Балаустион - Конарев Сергей (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
– Mors, kanis! – захохотал центурион, испанский меч кровожадно блеснул в свете факелов.
И тупо звякнул о землю, выпав из ослабевших пальцев. Опешив от неожиданности, Валерий Ралла уставился на серый клинок, вонзившийся ему в правый бок, под мышку, в вырез панциря. Статный воин в доспехах Священной Моры описал полукруг, поворачиваясь к римлянину лицом и резко выдернул меч. Вскрикнув, преторианец упал на колени, когда он поднял глаза, их наполняла мутная злоба.
– Так ты исполняешь свой долг, да, грек? – задыхаясь, выплюнул Ралла, неуклюже пытаясь встать. – Так, присягнувший, защищаешь послов Республики?
Страшный, словно само возмездие, воин Моры замахнулся…
– Что ты делаешь, Антикрат? – в обычно невозмутимом голосе полемарха Деркеллида звучал гнев. Полемарх стоял безоружный, скрестив руки на груди, блестя колючими глазами.
В неверном свете лицо Антикрата с отхлынувшей от щек кровью казалось маской мертвеца.
– Делаю свой выбор, будь он проклят, – сквозь зубы процедил он, но отступил на шаг и рывком помог Фениксу подняться на ноги.
– Молодец, Антикрат, – бросил рыжий «спутник», глянув на друга, и завопил, уже во все горло:
– Эй, в мечи иноземцев! Вперед, утопим их в дерьме!
Эврипонтиды – злоба и сталь – ринулись за ним. Навстречу им встали преторианцы, Священная Мора и охранники ахеян…
Случившийся утром холодный и презрительный дождик равнодушно смыл с Феомелиды кровь, так и не успевшую засохнуть.
«Много случилось злодейств в тот день и в ту ночь, но сутки следующие заставили Спарту содрогнуться. Отряды вооруженных граждан врывались в дома тех, кто когда-либо проявил себя Эврипонтидов врагами и убивали их без всякого суда. Пострадали десятки магистратов из тех, что при Агиадов правлении занимали видные посты, и немалое количество неповинных – иные из сторонников победившей партии сводили личные счеты либо шли на злодейство из стремления обогатиться за счет жертв, ибо имущество виновных подлежало конфискации. Были убиты геронты Бистонид, Нофон и Херсий, полемарх Маханид, глава Лимнейского отряда, стратег Феокид с сыновьями, хилиарх Алкей, братья Клеодей и Локсий, родственники Агиадов, и множество людей рангом помельче, в том числе, между прочим, престарелые Агесиполид и Гиппогения, виновные лишь в том, что являлись родителями известной мечницы Арсионы, младшего из Агиадов соратницы. Но более всего поразило умы (и добавило Пирру дурной славы) убийство вдовствующей царицы Тимоклеи…»
Дымок, струившийся от кадильницы с благовониями, причудливо плясал, колыхаемый гулявшими по дворцу сквозняками. Царица неподвижно сидела на застеленной покрывалом с кистями скамье, опершись локтями на массивную подставку бюста Агиса и опустив лоб на сжатые в нервный замок руки. Помимо гипсовой головы покойного царя, в этой маленькой комнате в самом дальнем конце гинекоя висели картины с его изображением, доспехи, оружие и некоторые драгоценные предметы, принадлежавшие когда-то Агису. Вместе с рассветом, серым ручейком втекавшим через единственное окно, пришел холод, от которого царицу не мог защитить даже добротный двойной хитон из пуховой шерсти и накинутая на плечи плотная хламида с капюшоном. Самое время было кликнуть рабов, чтобы растопили очаг или принесли наполненную углями переносную печку, но дворцовая челядь разбежалась, попрятавшись в самые укромные уголки старого здания, да и царице, оцепеневшей, обратившейся в слух, и в голову не пришло бы сейчас заботиться о комфорте.
Во дворце Агиадов хозяйничали враги.
Эвдамид с Леотихидом, а также их дядя Демонакт покинули дворец два часа назад, на исходе ночных часов. Отход Агиадов прикрывало небольшое войско, состоявшее из ближайших друзей и «спутников», практически полного состава «белых плащей» – кроме погибших и раненых – и двух третей отряда номаргов. Оставшаяся треть (по большей части солдаты лоха гиппагрета Иамида) при вести о готовящемся уходе из Спарты отказалась подчиняться Эврилеонту, оставила дворец, и, по всей видимости, перешла на сторону Эврипонтидов. Эврилеонт и Ясон остались верны Эвдамиду, и Тимоклея не переживала за жизнь царственного сына, пока с ним эти мужи из рода гигантов. Без труда пробившись сквозь обложившую дворец и ожидающую утра редкую толпу мятежников, отряд изгнанников Мессенской дорогой благополучно покинул город.
Стервятники до первого солнечного луча не решались войти в цитадель царя, но с приходом утра, умножившись числом и заразившись дерзостью от прибывших к ним лидеров из стана Эврипонтидов, сорвали с петель ворота, которые никто больше не охранял и, щерясь копьями, ввалились в выложенный квадратными каменными плитами внутренний двор. Это было последнее известие, принесенное царице бледным управляющим, после этого она отпустила его спасать собственную жизнь, а сама уединилась в уже упомянутой комнате, превращенной со дня кончины супруга в его поминальную, и принялась ждать. Не чего-то определенного, а хоть чего-нибудь, любого живого события, способного вырвать ее из тяжелых и липких сетей внезапно прихлынувшего мертвящего страха. Впору было самой идти навстречу мятежникам, чтобы ускорить этот момент, но страх придавил плечи и отнял ноги, – царица вдруг поняла, что боится самого начала близящегося унижения. Видимо, годы, проведенные в относительном благополучии, все-таки подточили ее волю и самообладание, и напрасно она так бравировала перед сыновьями…
Нет, не напрасно! Лучше испить чашу унижения и страха разом, до дна, но пережить эту горечь единожды, чем отравить себе этим вкусом весь остаток жизни. Все так. Но почему тогда так страшно, великая Богиня?
Внезапно гулкие шаги и грубые голоса раздались на галерее почти за самой дверью – мародеры, наконец, добрались и сюда. Из кухонных помещений донесся звон опрокидываемой на пол утвари и женский крик, и сразу вслед – грохот распахивающихся дверей. Тимоклея сделала над собой усилие, чтобы не вздрогнуть и не обернуться.
Вошедшие в помещение мужчины не сразу заметили в полумраке неподвижную, задрапированную тканью фигуру.
– И здесь никого, – разочарованно констатировал молодой голос с легкой шепелявинкой. – Все крысиное семейство ударилось в бега.
– Проклятые негодяи, – злобно произнес второй. – Я-то надеялся, что Агиады так легко не сдадутся, будут сопротивляться. Так хотелось попробовать их крови… А они… тьфу, погань! «Смелый убежит, но не уступит!» – вот девиз этого дома.
– А латы и мечи они оставили, чтобы было легче драпать, – хохотнул второй. Раздался громкий лязг – висевший на стене парадный панцирь Агиса был сброшен на пол.
– Не смей! – прошипела, взвившись, Тимоклея. Гнев пересилил страх.
Молодые воины резко обернулись.
– Царица! – отвалившаяся долгая челюсть первого напомнила Тимоклее кого-то, хорошо знакомого. Второй тоже был знаком ей – Лих по прозвищу Коршун, один из самых оголтелых головорезов Эврипонтида.
– Убирайтесь вон, мятежники! – в темных глазах Тимоклеи плескалась ненависть. – Чума и проклятие богов на ваши головы!
– Хо! – в белесых глазах высокого, жилистого Лиха зажглись красные огоньки. – Хо! – повторил он, и, не переставая пронзать взглядом царицу, выбросил вперед ногу. Граненый столб-подставка опрокинулся, и бюст царя Агиса, ударившись о мозаику пола, обратился гипсовой крошкой и грохотом.
– Ты-ы!!! – Тимоклея сделала шаг вперед, подняв дрожащую руку с растопыренными пальцами. – Ты… и все вы, шавки Эврипонтидов, – вы похожи на шакалов, стаей ворвавшихся в логово львов в их отсутствие. Но берегитесь – львы вернутся и растерзают глумливую нечисть!
– Пока мы только видели, как бесстрашные львы улепетывают от трусливых шакалов, – на новый лад повторился низкий. Тимоклея вспомнила, кого напоминает ей его челюсть – наварха Каллиброта, вот кого.
– А охранять логово оставили старую, облезлую суку, вонючую и трескучую, – добавил Лих, улыбаясь гнилыми зубами.
– Мерзавец, – задохнувшись от возмущения, только и смогла выдавить Тимоклея. – Как ты смеешь?..
