Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна (е книги .TXT) 📗
— Пошли.
Советских солдат не было видно — в этой окраинной забегаловке спиртного не подавали. На том и строился расчет.
Они расселись по машинам — четверо — к Верещагину, трое — к Князю. Один должен был подъехать прямо на квартиру.
Советская колонна БМД попалась им на площади Победы — колонна стояла, впереди была пробка. Кажется, задержка в пути не расстраивала никого, кроме раскаленного докрасна городового. Ругаясь и время от времени свистя, он пытался рассредоточить затор. Советские десантники — ошарашенно-веселые мальчишки — курили и общались, сидя на броне машин. С одной из БМД несся звон гитары и песня про новый поворот. Песню пели большим хором, состоящим из десантников и крымцев…Артем посигналил Князю, чтобы тот сдал назад, завертел руль и под всеобщее неодобрение объехал пробку по тротуару.
— Вот! Новый поворот! И мотор ревет! — орали вокруг машины, — Что он нам несет?! Пропасть или взлет?! Омут или брод?! Ты не разберешшь! Пока не повернешшь! За па-а-ва-а-рот!
Артем вырулил за поворот, отгородившись стеклом от идиотского советского шлягера. Так всегда в этой стране — в шлягеры попадает самая кретинская из песен, пусть даже вполне нормального бэнда.
Греческий квартал словно вымер — все побежали в центр, на Севастопольскую Улицу, смотреть на проход советских войск.
— Здесь что, Соловей-Разбойник поселился? — спросил Хикс. — Свист стоит на весь квартал.
— Fuck! — Верещагин бегом пересек двор и взлетел на галерейку.
— Чайник забыл выключить, — констатировал Князь. — Это называется «не привлекая к себе внимания».
— Хрен мы что к себе привлечем, весь город сбежался смотреть на советских десантников, — заметил Томилин.
Вопли чайника стихли.
Берлиани зашел в квартиру.
Верещагин у окна рвал на части листик. Аккуратно складывал пополам, рвал по линии сгиба, снова складывал и снова рвал… Лица его было не видно — он стоял спиной к двери.
— Что-то случилось, кэп? — спросил Даничев.
— Случилось, — Верещагин сунул обрывки в карман. — Ничего. Злее буду.
— Царица?
— Заткнись, Гия. Давайте садиться, господа. Шэм, запри дверь. Извините за недостаток посадочных мест, на такой кворум квартира рассчитана не была. Берите подушки с дивана и рассаживайтесь на полу, кто хочет.
— Может, сначала дождемся гостя?
Верещагин посмотрел на часы, взял с полки кистевой эспандер.
— Арт, я смотрю, у тебя яйца есть…— начал Козырев. — Что вы ржете, сигим-са-фак?
— Это истерика. — Верещагин сам с трудом удерживал смех под контролем. — Есть, Володя, есть.
— В холодильнике! — на хохочущее офицерство это подействовало совсем деморализующе. — Три яйца, черт вас возьми, похабники! Капитан, можно их сварить и съесть?
— Ты же из «Макдональдса», — удивился Верещагин.
— Он «бургеров» не ест, фигуру бережет, — пояснил отсмеявшийся Томилин. — Боится лошадке Басманова хребет сломать…
— Ей сломаешь, — весело отозвался Козырев. — Ненавижу Вронского, между прочим, с гимназии. Ляд с ней, с Анной, но зачем коня угробил? Хочешь быть жокеем — не разъедайся… Как вы думаете, кэп, скачки в суботу состоятся?
— Думаю нет, — сказал Арт. — Ни при каком раскладе. Бери яйца, Володя.
— Хотел бы я, кэп, как вы — жрать всякую дрянь и не набирать веса, — с некоторой завистью сказал Козырев, глядя, как Артем достает из пакета двойной чизбургер.
— Альпинизм сохранению фигуры способствует. Когда я вернулся с К-2, я мог снять джинсы, не расстегивая…
— Шамиль еще страшнее выглядел, — сказал Даничев. — Они у него держались, по-моему, на одном энтузиазме.
— Я бы сказал вам, господин прапорщик, на чем они держались. Но это будет нарушение субординации.
— Сказал бы еще тогда, — подколол Верещагин. — Вряд ли можно было упрекнуть тебя в том, что ты не умеешь держать язык за зубами.
— That's true, — согласился Шэм. — Надо было. Теперь поздно уже.
— Да, видок у тебя был… — покачал головой Даничев.
— А что это за история? — спросил Козырев.
— История жестокая, — Томилин почесал подбородок, который вечно выглядел небритым. — Сидим мы, значит, в штурмовом лагере — я и Князь — а Арт и унтер Сандыбеков выходят на штурм вершины. Часов в одиннадцать они на связи: есть вершина. Нам с Князем, понятное дело, тоже хочется, но пока штурмовая связка не вернулась, выходить нельзя. Значит, сидим и ждем. Ближе к трем видим обоих: идут по гребню, там были провешены перила… Дальше ты сам рассказывай. Что там у вас случилось?
— Перетерлась веревка, — спокойно сказал Верещагин. — Первым слетел я, вторым — Шэм. А там не вертикальная стена была, а такими ступеньками, с углом наклона, чтобы не соврать, градусов пятьдесят, и постепенно это все выполаживалось где-то до десяти градусов, и уже под таким уклоном площадочка длиной ярдов в сорок обрывается в пропасть. Тысяча футов вниз. И вот мы с Шэмом, связанные одной веревкой, считаем эти ступенечки, причем он считает головой.
— Челюстью, кэп, челюстью…
— А я думаю, успеем мы остановиться на этой площадочке внизу или так и проедем по ней до обрыва… А снег там плотный. Слежавшийся… И вот я скольжу, на ходу переворачиваюсь лицом вниз и зарубаюсь передними зубьями «кошек» и руками цепляюсь, как могу… Нога болит так, что сил нет, я ее сломал, когда падал, но как подумаешь про эти четыреста метров — упираешься и ею, жить-то хочется… Короче, не доехали мы до края, затормозили. Шэм лежит и не двигается. Я думаю — живой? А подползти посмотреть — сил нет. И тут унтер поднимает голову, выплевывает на снег кучку зубов и хрипит: «Сколько»? Я говорю: «Восемь». «Факимада, четыреста тичей!» — стонет Шэм и теряет сознание.
— Я этого не помню, — сказал Шэм. — По-моему, сэр, вы сочиняете. У меня и так с математикой плохо, а после такого падения все мозги были набекрень.
— А может, встали на место? — спросил Князь. — Ты вообще на редкость разумно действовал тогда. Я даже удивился.
Козырев не знал об одной шероховатости, которая была между Шэмом и Князем.
— Шамиль меня вытащил, — ответил Артем на незаданный вопрос. — Отдал свой ботинок, себе взял мой, треснувший… Его ботинок сработал как шина, так что он сумел впереть меня на гребень… А дальше мы ковырялись как-то, пока не подошли Князь и Том.
— Bы чертовы самоубийцы, — покачал головой Козырев.
— Кто бы говорил, — сказал Князь. — Смотрел я твою скачку на Кубок Крыма. Сколько ребер ты сломал, два?
— Одно. Два я сломал на Кубке Рождества.
— Бойцы вспоминают минувшие дни, — сказал Артем. — Твои яйца сварились, Володя. Шамиль, Сидорук, что там у нас в батальоне?
— Наших согнали на футбольное поле, где учебно-тренировочный комплекс…
— У советских поразительное пристрастие к спортивным сооружениям, — отметил Томилин.
— Их легко использовать и охранять, — пожал плечами Верещагин. — Это еще Пиночету нравилось. Главное — чтобы Новак сделал свое дело. Александру Владимировичу нужен будет тактический центр…
— А телевышка, судя по передачам, еще не занята, — заметил Козырев. — Они гоняются за фургонами ТВ-Мига, но не сообразили отключить трансляцию.
— Паршиво будет, если мы влезем туда как раз одновременно с ними. Или если они нас обгонят, — сказал Берлиани. — А техники? Ты думаешь, мы сами сможем запустить в эфир это дело?
— Техники…
Верещагина перебил звонок в дверь.
— Ага, это, кажется, они…
Арт метнулся в прихожую. Князь потихоньку достал свою «Беретту».
— Кто там?
— Простите, господа, мне нужен господин Верещагин. Это по поводу штурма южной стены Лхоцзе.
— И как же вы собираетесь штурмовать гору?
— Э-э… По восточному контрфорсу, — последовал ответ.
— Войдите, — Верещагин открыл замок.
На пороге стоял типичный керченский амбал (почему-то считалось, что самые здоровенные грузчики водятся в Керчи). Ростом под два метра и такого размаха в плечах, что Верещагин усомнился в возможностях своего дверного проема.
Как выяснилось, зря. Парень легко преодолел дверь, подал капитану лапищу, между пальцами которой была зажата офицерская книжка.
