Абиссинец (СИ) - Подшивалов Анатолий Анатольевич (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— Степан Степанович, быстро съездите в лагерь, возьмите кассеты с фотопластинками, штук десять, фотоаппарат, треногу и прихватите еще пять коробок с лентами, вдруг опять полезут. Вы, вроде, фотографировать умеете, вот и поработайте военным корреспондентом, пусть мировая общественность увидит зверства итальянской военщины.
Подъехали на мулах «драгуны»[1] Мэконнына, велел им окапываться в полуверсте отсюда, явно будут еще попытки прорыва по дороге, не по речным буеракам же им идти: итальянцы — нация цивилизованная, по колючим кустам не полезет. Оглянулся, батюшки, лагерь, похоже, снимается! Ну и черт с ними, пусть драпают хоть до Аддис-Абебы. Поехал вместе с Нечипоренко по дороге к форту, подъехав, увидел, что ходячих раненых сестры милосердия пытались пристроить в крепости, но ворота им не открыли и всех перестреляли и порубили прямо у ворот. Нечипоренко спешился и стал кого-то высматривать среди трупов, я понял, что он ищет своего казака, что мы оставили в госпитале.
Потом он подошел к воротам и стал рукояткой нагайки молотить в доски. Открыли щелочку и есаул не говоря ни слова, хлестнул кого-то нагайкой по глазам и пинком открыл створку, правой рукой вытащив из ножен клинок. Я едва успел за ним, как увидел, что он успел кого то рубануть плашмя по рукам и диким голосом орал, почему не пустили раненых. Тут появился какой-то расфуфыренный как павлин местный франт и на ломаном французском стал кричать, что он — рас Мэнгеша и здесь он — хозяин, на что получил ответ на галапагосском языке, где поминали его, его родственников, кто они такие и что с ними надо сделать. Я попытался утихомирить Аристарха, но что можно сделать с человеком с шашкой в руке, да еще невменяемым. Тогда я сам накинулся на раса и стал орать на него, что я — фитаурари Негуса рас Искендер и что он ответит за то, что погибли русские сестры милосердия, которые приехали вам помогать, а вы им не помогли, а спрятались как трусы. Я не знаю, как долго мы бы кричали друг на друга. Но тут в крепости разорвался снаряд, за ним еще один и еще. Я крикнул Мэнгеши, почему не стреляют их большие пушки, которые они забрали у нас. Ответ: «Мы не умеем из них стрелять». Приказал ему, чтобы позвал на стену своих артиллеристов, а то итальянцы сделают из форта большой песчаный холмик и раса даже хоронить не надо будет. Вместо этого Мэнгеши вскочил на подведенного к нему коня и с сотней всадников, среди которых была Таиту, был таков…
Крепость, значит, служила резиденцией, а орудия по углам стояли для красоты. Что же, придется обороняться, если начнем отступать, изрубят в клочки. Приказал Нечипоренко собирать артиллеристов а казакам обороняться в предполье в готовности либо уйти, либо занять крепость, если нам удастся подавить батареи противника. Смотрю, к нам ковыляют, пользуясь передышкой в артогне и держась друг за друга, казак и итальянец, оба в госпитальных халатах. Капрал Серджио поддерживает Матвея, так они и доковыляли. Матвей сказал, что они не стали бежать к форту, как велели, а наоборот, попрятались в кустах, отойдя по речному руслу, там еще десяток докторов и сестер и человек двадцать ходячих раненых с ними. Пришел старший по артиллерии фейерверкер Новиков и с ним еще восемь артиллеристов.
Полезли на стену, орудия стоят как на параде, чтобы красиво было. Еще на стене толпилось человек двадцать артиллеристов в красных курточках, которые заряжали (все вместе) одну 37 мм пушку Гочкиса. Спросил, понимает ли кто по-французски, один нашелся, и то слава богу. Велел притащить все пушки на сторону, смотрящую на противника и выкопать ямы для них глубиной по полметра, показал рукой, сколько это будет. Серджио вызвался научить, как обращаться с орудием. Принесли снаряды и пороховые заряды (орудие хоть и казнозарядное, но раздельного заряжания). Снаряды цилиндрические, с конической головкой и вдавленным донцем, типа пули Минье, с пояском и ушками из какого то сплава[2]. Зарядили гранату, навели, я отдал свой бинокль Серджио, пусть командует:
— Tiro![3]
Я продублировал команду, опустив поднятую руку, Новиков дернул за шнур. Пушка рявкнула и подпрыгнула козлом. У этой модели 80 мм полевого орудия был предусмотрен шнур, наматывающийся на ось при отдаче и прижимающий тормозные колодки, поэтому пушка не откатывалась на пять — шесть метров, а только прыгала.
Даже без бинокля вижу небольшой недолет. Еще граната — перелет. Вот и «артиллерийская вилка». Сейчас накроет. И точно, что-то вверх полетело.
— Un colpo![4]
Еще семью гранатными выстрелами батарея была подавлена полностью. Итальянцы пытались огрызаться, но получилось у них слабо, только облегчали прицел, демаскируя свои орудия выстрелами. Потом Серджио что-то принялся объяснять Новикову, и надо же, они понимали друг друга: вертели маховички наводки, смотрели в прицел. Новиков выпустил пару снарядов, одну гранату и одну шрапнель. Подошел и отрапортовал, что, мол, ваше превосходительство, с орудием разобрался, машина несложная, но мощная и бьёт далеко.
Пока Серджио был занят с Новиковым, спросил Матвея, с чего это Серджио решил нам помогать. Тот ответил, что в госпитале у него зазноба образовалась, сестричка милосердная, капрал ей песни пел (видимо, «а капелла»[5]) и вообще, объяснил Матвею, что нравится она ему и он ей предложение сделать хочет. А потом нашел ее, когда вернулись к порушенным госпитальным палаткам, разрубленную саблей, и выл, как зверь какой. Потом велел Матвею вести его к орудию.
В крепость стали собираться раненые и уцелевший персонал госпиталя. Оборудование, большей частью, не пострадало, его налетчики не тронули, так же как и аптеку. Укрыли госпиталь в отрытом еще итальянцами каземате с внутренней стороны стены, и вышли наружу. Петров закончил фотографировать и теперь руководил похоронами вместе с Семирягой. Все убитые были сложены у длинной траншеи, куда их передавали на руках, укладывая в ряд. Потом поставили крест, где перечислили пофамильно погибший персонал госпиталя и дописав «с ними 67 раненых госпиталя, убитых итальянскими колонизаторами».
В крепость перенесли продовольствие. Большие глиняные кувшины были наполнены водой, но я велел выкопать траншею в рост от ворот крепости до источника воды. Хорошо, что здесь земля без камней, а то «драгуны» бы легли в ту же траншею, но к вечеру защищенный проход к воде закончили, все же почти три тысячи человек копали по очереди. Наши все переехали из лагеря в крепость и ниже цветного абиссинского флага был поднят мой личный треугольный флажок. Потом поехал в бывший лагерь. Увидел одиноко стоявший шатер Ильга и, еще не веря, что он — здесь, прокричал внутрь:
— Альфред, ты не уехал со всеми?
— Нет, мне было велено дожидаться здесь, поэтому я никуда не побежал и слуги мои тоже. Хочешь лимонаду?
Ну, просто не швейцарец, а самурай какой-то! Сёгун[6] велел быть здесь и он останется один перед всем вражеским войском. Предложил ему переехать в крепость. Мы там вполне укрепились после бегства Мэнгеши с Таиту и даже перестреляли пару эскадронов кавалерии и подавили артиллерийскую батарею противника. К сожалению, прежде, чем мы успели на помощь, итальянцы практически вырезали русский госпиталь.
— Как, они же были под защитой Красного Креста!?
— Мы сделали фотографии разгромленного госпиталя, если они достигнут печати, то общественное мнение отшатнется от Италии, на них перестанут смотреть как на цивилизованную державу. Они убивали не только врачей с повязками красного креста на рукавах мундиров, но и сестер милосердия и даже священника с крестом, который пытался их остановить. Я попросил снять все это на фотографические пластинки и теперь не знаю, где бы их проявить.
— Думаю, что здесь это сделать невозможно. Я знаком с Гюставом Муанье, швейцарским юристом и председателем Международного Комитета Красного Креста. Я немедленно обращусь к нему с письмом, где, даже без фотографий, опишу это вопиющее нарушение международного права и правил цивилизованного ведения войны (надо же, оказывается, были и такие). А пластинки отправлю с Пьетро Антонелли через Джибути, там же останавливаются иностранные пароходы, только русским нельзя, а так — рейсы есть и в Порт-Саид и дальше. Дам ему денег — доберется, а в Италии скажет, что освободили под честное слово не воевать с нами.
