Рубежи свободы - Савин Владислав (читать книги онлайн полностью .txt) 📗
— Принято — сказал Четвертый — стоит попытаться. Чем ждать, что проиграем.
— А я воздержусь — сказал Второй — как бы не стало, что не только без прибыли, но и не останемся при своих.
Одесса. Привоз. 12 мая 1953.
Кто на Привозе не был — тот Одессы не знает.
Место, где официально продается все для народа, от хлеба до ботинок. А неофициально можно купить и продать абсолютно все — конечно, если ты знаешь к кому обратиться, и к тебе относятся с доверием. При царе, красных, белых, немцах с румынами, Советской Власти и незалежной Украине — менялись лишь люди, и номенклатура предлагаемых товаров, а сам принцип оставался незыблем. А одесские старожилы утверждают, что суржик, который нередко можно услышать на Привозе, это исключительно местный язык, имеющий с западенским суржиком лишь некоторое сходство, не более того (например, нет в языке западенцев слов с греческими или сербскими корнями) — так что Привоз даже на звание микро-этноса может претендовать.
Рассказывают, что году в сорок шестом или сорок седьмом, некий селянин здесь пытался продать кому-то танк, "с румын остался, в сарае стоит, хозяйство от лихих людей охранять". Но сначала не сошлись в цене, а затем узнали Те Кто Надо, примчались и имущество изъяли. Причем хозяин возражал, "что пулеметы закон иметь запрещает — а про танк ничего не сказано". Какая кара в итоге его постигла, история умалчивает — а танк передали на Одесскую киностудию, реквизитом [11]. В конечном счете, между уважаемыми людьми Привоза и Советской Властью было достигнуто некое согласие — первые не имеют дела с "политикой", а также опасными товарами вроде оружия и взрывчатки, вторая зарывает глаза на что, в УК именуется "мелкой спекуляцией" (пресечь полностью которую было бы все равно, не то чтоб невозможно, но потребовало бы совершенно дикого расхода ресурсов и напряжения сил — а одесской милиции, угро и ОБХС и без того было, чем заняться).
Так что матрос с французского парохода "Дюшарм", ставшего на разгрузку в Одесском порту, не привлек ничьего внимания, неспешно прогуливаясь по Привозу в это утро, с большой сумкой в руках. Тут таких персонажей было — и если не нарушаешь порядок, мешая другим, никому ты не интересен. Как и факт, что в некоем месте в обговоренное время к нему подошел интеллегентного вида человек в очках, по виду великовозрастный студент (а вот это была личность, в Одессе известная, откликающаяся на прозвище Самуилыч, он числился администатором в ресторане "Южная Роза", реально отвечая там за музыкальную часть, и славился умением откуда-то доставать свежие записи "не нашей" эстрады). Он быстро переговорил о чем-то с французом — после чего из сумки морячка было извлечено с полдюжины пластинок в конвертах с яркими разноцветными этикетками. Один из конвертов был еще и обернут прозрачной пленкой — фирменная упаковка, свидетельствующая о подлинности и свежести товара.
Матрос вернулся на свой пароход, довольный — что за пустяковое поручение, что дал ему месье Лапорт, свеженазначенный помощник капитана, никогда прежде не бывший в Одессе, он получит дополнительную плату, почти как за весь этот рейс — причем в долларах, а не в обесценивающихся франках. А Самуилыч знал лишь, что пластинку в обертке он должен будет отдать тому, кто придет с условленными словами, ни в коем случае не вскрывая упаковку и не пытаясь проиграть музыку.
И никто из названных лиц не знал, что месье Лапорт (личность совершенно неприметная, и в Одессе почти не сходящая на берег) в действительности работал даже не на французское Сюртэ, а на американскую разведку. Ну а эта пластинка еще сыграет свою роль.
Москва. Коммунальная квартира на Чистых прудах. 16 мая 1953.
Семь часов вечера. Все пришли с работы, толкутся на кухне, готовя обед.
— А мы скоро в отпуск с мамой поедем — гордо сказал Санька, вертящийся под ногами у взрослых (скучно в комнате одному сидеть) — на корабле поплывем, по Черному морю.
— Саня! — одернула сына Мария Степановна — тебе ж сказано было! Болтун, это…
— Находка для шпиона — уныло повторил Саня — мам, так нет их тут! Американские шпионы, это ну как Лешка Пыжик из дома десять — на вид мутные, так и высматривают, чего навредить. Это правда, что они нас больными считают, какой-то вирус вдохнули и стали коммунистами? Ну а тут свои все…
— И мы никому не скажем — подхватила Катя — Марь Степановна, а там и сама Смоленцева будет? Расскажете потом?
— Если что увижу — улыбнулась соседка — кому отпуск, а кому работа. Чтоб товарищей Смоленцеву и Лазареву быт не отвлекал от государственных забот. Они — люди большие и занятые. Ну а я кто — фельдшер без диплома, почти всю жизнь при муже по заставам, сейчас лишь полегче стало жить.
Катя пожала плечами. Прибедняется соседка — и сама еще ничего, для ее возраста, и одевается у самой Смоленцевой (вместе с Анной Лазаревой, которая аж Инструктор ЦК КПСС, и самому Сталину докладывает). И муж у нее, был командиром-пограничником, теперь в МГБ служит в немалом чине. Так что при расселении, ее очередь первая, ехать всей семьей в отдельную квартиру. И будет жалко — во-первых, хоть и не высокомерная она, и будет наверное, искренне приглашать, заглядывайте, но это все же не то. А во-вторых, еще неизвестно, кто вместо нее в две смежные комнаты въедет — а вдруг какой-нибудь хам и скандалист?
Затем, и думать нечего, Сеню с Людой отселят. Так как Люда зимой родила (и души не чает в своем Жорике). И ее благоверный Сенечка даже из института ушел на завод (правда, техником, а не к станку), но говорил, под обещание от предприятия жилплощадь предоставить — а семейным сейчас обычно уже не комнаты дают, а "однушки" в новостройках (хотя в панельных домах и лифта нет, и потолки низкие, и место часто на самой окраине). Но все же свое жилье, не коммуна — не надо в очередь выстраиваться утром у ванной или туалета, и на кухне решать, кто прежде конфорки займет, а кому подождать с готовкой. И тоже вопрос, кого взамен вселят — наверное, каких-нибудь провинциалов, или вообще деревенских.
Ну а Вера Матвеевна наверное, в своей комнате до конца жизни останется. Если жила в этом доме еще с прошлого века (тыща восемьсот какой-то год), не барыней конечно, прислугой. Муж у нее в Гражданскую сгинул, сына еще перед войной убили на Халхин-Голе, дочь за лейтенанта вышла, в мае сорок первого, вместе с ним уехала в Белосток, почти на самой границе, так там вместе и пропали. А она хлопочет, на одну пенсию, раньше еще где-то вахтершей сидела, теперь говорит, ходить далеко не могу. И соседям рада помочь чем может — и мы ей тоже, когда нужно было. Хотя бы и с новыми жильцами она так же ужилась!
Ну а мы с Петенькой… он хочет, чтобы сын был, придется согласиться! Но лучше, так, чтоб лето еще можно было отдохнуть, съездить куда-нибудь. На Рижское взморье, как в пятьдесят первом, вместе с Марией Степановной и ее мужем, майором — который всю дорогу за рулем был, а то "москвич" купили, а Петя водить не умеет! Так что лучше, поездом, спокойнее так. Или на теплоходе, по Волге — как канал прорыли, от Химок можно до Астрахани плыть! Но тогда, Петя, мне надо еще раз к Смоленцевой сходить в "итальянскую моду", а то мне надеть будет нечего! Ну, Петенька, не морщись, я не бриллианты прошу, как всякие там, в мире капитала! Разве тебе не приятно, когда я с тобой рядом, буду красивой и нарядной, одетой по последней моде?
— А лучше, как в кино — сказала Люда, заглянувшая на кухню, сама в халате и непричесанная — "муж работает, жена красивая". Только там это слова вовсе не положительной героини?
А что плохого? Ведь дважды два всегда четыре, а не пять, кто бы это ни говорил? Как мы раньше жили — во всем нуждаясь, новые туфли купить было событием! Ну а теперь, все налаживаться стало, цены снижают каждый год, жить действительно стало лучше — товарищу Сталину спасибо!
