Смело мы в бой пойдем… - Авраменко Александр Михайлович (книги без регистрации полные версии TXT) 📗
— Понял. — Он усмехается. — Командиров показать? Ну, смотри: командир полка имени товарища Урицкого перед тобой.
— Ты — полковник? — Это хуже. Это много хуже. Тут, пожалуй, двумя годами не отделаешься. Ну и что? Что ему, жить надоело?
— Алексей, слушай меня очень внимательно. Ты мне как-никак старый приятель, и мне противно тебя им на суд отдавать. Значит, запоминай: комполка ваш убит. Заместитель — тоже. Ты — рядовой боец. Так и говори батюшке. Об остальном я позабочусь, — краем уха я слышал, что пленных взяли всего человек двадцать. Ну, проедемся по ним на танке, чтоб не болтали потом, чего не надо.
Он смотрит на меня почти с сочувствием.
— Дурак ты, Соколов. Не буду я ничего говорить. Я — коммунист, таких как вы-бил и бить буду, если жив останусь. А батюшке вашему — в рожу плюну, раз не сумел пристрелить его в бою.
Так. Вот и поговорили. Дурак, ты хоть знаешь, что тебя ждет, если ты отцу Михаилу в лицо плюнешь? Думать даже не хочется. А ведь плюнет. Знаю я таких, упертых.
Так, плюнет, а ну как потом из него по словечку весь наш разговор вытянут? Могут. Запросто. Ну, нет, мы так не договаривались…
— Ладно, Ковалев, — я помогаю ему подняться, — иди, раз так. Иди, коммунист…
Он делает несколько шагов в сторону и я, выхватив из кобуры дареный Максом маузер, быстро выпускаю ему в спину пять пуль. Еще одну — в голову, для верности. Ко мне уже со всех сторон бегут всполошенные выстрелами бойцы.
— Господин капитан! Господин капитан! Что случилось?
— Что это ты, сыне, в однокашника-то своего? А?
— Пытался бежать, однокашник. — хорошо, что лицо у меня в крови. — В лицо дрызнул и тягу. Чуть не ушел.
— От как оно с грешниками о душе беседовать, — отец Михаил ласково кладет мне руку на голову. — Ты, сыне, за веру в людскую совесть пострадал. Не озлобься только на всех людей.
С этими словами он идет обратно, к пленным. Я смотрю ему вслед и думаю: а этот, вроде, и ничего. Нормальный человек. Потом перевожу взгляд на Ковалева, лежащего в пыли. Знал бы ты, от чего я тебя уберег, может, спасибо сказал бы…
Часть вторая
Чёрный рассвет
Гершель Самуилович Поляков, председатель правления картеля «Продмет». Петроград. 1918 год
Гершель Самуилович Поляков, наследник железнодорожного магната Полякова и связанный через жену с могущественным банковским кланом де Гиршей, работал. Один из богатейших людей России — его можно было встретить и на заседаниях думских комитетов, и в правлениях многочисленных предприятий. Известный меценат — его часто видели жертвующим в театрах и на престижных художественных аукционах. «Финансовый гений свободной России», как его льстиво именовали журналисты. Его портретами пестрели многие газеты. Серьезный, несколько тучный господин, чуть выше среднего роста. У него были толстые губы, большой, с горбинкой нос, курчавые черные волосы и черные же, чуть выпуклые глаза, с несколько меланхоличным, грустным и добрым блеском.
Деньги у Полякова не залеживались в безделии. Даже самый мелкий грошик. Он, председатель крупнейшего картеля, не позволял себе надолго расслабляться: работа, работа и еще раз работа! Лишь только деньги попадали в руки Гершеля, как он тут же запускал их в вечный круговорот.
Он слал их по всему миру.
Могучий поток золота катился во Францию и Германию, Швецию и Испанию, Италию и Турцию. Он перемахивал через Атлантику и Тихий океан, устремляясь в Соединенные Штаты и Бразилию, Австралию и Чили. Золото прыгало через Урал и Памир, бросалось в Сибирскую тайгу и джунгли Бирмы, наводнением растекалось по Неваде и Южной Африке, изливалось водопадом в Чикаго и Калькутте, вольно текло по Баргузинским степям и Великим равнинам.
Деньги Полякова были миллиардами маленьких вымуштрованных воинов, сражающихся с другими такими же воинами по всему свету. И лозунгом в этой войне было: деньги! Деньги! ДЕНЬГИ! Они неслись по железным дорогам, плыли судами по морям, взлетали в небеса и мелькали в кабелях телеграфов. Добираясь до поля боя, они обращались в кузнечные молоты, иступлено грохочущие круглые сутки, в ткацкие челноки, снующие с быстротой молнии. Они чернокожими рабами рылись в алмазных полях Трансвааля и склонялись египетскими феллахами над кустами хлопчатника. Они превращались в поезд, везущий лес из Иркутска в Шанхай, в пароход, идущий с грузом пшеницы из Одессы в Картахену. Они кидались в забои Саара и рудники Нерчинска, косили хлеб на Кубани и собирали табак на Суматре.
О, как они боролись! По одному мановению Полякова они бросали Кубань и добывали нефть в Техасе, молниеносно покидали Китай, что бы тут же, целым роем появиться на фондовой бирже Лондона.
Гершель Поляков не давал деньгам отдыхать. День и ночь подвергал он их тысячам перевоплощений. Он сидел в кресле своей конторы, жевал папиросу, потел, диктовал одновременно десяток телеграмм и писем, прижав телефонную трубку к уху и в то же время разговаривая с помощником. Левым ухом он прислушивался к голосу в аппарате, правым — к докладу служащего. Говорил одним голосом со служащим, другим рявкал в телефон. Одним глазом он следил за стенографисткой — не ждет ли она продолжения, другим — смотрел на часы. Он думал о том, что Алёна уже двадцать минут ждет его и дуется за то, что он опаздывает к обеду, и одновременно он думал о том, что его помощник в отношениях с «Ройал Датч Шелл» полный идиот, в делах же с «Де Беерс» проявляет дальновидность. Он думал — какими-то недрами своего волосатого, выделявшего испарину черепа — о большой битве, предстоящей завтра на Нью-йоркской бирже, в которой он непременно победит.
Гершель отзывал свои войска. И они приходили: каждый рубль, каждый франк, каждый фунт — маленькие храбрые победители, принесшие добычу. Кто — восемь копеек, кто — десять сантимов, кто — марку или крону. Многие возвращались инвалидами, кое-кто погибал на поле битвы. Что ж, таков закон войны!
Эту неустанную, неистовую борьбу Поляков вел годами, день за днем, месяц за месяцем, круглые сутки начеку, наилучшего наступления, отхода, штурма. Ежечасно он отдавал приказания своим полководцам в пяти частях света и ежечасно рассматривал их донесения.
Гершель работал великолепно. Он был финансовым гением, он чуял деньги на расстоянии. Он отправлял множество акций и шеров в САСШ, так как был уверен в американских деньгах. Раздавая взятки, он обделывал дела, приносившие и двадцать пять, и сорок процентов. Дела, считающиеся приемлемыми лишь в финансовой сфере.
Гершель Самуилович работал так, что из его легких вырывалось хрипение. На каждом листе бумаги, побывавшем в его руках, оставался жирный след его большого пальца, хотя он сто раз в день мыл руки. Он выделял целые тонны жира и, несмотря на это, становился все жирнее. Но, облив вспотевшую голову холодной водой, причесав волосы и бороду, надев свежий воротничок и выйдя из конторы, он преображался в почтенного джентльмена, который никогда не торопится. Он садился в свой элегантный черный «Мерседес», и ехал по Невскому наслаждаясь вечером.
Обедал он обычно у одной из своих юных приятельниц. Он любил хорошо поесть и выпить бокал дорогого вина.
Он заезжал в клуб поиграть час-другой в карты. Он играл обдуманно, не слишком крупно, не слишком мелко, молча, изредка посмеиваясь толстыми вишневыми губами в черную бороду. В клубе он позволял себе рюмку коньяка, чашку кофе или бокал вина — но что-то одно. Господин Поляков был образцовым мужчиной.
У него был лишь один порок, свойственный многим представителям его расы, — чрезвычайная чувственность. От взора его темных, по-звериному блестящих глаз с черными ресницами не ускользало ни одно красивое женское тело. Кровь звенела у него в ушах и сердце начинало стучать сильнее при виде молодой красивой девушки с округлыми бедрами и нежными плечами. Он содержал десяток «племянниц» в Петербурге и нескольких красавиц в Лондоне и Париже, куда ездил три-четыре раза ежегодно. Девушки должны были быть прекрасны, юны, полны и белокуры. Особое предпочтение Гершель оказывал русским, немкам и скандинавкам. В крови Полякова словно оживали все горести его народа, и он мстил надменной светловолосой расе гонителей тем, что покупал ее женщин. Он приглашал на ужины десяток молодых очаровательных созданий, причем сам щеголял во фраке, а богини — в блеске дареных драгоценностей и сверкающем великолепии своей кожи. Из деловых поездок он привозил трофеи: локоны, пряди волос — от холодных светло-серебристых до огненно-рыжих — и хранил их в японском лакированном шкафчике. Но этого никто не знал. Поляков тщательно скрывал свой порок от любопытного света.
