Балаустион - Конарев Сергей (лучшие книги без регистрации TXT) 📗
В голове Эвнома яркой вспышкой возникла замечательная идея, способная свести на нет неприятный осадок от проигрыша. Дочка! И как он раньше об этом не подумал? Худосочная она, конечно, и плоская, как доска, да и личиком больше походит на крысу-переростка. Совершенно не похожа на двух сестер-красоток, которых они с парнями так замечательно «прочистили» тогда в охотничьем домике. Их даже кончать жалко было, он сам целых два дня после этого переживал. Но выбирать поручения, увы, не приходится – и сегодня, и впредь все будет решать начальство. Однако убивать молодую девицу, не оприходовав ее, было, по твердому убеждению Эвнома, величайшим расточительством. Эномотарх еще раз глянул на солнце. Отлично, он еще успеет побаловаться и выполнить задание стратега точно в срок. Решительно выдохнув, Эвном вошел в дом.
– Следите за входом! – грозно рявкнул он на пристроившихся за столом товарищей, проходя мимо. Они проводили его понимающими взглядами – проигрался эномотарх, вот и бесится. Какие могут быть основания для беспокойства? Кроме них троих, еще двое человек стояли у входа, и трое – у ворот, а последняя пара охраняла пленников. Остальные в течение этого дня понемногу, по одному, два человека – чтобы не привлекать внимания – покидали особняк. Но те десятеро, которые оставались сейчас, должны были уйти из дома лишь после убийства его хозяев.
Идя по коридору к кладовым, Эвном придумал дополнительное развлечение. А что, если взять эту худую сучку на глазах у ее предков? Пусть старикан позабавится перед путешествием в Аид, а то он квелый какой-то, а последние три дня, после смерти щенков, и вовсе как неживой. Да и самому Эвному приятно будет блеснуть перед зрителями – и нешуточными размерами «инструмента», и безудержной фантазией, которой он славился в развратных утехах. Да, быть посему. Идея – золото!
Настроение эномотарха еще больше поднялось. Как и его могучий жезл, уже стоявший навытяжку в предвкушении веселья.
– Как они, Ификрат? – спросил Эвном у старшего из двух охранников, при виде командира отлипших от стены и вставших навытяжку. Вольности эномотарх позволял только Харилаю и Ипполиту, своим старым товарищам по агеле.
– Все в порядке, эномотарх. Хозяин молчит, а бабы иногда воют. Старшая сказала, что хочет в уборную, но я ей велел, чтоб сливала на пол.
– Щас она у меня еще и обделается от радости, курва старая, – ухмыльнулся Эвном. – Открывай! И хозяина тоже, хочу им праздник небольшой устроить.
Солдаты послушно зазвенели ключами. Эпименид, в неопрятной одежде, с неухоженной бородой и покрасневшими, слезящимися глазами, выступил в коридор и затравленно поглядел на эномотарха. Женщины и вовсе побоялись выходить: забившись в угол, вцепившись друг в друга, они рыдали и просили о милосердии. Ификрату пришлось, схватив за волосы, вытащить их обеих в коридор.
– Офицер, прошу тебя… – сделал шаг вперед Эпименид, но стоявший сзади стражник грубо схватил его за ворот и дернул назад.
– Отведите всех вон в ту комнату, с окном, – велел Эвном. – Этого и старуху привяжите к стульям, а девку… девку привязывать не надо.
Ификрат, знавший слабость командира, понимающе ухмыльнулся. Супруга Эпименида истерично закричала, и, упав на колени, принялась причитать, чтобы Клеобулиду не трогали. Девица тоже пробовала что-то пищать, но Ификрат, не обращая внимания, потащил их обеих, как держал, за волосы, в указанную комнату. Хозяин дома, подталкиваемый рукоятью меча в спину, кусая губы, побрел следом. Замыкал шествие Эвном. Не в силах сдержать возбуждения, он сжимал и разжимал кулаки. Нет, день не потерян. Будет потеха, будет!
В белые плащи облачались уже перед самой целью, за поворотом, в тени большого трехэтажного дома, выходящего в переулок слепой, без единого окна, стеной. Уже наступили сумерки, и солнце коснулось нижним краем леса на верхушке Тайгета. В эту пору улицы в Спарте, за исключением центральных, примыкавших к агоре и площади Хоров, становились безлюдными и мрачными.
– Стражников у ворот, если попробуют поднять шум, зарезать без жалости, – напомнил Лих, закалывая плащ. Именно Коршуну Пирр велел возглавить налет, да это было и немудрено – Лих всегда был лидером среди «спутников» и правой рукой самого царевича. – Кто не сдрейфит, ударит насмерть?
– Я, чтоб мне обосраться, – первым подал голос Феникс.
– Я, – кивнул Тисамен.
– Не забудьте меня, – отозвался Галиарт.
– Все мы, – выдохнул Леонтиск, передернув плечами. Сейчас ему было страшно. Тогда, на ночной дороге у Афин, он как бес ринулся в схватку и убил без сострадания. Но то были чужаки, злодеи, враги. А сейчас предстояло поднять меч на людей хорошо знакомых, быть может даже на старых товарищей по агеле – все знали, что немалую часть «белых плащей» составили бывшие ученики Леотихидовой эномотии. Хоть и дружбы между ними никогда не было, хоть и стояли сейчас эти молодые парни на стороне врага, а все равно – свои.
Леонтиск закусил губу, и попытался выбросить эти мысли прочь. Речь идет о жизни царевича Пирра, и если понадобится, он, Леонтиск, будет резать и убивать. Даже если придется всех их перебить, он не струсит. Афинянин огляделся.
Лица товарищей выражали широчайшую гамму чувств. Ион был бледным и нервным, в этом его превосходил только советник Арес, совсем утонувший под доставшимся ему белым плащом. Тисамен, по обыкновению, был внешне спокоен, Феникс – весел, Галиарт то и дело от волнения облизывал губы. Аркесил делал вид, что занят конской сбруей, но искоса бросал на товарищей завистливые взгляды. А сам Лих был напряжен, как натянутый жгут катапульты. Леонтиск по опыту знал, что в таком состоянии Коршун невероятно опасен.
– Ну, пошли! – решительно выдохнул Лих. – Эй, Аркесил, смотри в оба!
– Да помогут нам боги! – сказал Леонтиск, а Аркесил лишь молча кивнул.
С этим «спутники» царевича-Эврипонтида устремились к выходу из переулка. Сердце Леонтиска екнуло, на миг остановилось, затем застучало в два раза быстрее.
– Строимся!
Выстроившись в две колонны, как обычно ходили по городу «белые плаща», семеро отчаянных храбрецов – или безумных смертников? – направились к белевшему на противоположной стороне улицы забору особняка Эпименида.
Девка оказалась сущей стервой, таких диких Эвному еще не попадалось. Или это присутствие матери и отца давало ей силы визжать, царапаться и брыкаться даже после дюжины крепких затрещин, отвешенных ей рукой эномотарха? Однако зрители придавали сил и самому насильнику. Медленно, по лоскутам, он разорвал на девушке платье, и тело под ним оказалось не таким уж и неаппетитным на вид, как можно было подумать. Смахнув свободной рукой папирусы со стола, – комната оказалась личным кабинетом хозяина – Эвном бросил девушку на него. Без труда раздвинув руками ее худые ноги, он несколько мгновений разглядывал то, что представилось взору, затем подобрал подол хитона и резко, одним движением, насадил девицу на свое «копье». Он хотел сделать ей больно, и кажется, преуспел в этом – она заорала, как резаная.
– Что ты делаешь! – причитала и привязанная толстуха-мать. – Изверг! Она ведь девственница!
А ведь и правда. До этого целка попадалась ему всего один-единственный раз в жизни, но Эвном помнил это блаженное ощущение упругого сопротивления и прорыва и мокрой, плотной теснины, сжимающей хрен, как рукой. Эномотарх был удивлен. Вроде девица уже не сопливая, лет семнадцати или восемнадцати. Хотя кто их знает, этих дочерей граждан, когда они начинают давать? Опыт Эвнома базировался на кувырканиях с рабынями и дочерьми периэков, неполноправных граждан Спарты. Среди этих девственницу трудно было найти и в тринадцать. А тут – поди ж ты! Вот так подарок преподнесла судьба!
Эти мысли медленно ворочались в лобастой голове эномотарха – гораздо медленнее, чем двигался его таз. Девица почти перестала царапаться и извиваться, а только громко стонала и давилась слезами и соплями. Все они так – корчат из себя недотрог, а через четверть часа глядишь и понравилось, иные еще и добавки просят.
