Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег (книга жизни .txt, .fb2) 📗
— Мне снилось, что я прожил в будущем 50 с лишним лет.
— Похоже, — вздохнул царь.
— Есть еще один способ проверить, бред это или не бред. Я Никсе упомянул про роман Чернышевского «Что делать?» Вы тоже никогда о нем не слышали?
— Об этом персонаже слышал, — поморщился Александр Николаевич. — О романе — нет.
— Я думаю, что эта книга еще не написана, если конечно я не выдумал ее в своих снах. Я могу составить список произведений 19 века, которые трудно не заметить. Я не помню ни годов их написания, ни годов выхода. Так что там будут вперемежку и вышедшие, и еще не написанные. Если это не бред, они будут постепенно появляться. Даже не знаю, что раньше сработает: события или книги.
— Или ничего.
— Или ничего. Конечно.
— Хорошо, пиши.
Государь встал, и Саша понял, что аудиенция окончена.
Резко поднялся вслед за ним. Может быть, слишком резко.
Голова закружилась, и Саша рухнул на диван и потерял сознание.
Пришел в себя от запаха нашатырного спирта.
— Барышня! — прокомментировал царь, бросая на столик, смоченный нашатырем платок.
— Переоценил свои силы, — сказал Саша. — Простите.
— Это я переоценил твои силы, — возразил император.
Он встал, подошел к двери в коридор и позвал:
— Никса!
Тот вернулся в кабинет.
— Проводи брата! — приказал царь. — Он еще не настолько здоров, как мы надеялись.
И обнял обоих сыновей на прощание.
Когда они шли по коридору, за окном догорал закат. Под окном был зажжен фонарь, и светил каким-то непривычным неровным светом.
— Газовый? — спросил Саша.
— Конечно, — кивнул Никса. — По лестнице подняться сможешь?
— Есть альтернатива?
— Конечно, матушкин лифт.
Под той самой дубовой лестницей, по которой они спускались сегодня к царю, располагались деревянные двери, действительно похожие на двери лифта.
Саша поискал глазами кнопку, даже на всякий случай пощупал деревянную панель рядом с дверями, но безуспешно.
Николай открыл двери, и они оказались в плетеной кабине.
Здесь на стене висел колокольчик со шнурком.
Никса позвонил.
— Какая интересная система, — заметил Саша.
Лифт заскрипел и медленно пополз вверх.
— А, как это устроено? — проговорил Саша. — Он на паровой или на электрической тяге?
— На ручной, — сказал Никса. — В подвале сидят двое рабочих и крутят колесо.
— Понятно. Холопы.
Лифт достиг второго этажа и со скрежетом остановился. Двери, естественно, надо было открывать вручную.
— Признаться, у меня была мысль объявить забастовку и больше ничего ему не рассказывать после того, как он тебя выставил, — сказал Саша, когда они вышли из лифта. — Но смалодушничал.
— Ты обязан был все ему рассказать, выгнал он меня или нет.
— На самом деле, добавились только детали.
— На самом деле, после болезни у тебя образовалась изрядная каша в голове, — заметил Никса.
— До болезни было лучше?
— До болезни было пусто. У меня для тебя тоже будет must read, и попробуй только не прочитать.
— Я люблю читать, Никса.
— Раньше это относилось только к приключенческим романам.
— Расту. Я, кстати, смалодушничал еще в одном…
— Ну, кайся.
— У вас вообще знают, что курить как бы не очень полезно?
— Нет. А что такое?
— Обструктивная болезнь легких, рак и много чего еще. Такими темами папá скурит себе легкие лет за десять. Я не решился ему сказать.
— Он бы тебя не послушал, даже, если это правда. Наши эскулапы молчат.
— Надо с этим что-то делать, — сказал Саша. — Честно говоря, здесь много с чем надо что-то делать.
— Хочешь на своем горбу перетащить страну стразу из 19-го века в 21-й?
— Моего горба не хватит. Мне и так в какой-то момент показалось, что я оттуда не выйду.
— У нас не расстреливают тринадцатилетних мальчиков, — заметил Никса.
— Ты что подслушивал?
— Специально нет. Это у нас двери такие, — Николай пожал плечами. — Папá приказал ждать в коридоре — я ждал в коридоре.
— Угу! Лучший способ игнорирования приказов — это их доскональное исполнение, — хмыкнул Саша.
— А ты как-то неровно дышишь по отношению к четвертой революции.
— Четвертая революция — самая правильная. После четвертой революции смогли перезахоронить останки семьи последнего императора: из общей могилы — в Петропавловскую крепость. А те, кто выжил, хоть смогли приезжать.
— Но была республика?
— Республика продержалась где-то лет восемь. Потом плавно перетекла в диктатуру. Причем так плавно, что народ почти не заметил. Точнее интеллигенция, народу было глубоко по фиг.
— У тебя что-то лично связано с четвертой революцией?
— Я в ней участвовал.
Никса рассмеялся.
— Я ждал чего-то подобного.
— Четвертая революция, Никса, вернула частную собственность и свободу предпринимательства. Экономика, наконец, начала развиваться нормально, и этого даже диктатура не смогла уничтожить. Экономические итоги революций всегда более стойки, чем политические. Читай Карлейля: «История Французской революции». Мастрид, если что.
— Угу! И после четвертой революции все распалось окончательно!
— Скорее во время. И отчасти даже до. Империи разрушают не революции, Никса, их растаскивают региональные элиты, как только слабеет центральная власть.
— А центральная власть слабеет во время революций.
— Да, поэтому революции лучше делать сверху. По возможности.
— Папá говорил нечто подобное. Крестьян лучше освободить сверху, потому что иначе они сами освободят себя снизу.
— Молодец папá! Только этого мало, я чувствую здесь сверху донизу надо все перестраивать.
— А тебя перевоспитывать. Может и спасем твою грешную душу.
— Меня хрен уже перевоспитаешь!
— А мы попробуем. У нас, кроме Зиновьева еще двое воспитателей: Гогель и Казнаков. Познакомишься.
— Тоже генералы?
— Гогель — генерал-майор. Казнаков — полковник.
— О! Полковники — это как раз самая революционная среда.
— Все-таки каждый разговор с тобой сначала балансирует на грани, а потом резко уходит за грань, — заметил Никса.
— А, что ты хотел от революционера? Радовался бы, что у тебя появился свой Лагарп [11]! Что плохо воспитал царя сей швейцарский республиканец? Характера Александру Павловичу немного не хватило, но это уже не вина воспитателей. Будем закалять: спать на гвоздях, плавать в проруби, питаться акридами, учить французский по карточкам.
— Посмотрим, что у тебя получится.
— На самом деле, у папá с моей стороны такой кредит доверия, что надо очень постараться, чтобы его растранжирить.
— Хотелось бы верить.
Они дошли до Сашиной комнаты, где уже ждал Кошев, и обнялись на прощание.
Количество обнимашек здесь зашкаливало, не то, что в холодном 21-м веке, где руки-то жмут не всем и каждому. Теплая ламповая российская монархия Саше, пожалуй, нравилось, хотя он и подозревал, то с точки зрения среднего крепостного она вовсе не такая теплая и ламповая.
— Прохор Захарович, — обратился он к Кошеву, когда они расстались с Никсой, — вы можете идти. Я вполне нормально себя чувствую, и справлюсь сам.
— Николай Васильевич приказал оставаться с вами, Ваше Высочество, — возразил Кошев.
— Прохор Захарович, вы мой камердинер или Зиновьева?
— Николай Васильевич — ваш воспитатель, — сказал Прохор.
— Ладно, — вздохнул Саша. — Видимо, вопрос решается на более высоком уровне.
Переодеваться при Кошеве было несколько дискомфортно, но чистое белье и чистая ночная сорочка несколько примирили его с ситуацией.
— Еще надо выпить лекарство, — сказал Кошев.
— Балинский выписал? — поморщился Саша. — Ну, просил же!
— Не знаю, Ваше Высочество. Может быть, его превосходительство Иван Васильевич Енохин.
На столике у кровати стоял пузырек с четвертинку водки. На пузырьке: рукописная этикетка: «Лауданум». И все! Никакого состава!
