Кровь на эполетах (СИ) - Дроздов Анатолий Федорович (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Излишне объяснять, что результат похода воодушевил его участников и с новой силой пробудил у остальных офицеров желание сходить в рейд. К их чести следует сказать, что влекли не столько трофеи, сколько желание бить врага. За право в следующей партии тянули жребий. Возник даже спор: по каким штатам считать отряд – ротой или батальоном. В батальоне офицерских должностей, ясень пень, в разы больше. Спор прекратил я.
– Война кончится не завтра, – сказал недовольным. – На всех хватит. В отряде и без того взводами командуют офицеры вместо унтеров. Не ставить же их еще на отделения? Поэтому пойдут трое вытянувших жребий, а также капитан фон Бок с артиллеристами и подпоручик Синицын как субалтерн отряда и товарищ[8] командира. Последний, как и я, постоянный состав, остальные – переменный. Вернемся, произведем замену.
На том и порешили. И вот теперь мы торчим в лесу, наблюдая за отступающей французской армией. Второй день, к слову.
– Платон Сергеевич!
Поворачиваюсь – Синицын. Спешит ко мне, разгребая пушистый снег сапогами.
– Дозорный прискакал, – докладывает, подойдя ближе. – На дороге показался артиллерийский парк. Прикрытие небольшое. Через четверть часа будет здесь.
Дождались, значит. Хорошо, что я приказал выставить дозоры. Казаков в этот раз с нами нет, приходится самим. Сработало.
– Поднимайте отряд, Антип Потапович! Взводам занять позиции на опушке, пушки оттащите на фланги. Изготовиться к бою. Штуцера и орудия зарядить. Коноводам подтянуть подпруги на конях, фурлейтам – проверить упряжных. Стрелять по сигналу трубы, цели – как условлено.
– Слушаюсь! – козырнул Синицын и убежал распоряжаться.
Я молча смотрел на воцарившуюся в лагере суету. Офицеры строили егерей и вели их к заранее намеченным позициям. По протоптанным в снегу дорожкам коноводы гнали лошадей, вслед им поспешали упряжки обоза. Взрывая снег, потянулись на фланги сани с пушками и зарядами. Все, как было оговорено заранее и дважды отрепетировано. Можно было и не отдавать детальную команду. Предбоевой мандраж.
– Пахом – штуцер!
Подскочивший денщик подал сумку с патронами и оружие. Я, не спеша, стал его заряжать. Успокаивает. Спустя несколько минут с заряженным штуцером на плече я стоял за кустом на опушке. За спиной – мальчишка-музыкант с трубой. Каждому полку в русской армии полагается свой оркестр, вот и я озаботился. Как еще подать сигнал растянутому по фронту на несколько сот метров отряду? Да еще в бою, когда палят ружья и грохочут пушки. Раций-то нет.
На дорогу тем временем выкатывались из-за поворота артиллерийские упряжки, уже хорошо различимые даже без подзорной трубы. Серьезно идут. Впереди конное охранение, примерно рота, гадом буду, что позади колонны еще такая же – как бы не больше. Судя по пикам, торчащим к небу, и киверам – уланы. Это хорошо, с драгунами пришлось бы хуже – они обучены воевать пешими. Но все равно многовато их, кентавров. Впрочем, если б за пушками шел конный полк или пехотная часть, дозорный сообщил бы. Насчет этого его очень жестко проинструктировали. Дозорный у нас на дереве сидит, видно ему далеко, будем надеяться, что не лопухнулся. В противном случае нас здесь размажут.
Всадники проскакали мимо моего наблюдательного пункта, потянулись пушки. Каждую тащит восьмерка коней – двенадцатифунтовки. Одно, второе, третье… Скрип колес и ржание лошадей доносится аж до леса. Сколько ж вас? Если слишком много, бой придется отменить – рискованно. Пока будем бить одних, другие развернут орудия, и отряду придется кисло. Тяжелая картечь скосит егерей, как коса крапиву. Будем драпать, не чуя ног…
Ага, показалось тыловое охранение. Итого 8 пушек, стандартная французская батарея. 120 человек прислуги под командованием капитана, плюс охранение из двух конных рот. Нормально, то, что доктор прописал. Справимся.
– Сигнал! – повернулся я к музыканту.
Мальчишка вскинул трубу вверх и прижал мундштук к губам. Звонкий, густой напев меди прокатился над опушкой и стих. Вслед ему защелкали взводимые курки.
– Пли!
Грохот залпов, пороховой дым. С флангов басовито тявкнули пушки. Молодец фон Бок, догадался, что до первой и последней упряжки егерям далековато, ударил картечью. На дороге ад. Очумело носятся люди, бьются в постромках раненые лошади – первый залп пришелся по ним. Так было уговорено. Лошадей жалко, они не виноваты, но в этой войне тягловые и верховые животные – стратегический ресурс. А неплохо попали – упряжек у французов, считай нет.
Так… Охранение батареи развернулось и, выставив пики, скачет к лесу в горячем желании наказать гадких стрелков. Кони увязают в снегу по бабки. Безумству храбрых поем мы песню… И куда ж вы с зубочистками против картечи и пуль? Пруссаки фон Бока наверняка уже перезарядили пушки, егеря фланговых взводов – ружья, угрозу они видят хорошо. Бах! Бах! Тр-р-р-бум! Тр-р-р-бум! Вот и все. Никто более к лесу не скачет. Всадники, усеяв снег трупами коней и людей, развернулись и, отчаянно погоняя лошадей, спешат к дороге. Выскочив на нее, несутся прочь от засады. Вот и правильно, вас тут не нужно.
А это что? На дороге прямо передо мной, офицер в седле машет шпагой и что-то кричит. Не попавшие под пули артиллеристы, отцепили два орудия от зарядных ящиков и ворочают их стволами к лесу. Сейчас зарядят да как вжарят картечью!
– Потапович! – ору, надсаживая голос. – Огонь по прислуге! Живо!
Сам сдергиваю с плеча штуцер, взвожу курок, прицеливаюсь. Бах. Французский офицер роняет шпагу, клюет головой вперед и сползает с седла. Готов. Словно раздираемая плотная ткань звучит нестройный залп штуцеров. Дым на миг заволакивает обзор, а когда рассеивается, вижу бегущих в противоположную сторону от дороги артиллеристов. Летите, голуби, летите! Нам вы нахрен не сдались. Пора. Поворачиваюсь к музыканту.
– Атака!
И вновь пение меди плывет над опушкой. Вскакиваю в седло подведенной Пахомом казацкой кобылки. Я оставил ее себе, а немецкого Мыша подарил Рюмину. Штабс-капитан предлагал заплатить, но я отказался. Со своих деньги брать грех, тем более, что Рюмин не из богатых, на жалованье живет. А моя «казачка», окрещенная Пахомом Кауркой за характерную масть, вынослива и неприхотлива.
– А-а-а! – несется над полем.
Егеря на конях несутся к дороге, размахивая, кто тесаком, а кто и штуцером. У офицеров в руках шпаги. Поддавшись общему настроению, выхватываю из ножен палаш. Теперь главное – не отрубить кобылке уши.
– А-а-а!..
Каурка выносит меня на дорогу. Раненые и убитые лошади, трупы людей, брошенная прислугой развернутая к лесу пушка… Внезапно из-за зарядного ящика выскакивает француз и пытается сбить меня с седла ганшпугом. Отшатываюсь. Ганшпуг прошел мимо, всего лишь задрав полу бурки. Наугад тычу палашом в ответ. Сталь скрежещет по кости. Француз роняет ганшпуг и закрывает ладонями лицо. Сквозь пальцы брызжет кровь. За спиной гулко бахает выстрел, француз падает ничком в снежную кашу на дороге.
– Вы б поосторожнее, Платон Сергеевич! – осуждающе говорит Синицын, пряча в седельную кобуру пистолет.
Прав подпоручик. И с чего в эту кашу полез? Без меня справятся.
– Исправлюсь, Антип Потапович, – говорю и прячу палаш в ножны. – Пушки заклепать. Пять минут вам на сбор трофеев и уходим. Не забудьте заглянуть в зарядные ящики – там могут прятать награбленное. Объявите это всем. Постарайтесь найти живого или не слишком подраненного офицера. Не получится – так хотя бы унтера.
Подпоручик козыряет и пускает коня вдоль дороги, на ходу выкрикивая команды. Я медленно еду вдоль брошенных орудий, останавливаясь у каждого. Достаю из сумки листок и, свернув его в трубочку, сую по одному в ствол. Это послание нашим или французам – как получится. К пушкам подскакивают егеря и забивают в запальные отверстия специальные гвозди без шляпок. Вытащить их – тот еще геморрой, в полевых условиях невозможно. Батареи у французов теперь нет. Лошадей для упряжек они, может, и найдут, хотя вряд ли, а вот починить пушки – фиг вам.
