он без малейших колебаний выходил в одиночку и без оружия против полусотни опричников, втроем с сержантом Парксом и Томом Мэрдоком атаковал захваченный испанцами флагманский корабль! Впрочем, не втроем, а вчетвером. С ними была Джоана, отвлекшая испанский караул, державшая штурвал во время схватки с доном Эстебаном... И сейчас он не один, а с Анютой, которая должна стать его руками, зарядиться его мужеством и боевым духом. Михась собрал всю свою волю в кулак, чтобы подавить вновь захлестнувший все его существо приступ отчаяния и унижения от собственного бессилия, и продолжил прежним спокойным рассудительным тоном:
– Я могу, конечно, залечь на дороге, притвориться мертвым или раненым... Хотя что тут притворяться-то, – горько усмехнулся дружинник. – В общем, лечь на дорогу, дождаться, когда подъедет Никифор этот, начнет меня осматривать, и внезапно его ударить спрятанным ножом. Только, во-первых, он вряд ли один едет, и сам не станет к телу подходить, во-вторых, даже если и один – то опять-таки я в засаде долго в полной боевой готовности не пролежу, да и вскочить резко, ударить как надо тоже вряд ли сумею. Тогда остается одно...
Михась сделал паузу, пристально посмотрел на девушку. Анюта молча слушала дружинника, глядя на него с восхищением и любовью. Михасю, который не понимал значения ее взгляда, даже показалось в какой-то момент, что Анюта не понимает сути произносимых им слов, уносясь мыслями в какие-то неведомые дали. Но все же дружинник после короткого колебания произнес самое главное:
– Тогда выходит, что ты должна завалить его сама.
Анюта, вопреки опасениям Михася относительно ее невнимательности, отреагировала почти мгновенно.
– Как это завалить? – голос девушки дрогнул, поскольку по жесткому тону дружинника она сразу догадалась, о чем пойдет речь, но разум ее пока отказывался верить в услышанное.
– Убить.
Наступила долгая напряженная тишина. Михась, не выдержав взгляда Анюты, опустил глаза. Дружинник готов был провалиться сквозь землю от стыда, но пока он был все еще жив. А живые не сдаются. И Михась искал выход. Он твердо помнил поговорку, часто повторяемую в Лесном Стане: «Даже если вас сожрали, у вас всегда есть два выхода».
– Я не сумею, – с суровой простотой и печалью ответила Анюта.
– Ты должна научиться. Я верю, что смогу тебя научить за ту неделю, которая у нас есть. Он ведь нападет на тебя внезапно, подкараулит. Ты должна нападение пресечь. Раз и навсегда. Каждое живое существо имеет право защищать свою жизнь!
И, торопясь, скороговоркой, чтобы не дать Анюте опомниться и начать произносить вслух слова отказа и сомнения, которые сделали бы получение ее согласия затруднительным, Михась принялся излагать конкретные детали, давя тем самым на подсознание собеседницы, внушая, что она уже как бы с ним согласилась.
