Лейб-хирург (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович (книги бесплатно без txt) 📗
— Хорошее ружье, — бормочет тот. — Трофей. Германец из него коня подо мной убил и меня поранил. Чуть успел зарубить. Не отдам! Мое.
— Можно глянуть?
Казак мгновение колеблется, а затем откидывает одеяло. Рядом с ним на сене вытянулся массивный ручной пулемет со сложенными сошками. Ни фига себе! Он бы еще пушку притащил! Что за пулемет? Мадсен? Точно! Только у него такая сплюснутая с боков ствольная коробка с зарядной ручкой справа. Мой друг Жора отставной полковник и любитель стреляющего железа очень хотел заиметь такой в свою коллекцию. На мои подначки отвечал:
— Чтоб ты понимал, Игорек! Это первый в мире серийный ручной пулемет, до сих пор на вооружении стоит [18]. Надежный, как «Максим». А стреляет как! Послушай! — Жора включал компьютер и запускал ролик. — Это же песня! Прямо рокочет…
— Как зовут тебя, казак?
— Ефим.
— Я военный врач, коллежский советник Довнар-Подляский. Это как полковник у казаков. Обещаю, что никто не присвоит твой трофей. Но с оружием в медсанбат нельзя. Давай сделаем так. Сейчас санитар отнесет пулемет ко мне в землянку. Он будет там, пока тебя не навестит кто-нибудь из друзей. Ведь навестят?
— Не сумлевайтесь, ваше высокоблагородие! Браты не кинут. Сдадут германские пушки и заедут.
— Вот им и отдам. Тебе еще в госпитале лечиться, а там точно заберут. Договорились?
— Не обмани, ваше высокоблагородие!
— Гадом буду!
Казак улыбается. Воспользовавшись моментом, Никифоров забирает пулемет.
— Тяжелый, зараза! — кряхтит.
А ты думал! Это не «калашников».
— Вот еще, — казак вытаскивает из сена подсумки с магазинами. Нет, точно на войну собрался! Никифоров, недовольно бурча, забирает и подсумки, затем тащит все в мою землянку. Склоняюсь над раненым. Что тут у нас? Сквозная рана бедра, но крупные сосуды, похоже, не задеты — на повязке небольшое кровавое пятно, которое уже подсохло. Еще бок… Похоже по касательной задело.
— Повезло тебе, Ефим! Раны не тяжелые. Через пару недель вернешься в сотню.
— Благодарствую, ваше высокоблагородие!
Шум мотора. Распрямляюсь и смотрю на дорогу. По ней, вихляя на снежных заносах, катит легковой автомобиль. Поравнявшись с расположением медсанбата, сворачивает к нам. Это кого принесло? Автомобиль замирает у саней, из него лезут наружу какие-то штатские с деревянными треногами в пальто с меховыми воротниками и такими же шапками. Последним выбирается незнакомый офицер в шинели и фуражке. Это чего он так форсит в мороз? Оглядевшись, офицер направляется ко мне.
— Здравия желаю! Поручик Крайнюков, сопровождаю репортеров столицы. Здесь, — он указывает на стоящих позади штатских, — господа из «Нашей нивы», а также оператор синематографа. Господин?.. — он вопросительно смотрит на меня. Понятно. На мне белый халат, погон не видно.
— Военный врач Довнар-Подляский.
Хватит с него.
— Мы прибыли, чтобы запечатлеть героический труд наших санитаров и врачей.
— Почему именно к нам? Или случайно завернули?
— Никак нет, господин Довнар-Подляский! Из штаба фронта направили. У вас лучшие результаты в лечении: самая низкая смертность среди медицинских учреждений фронта. В Минске хвалили. Говорят, раненых из шестнадцатой дивизии привозят хорошо прооперированными, переделывать за малым числом ничего не нужно.
В самом деле так или в штабе решили прогнуться? Знают, что я здесь? Хотя вряд ли. Не такая я величина.
— Нам нужно снять, как трудятся врачи.
— Я здесь не командую, поручик. Подождите. Сейчас позову коллежского асессора Зильбермана. Но если он за операционным столом, придется подождать.
— Мы располагаем временем, господин Довнар-Подляский.
Поворачиваюсь к операционной землянке. В этот миг сверху доносится стрекот мотора. Задираю голову — самолет, вернее, аэроплан. Наш или немецкий? Последний — вряд ли, с началом наступления я их не наблюдал. Отогнали наши «парасоли» немецкие этажерки. Да и что делать немцу в нашем тылу? Наши продвинулись далеко, раненых везут долго. Михаил говорил, что не сегодня-завтра перебазируемся ближе к фронту. Остановка за подходящим помещением, его сейчас ищут…
Самолет приблизился и заложил вираж, рассматривая расположение медсанбата. На крыльях — кресты. Твою мать! Это дежавю какое-то.
— Воздух! Немецкий аэроплан! Всем укрыться в землянках!
Ору, что есть сил. На площадке будто разворошили муравейник. Санитары тащат раненых из саней, возчики отгоняют те к деревьям. Народ опытный, на фронте давно. А вот штатские даже не сдвинулись. Больше того — расставляют свои треноги и нацелили аппараты в воздух. Они, что, идиоты?
— Господин поручик! Уберите репортеров!
Застыл как соляной столб… Штабной, что ли? Разумеется. Не фронтовику же журналистов пасти… Мать! Мать!
Несусь к своей землянке. Немца нужно пугнуть. Медсанбаты бомбить они храбрые, а вот получат отпор… Никифоров поставил «Мадсен» у самого входа, подсумки сложил рядом. Отстегиваю крышку подсумка и выхватываю магазин. Полный, это даже по весу ощущается. В окне тускло блестят латунные гильзы. Беру пулемет и вставляю магазин в приемное окно сверху. Сытый щелчок — он на месте. Теперь ручку справа на себя… Я никогда не стрелял из «Мадсена», но видел, как это делают другие.
Снаружи гремит взрыв — фашист сбросил бомбу. Пол из плах вздрагивает под ногами. Выскакиваю из землянки. Покосившись, осел на бок автомобиль — взрыв бомбы пришелся рядом. Меткий, гад! Люди… Пострадавших не видно. Репортеров не зацепило. Они даже не подумали укрыться. Приникли к своим камерам и снимают атаку самолета. А фашист закладывает вираж, сейчас прицелится лучше…
«Мадсен» тяжелый, на весу не удержать. Нужен упор. Распахиваю дверь землянки. Она сделана из плах и подвешена на кованых петлях. Прижимаю ее ногой к сугробу, кладу сверху ствол пулемета. Лег мягко. Дверь у нас обита сукном, чтобы не задувало. Выставлять прицел некогда, да и не нужно. До самолета метров двести-триста. Специально снизился, гад, чтобы попасть точнее. Прикладываюсь. Глаз ловит в треугольной прорези кончик мушки. Теперь вынести линию прицеливания вперед примерно на длину фюзеляжа. Скорострельность у «Мадсена» никакая, но и немец не на Су-25. Самолет в вираже повернут ко мне своей верхней частью, я даже различаю голову пилота в кабине. Вот и хорошо. Площадь поражения большая, возможно, хоть в крыло попаду…
Гулко рокочет «Мадсен». Звук у него, действительно, внушающий. Самолет выскакивает из прицела. Рывком сдвигаю ствол и, почти не целясь, добиваю магазин. Отрываю взгляд от прицела. Ага, не понравилось! Ганс прекратил виражить, выровнял аппарат и повернул прочь. Вот так! Здесь вам не тут!
Внезапно самолет клюет носом и устремляется к земле. Удар! На месте падения встает снежный куст. И никакого взрыва с последующим пожаром. Абыдна…
— Ур-ра! — несется над поляной.
Обвожу ее взглядом. Народ повылезал из землянок и сейчас самозабвенно орет. Когда только успели? Некоторые бросают вверх шапки. Кто-то уже вывел сани из-под деревьев и сейчас гонит их к месту падения аэроплана. Выбираюсь из приямка землянки на поляну. «Мадсен» — в руках. Черт, нужно было оставить! Не нужен более.
— Господин военный врач!
Поворачиваю голову. Набежавшие репортеры нацелили на меня камеры. Этого только не хватало! Но не гнать же их? Люди на работе…
— Улыбнитесь, пожалуйста!
Скалю зубы.
— Господин Довнар-Подляский! — подскакивает тип с блокнотом в руке. В правой — карандаш. — Что вы думали, когда стреляли по германскому самолету?
— Что в него нужно попасть. Иначе натворит бед.
— И не боялись?
— Как и вы.
Не уловил сарказма, расплылся в улыбке.
— Вам приходилось прежде сбивать аэропланы?
М-да… Он еще больший идиот, чем я думал.
— Разумеется, господин репортер! Каждый день. По одному на завтрак, на обед и на ужин.
С лица репортера можно картину писать — маслом.
— Посмотрите на этот халат, господин репортер! Я врач, а не пулеметчик. То, что случилось сейчас — стечение обстоятельств. Случайно здесь оказался пулемет. Привезли с раненым, и я прибрал от греха. Случайно попал в аэроплан. На войне бывает. Но я рад, что гансу конец!
