Неожиданность (СИ) - Попов Борис (хорошие книги бесплатные полностью txt) 📗
Мы с батей два сапога пара — ушкуйники. В бою мы оба просто загляденье — все, кто с нами сталкивался, потом словом «Ушкуйник» деток пугают, а вот в мирной жизни неловки, ох неловки… Да у нас все такие. Богатый ушкуйник — это в редкость.
Другое дело ты. Когда я тебя встретил, крутился ты среди таких же нищих скоморохов, был одним из них — оборванцем с жиденьким голосишком. А потом? В считанные дни из грязи поднялся. Не имея за душой ни гроша, поставил две лесопилки, выучился на ведуна и волхва, приобрел величественный голос, начал делать и продавать кареты, лепить кирпич и строить церковь, на которую епископ ни рубля не дал.
Если выживу, с лесопилкой да лавкой, торгующей досками, с новым домом, с землей, рекой, лесом, да парой деревенек, которые мне оброк станут платить — не пропаду. Всем ты меня в жизни, бестолкового, обеспечил.
А вот ежели где-то за Киевом костьми лягу, ты обо всех моих и позаботься: о Леночке, о родителях, об моем увечном побратиме Ермолае, который сегодня нашим общим кровным братом станет. К тебе деньги сами льнут, а отец…, что отец — так, звук пустой. Не выдай, брат!
— Не горюй — жив буду, не выдам!
Мы обнялись. И завертелся второй день в Киеве.
Завтракать Матвей не велел, — не положено, надо в церковь идти натощак. Умывшись, я засобирался в дорогу — причесал и головушку, и шелкову бородушку. Шелкова бородушка как будто была наверчена из чугунной проволоки. Вернусь — укорочу до стриженного ежика, больше с ней церемониться не стану!
Неожиданно решил пойти с нами и Богуслав. Все попытки ушкуйника отсечь боярина от похода в храм были безуспешны.
— Да пойми ты, у иконы клясться в неизменной братской любви и преданности, это дело тонкое, келейное, касается только меня и Володи. Посторонние любопытные глаза и уши, лишние свидетели нам ни к чему!
— Придем в храм, я сразу куда-нибудь в сторонку отойду, подальше от вас. Не хочу ничего ни видеть, ни слышать. И келейничайте там на здоровье!
— Зачем же тогда идешь?
— У меня там свой интерес.
— Вот и интересничал бы в другой церкви, благо их по Киеву полно понастроили.
— Мне потом Владимир позарез понадобится!
Тут спорить уже было как-то неуместно, и мы отправились в ближайшую церквушку втроем, а если считать и Марфу, то вчетвером.
Золото поручили стеречь протоиерею, больше верных людей под рукой не оказалось. Его рассказы о неотложных церковных делах безжалостно прервал Матвей.
— Я, отче, быстро приду, не задержусь. А упрут золотишко, будем с голоду пухнуть в чужих краях.
— Сын мой, проповедью о правде Христовой и деяниях святых добудем кусок хлеба себе на пропитание!
— Как за границу Руси выйдем, одни язычники вокруг будут. Эти еды нипочем не дадут. С ними ухо нужно держать востро — гляди, чтоб самого не сожрали!
После таких веских доказательств святой отец принял золото на ответственное хранение без лишних разглагольствований.
До церкви дошли быстро. Процесс побратимства длился долго, сопровождаясь целованием иконы какого-то неизвестного мне святого с большой белой бородой, зажжением свеч, чтением какой-то молитвы и проникновенной беседой священника.
Слава Богу, дело обошлось без нанесения ритуальных порезов и смешивания крови в какой-нибудь емкости. С кровушкой у меня последнее время было туговато — только-только восстановил после усиленного донорства. Наконец все закончилось, и окрыленный Матвей убежал.
Я подошел к Богуславу.
— Рассказывай, старый чертила, чего там удумал.
Слава подвел меня к образу Божьей Матери.
— Поклянись на иконе, что в случае моей гибели не бросишь Настю во Франции, а увезешь к сыну.
Вот и еще одно завещание нарисовалось… Если дело так пойдет, скоро у меня всяческих обязательств будет, как на собаке репьев.
Интересно, не придушила ли моя среднеазиатская овчарка на улице какого-нибудь неразумного язычника, попытавшегося ее украсть? К крепкому ли деревцу я ее привязал? Не лучше ли было ее выгулять минут 10–15 возле постоялого двора, да там и оставить вещички караулить?
Не отвлекаться! Клятвы важные даю! Как ни крути, а исполнять все равно придется.
— Сын-то ее примет? Узнает ли?
— Когда она умерла, ему уже почти четырнадцать лет было. А Полетта Вердье с Анастасией Мономах внешне один в один. Не узнает если — на том свете Вовку прокляну! Так ему можешь и передать — мол отец проклянет.
— А он знает, что ты его отец?
— Настенька сыну сообщила за неделю до смерти. Обнявшись, вместе с ним потом по ней рыдали…
Поклялся, икону поцеловал.
— И еще просьба, уже маленькая.
— Говори.
— Останутся деньги, родителей ее немножко из нищеты выручи, а то она и по мне, и по их горькой жизни горевать будет.
— Попытаюсь.
— Ну и все тогда.
— Ты ж говорил, брататься, как с Матвеем, надо.
— Мало ли я чего по пьянке сболтну! Во мне твоей крови половина плещется, куда уж тут ближе родниться.
— Тогда пошли?
— Пошли. А то твоя Марфа истосковалась уж поди, покусает еще прихожан каких безвинных.
Прихожане уже были в наличии. Человек пять босоногих горожан, возрастом от десяти до двенадцати лет, скучковались вокруг грозной зверины.
— Собачка какая-то странная — не рычит, не лает, — вытирая по ходу нос рукавом рубахи удивлялся сильно конопатый.
— Добрая, видать, — объяснял ему лопоухий, — наверное и погладить можно. Наворачивает с утра до вечера хозяйские харчи, службы совсем не знает. Может трусоватая — вдруг пнем или стукнем. Вот у нас Трезор, знаешь, грозный какой, не гляди, что ростом не вышел!
— А я сам отчаянный, и Жучка у нас никого не боится!
Я очень люблю пацанят этого возраста. Человек из деток уже вышел, а в подростково-юношескую ершистость, с полным отрицанием чужого мнения, опыта, знаний, еще не вошел. Эти мальчишки активно познают мир.
— Ребята, это среднеазиатская овчарка, волкодав. Бывает и алабаем кличут. На родине, в Киргизии она пасет стада и душит волков.
— А она волка осилит?
— Сотни лет уж осиливает, да еще как. Трусов среди этих собак не бывает. Если какая-нибудь из них струсит, пастух ее сразу же убивает.
— Зачем? — вырвался общий крик из жалельщиков-киевлян.
— Чтоб породу не портила, не разводила среди алабаев трусов.
— А погладить ее можно?
— Конечно можно! — вмешался в дружескую беседу с подрастающим поколением Богуслав. — Отхватит только руку до локтя, а так ничего. Отвязывай ее поскорей, — повернулся он ко мне, — а то опять не успеет никого порвать, разбегутся эти проныры мелкие.
Стоило мне шевельнуться, чтобы начать успокаивать дерзкую молодую поросль речами, вроде: дядя шутит, прозвучал панический крик:
— Отвязывает! — и бесстрашные сорвиголовы рассыпались в разные стороны.
— Вот тебе лишь бы перепугать всех! — попенял я боярину.
— Спасибо скажи, что не пошутил насчет закопанного клада, который здесь зверюга караулит.
— А то что?
— Окопали бы их отцы все кругом рвом в двадцать аршин шириной и глубиной в два человеческих роста.
— Они бы не поверили!
— Конечно. Но родители сели бы точить лопаты, а к ночи бы пришли.
— За это душевное тебе спасибо. Хватит с меня и будущих слухов о том, что по столице бродят двое неизвестных с собакой-убийцей.
— Не горюй. У меня своих два таких же охламона подрастают — Агафон двенадцати лет, и Герасим четырнадцати. Проходить через Переславль будем, натютюшкаешься еще! Капитолина с этими чертенятами умаялась уж поди!
— Капитолина — это жена?
— Жена.
— Ничего, что ты женат, детей двое, и на французскую девушку польстился?
— Чего-нибудь придумаю, — голосом ошалевшего от чувств влюбленного отозвался Слава, — отвязывай, отвязывай собаку, побродим пойдем!
Я развязал надежный узелок, и мы уверенно зашагали по киевской дороге. Засидевшаяся у церкви Марфушка аж приплясывала на ходу.
— Куда пойдем?
