Спасти СССР. Инфильтрация - Королюк Михаил "Oxygen" (книги серии онлайн .TXT) 📗

Она оборачивается, на лице – раздумье.

– Вместе весело шагать по просторам, – бросаю с серьезным видом аргумент.

Тома фыркает, потом, чуть подумав, согласно кивает:

– Ладно… Я на улице постою.

Странно это все… Вроде и не мальчик, но откуда такая радость? Почему понятное желание понести ее сумку превращается в мучительные метания в поисках подходящих слов?

Надавил вилкой на черняшку – свежайший. Взял еще теплый, чуть маслянистый брусок, понюхал – и сладковатый ржаной запах вытеснил все мысли. Торопливо отламываю уголок и хрущу чуть кисловатой корочкой обдирного. В сумку, туда же горчичный батон. У кассы перечислил лежащее в сумке, расплатился и торопливо пошел к выходу.

Спускаясь, задержался на последней ступеньке.

– Господи, ну скорее бы вырасти. Так хочется взглянуть на тебя сверху вниз. – Со вздохом сделал еще один шаг, и вот я снова сантиметров на семь короче Томы. Тоска смертная. – Ну какие у тебя планы по закупкам?

– Молочный еще и овощной. Картошка и морковь. – Тома с некоторым сомнением взглянула на меня.

– Угум-с… – Я задумываюсь над выстраиванием оптимального, с точки зрения моих интересов, маршрута. – Значит, мы сделаем так, – начинаю командным голосом. – Сейчас идем в молочный, потом ты заскакиваешь к себе и оставляешь купленное, потом заходим ко мне, я тоже оставляю, пьем чай и идем в овощной.

На «пьем чай» мой голос предательски надломился, не выдержав внутреннего напряжения, и я дал позорного петуха.

– О боги! – Я раздраженно закатил глаза к небу.

Тома деликатно ткнулась мордочкой в воротник пальто, пряча усмешку.

– Ужасный возраст, – поделился я с Томой своими переживаниями. – Пошли. Держись за меня, скользко. – Протягиваю ей руку.

Тома чуть нарастила дистанцию между нами. Понятно… Ладно, пойдем длинной дорогой:

– Что читаешь?

И мы двинулись, повышая в споре голос и размахивая руками. Нет, я, конечно, понимаю, что девочки сентиментальны, но это же уму непостижимо – сравнивать глыбу Хемингуэя и коммерческого писателя Ремарка. Да этот Мария осознано использовал пафос и сентиментальность, разжевывал для читателя малейшие шероховатости и не видел разницы между фашизмом и коммунизмом. А ее переход от Ремарка к Экзюпери – это вообще верх нелогичности!

На верхней точке моста через Фонтанку Тома вскочила на высоченный поребрик:

– Подожди чуть-чуть… Полюбуюсь, очень красивый вид отсюда.

Выцелила взглядом в створе проспекта золотую иглу Адмиралтейства и неподвижно замерла, приподнявшись на цыпочки, лишь чуть-чуть двигались лепестки ноздрей, втягивая морозный ленинградский ветерок.

Я смотрел на тонкий профиль, и память своевольно подбрасывала чуть более взрослые образы. Реальность оплывала мягким воском под устремленным в будущее взглядом. Я грезил, и мимо неторопливой каруселью проплывали видения: музыка Доги и счастливые глаза напротив в кружении выпускного вальса; бокалы с шампанским на гранитном парапете, и стая разноцветных шаров рвется в светлую июньскую ночь; сочная зелень полей прижимается к ныряющей между холмами цепочке пирамидальных тополей, в просвете между деревьями машет мне рукой чуть дрожащая в воздухе тонкая девичья фигурка. Пряно-горьковатый аромат кружит голову, где-то сбоку чуть хрипловатый женский голос выводит: «Dance me to the end of love», и я слегка киваю в такт мелодии.

– Ну что ты так на меня смотришь? – выдернул меня из нирваны нервный вопрос. – И не вздумай опять свои глупости говорить!

– Но думать-то глупости ты мне не можешь запретить, верно? – слегка заломив бровь, взглянул я в зелень глаз напротив.

Отвернулась, нахмурившись, но по легкому шевелению ушек я догадался, что уголки ее рта поехали вверх. Протянул руку и помог спуститься на обледеневший тротуар. В многозначительном молчании дошли до ее парадного.

– Где твое окно? – спросил, запрокинув голову к фасаду.

– Вон видишь на третьем этаже балкончик? Это мой. Серенады выть будешь? – деловито уточнила Тома.

– Угу, и будут у тебя теперь под окнами литься горестные звуки баркаролы заказной…

– Стих?

– Не обращай внимания – дурацкая привычка извлекать из себя цитаты.

– Дюх, – впилась она в меня клещом, – расскажи, я такого не слышала…

– Спой, светик, не стыдись?

– Ну пожа-а-алуйста…

Я заглянул в подсвеченные солнцем глаза, увидел лишь не замутненное ничем любопытство и капитулировал.

– Сейчас… Вспомнить надо. – Я шепчу про себя полузабытые строки. – Значит, так. Там будет слово «Веспер» – это название вечерней Венеры у римлян.

Приосанился и начал декламировать:

Устремив взор в себя, Тома некоторое время беззвучно шевелила губами, повторяя какие-то строки, потом вскинула на меня требовательный взгляд:

– Чье это?

– Современного поэта, ты не знаешь.

Конечно, не знает – оно еще не написано.

– Современного… странно… – опустив голову, начала задумчиво рассуждать сама с собой. – А так на Пушкина похоже… Но, конечно, не он, иначе это стихотворение было бы в избранном, а его там нет.

В полном изумлении я посмотрел на девушку. Нет, я знал, что у нее светлая голова, но чтобы настолько…

– Слушай, – в голосе прорвалось уважительное удивление, – ты меня сейчас поразила. Честно. Тут ведь Пушкин действительно присутствует.

– Ты же сказал, что современный! – обиженно воскликнула она.

– Так и есть. Понимаешь, Пушкин тут присутствует как основа, – начал я излагать взволновавшую меня историю. – Первые пять строчек – это чуть переделанный черновик, написанный им за месяц до гибели, так называемое неоконченное «венецианское» стихотворение Пушкина. В целом же виде этот стих недавно воспроизвел пушкинистам один старичок. Вроде как он запомнил его наизусть в юности со слов приятеля, утверждавшего, что в его семье хранился альбом, где эти строки были кем-то записаны. А в годы Гражданской войны тот альбом был утерян. Представляешь потрясение пушкинистов?! Нет текста – нет возможности доказать авторство. Но кто еще может написать – «танец легкого весла»? Кто еще в шестнадцать строчек втиснет шекспировский сюжет? Кто у нас помнит, что такое баркарола? Это, между прочим, романтическая серенада венецианских лодочников – ее часто распевали именно на заказ под определенным окном. И когда экстаз пушкинистов достиг максимума, дедок, между прочим известный художник-иллюстратор детских книг, признался в мистификации – это он дописал стихотворение Пушкина. Шутка! Но какая!

Тома зачарованно слушала, не сводя с меня округлившихся глаз, ладошки молитвенно сложены на груди. Я замер от желания сделать полтора шага навстречу и ткнуться носом в завиток у виска. Еще рано, очень-очень рано…

– Ты, оказывается, не только красивая девушка, но еще и тонко слышащая, – искренне выдохнул комплимент. – Почти никто вот так на слух Пушкина в незнакомом стихотворении не опознает.

По лицу Томы скользнула довольная улыбка, потом девушка подхватила сумку, бросила: «Я быстро», – и стремительно исчезла в темноте парадного.