Тыловики (СИ) - Геманов Олег Алексеевич (читать книги TXT) 📗

— Я тут подсчитал от нечего делать. Смотрите, мужики. Мне сейчас двадцать семь лет. Это значит, что в две тысячи пятнадцатом мне исполнится ровно сто лет!

Равнодушно пожимаю плечами, а Курков, наоборот, оживляется:

— Да это еще ничего! Я только что понял, что оба мои деда живы! Один под Мурманском против егерей воюет, а второй сейчас в госпитале!

Меня как молнией ударило. А ведь и правда! И мои деды живые! И нет никаких надгробных плит на Северном кладбище с ненавистными датами смерти. Стоп! А ведь я могу, при определенном везении увидеть своих дедов! Понятно, что дело это малореальное, но осознание самого факта, что мои горячо любимые деды живы, придало мне уверенности. К горлу подкатил комок. Уже почти десять лет вся наша семья собирается на девятое мая, а на столе стоят две одинокие рюмки водки, накрытые кусками черного хлеба. И две фотографии молодых красноармейцев на стене.

Глаза предательски повлажнели, я провел рукавом по лбу, заодно незаметно смахнул нежданную слезу. Моё сентиментальное настроение прервал крик Гущина:

— Герр лейтенант! Венцов ногу натер, дальше идти не может!

Новиков ругается сквозь зубы, раздраженно хлопает ладонью по бедру и останавливает движение. Санитар деловито суетится возле крайне смущенного Венка, остальные ребята, словно бывалые солдаты, моментально расселись вдоль обочины. Только заранее назначенный наблюдателем Игорь Одинцов из моего отделения, отбежал в сторону, задрал голову вверх и бдительно всматривается в небо. Не летит ли кто по нашу душу. Люди измученны жаждой. Ребята сплевывают густую, тягучую слюну на землю, трут запекшиеся губы рукавами кителей. Но никто не жалуется, все терпят. Несколько минут сижу, наслаждаясь тишиной и покоем.

Мельников подбегает к командиру, докладывает о том, что с Андреем теперь всё более или менее нормально, и он снова может ходить.

— А почему он ноги натер? — озабоченно спрашивает Николай.

— Сапоги новые. Кожа по ступне еще не села.

Новиков понимающе кивает и строит взвод в походный порядок. Где-то в небе раздалось еле слышное жужжание, быстро сменившиеся басовитым гулом. Гораздо левее от нас, на малой высоте плотным строем пролетели одиннадцать "Юнкерсов" с отчетливо выделяющимися на крыльях черными крестами в белой окантовке. Народ, задрав головы, рассматривал "лаптежников" до тех пор, пока эскадрилья не скрылась за горизонтом. Замечаю, что Одинцов, открыв рот, смотрит вместе со всеми на бомбардировщики. Показываю Игорю кулак и жестами тонко намекаю на страшные кары, неминуемо ожидающие незадачливого наблюдателя за ненадлежащее исполнение своих обязанностей. Обычно вышеупомянутые кары заключались в дополнительном получасе занятий строевой подготовкой. А сейчас как наказывать? Непонятно.

Новиков проводив злым взглядом последний самолёт, громко прокомментировал:

— Вообще, в эскадрилье двенадцать "Юнкерсов" должно быть. Надеюсь, что один "лапоть" наши на переправах в Дон сбросили.

Я утвердительно закивал. На переправах сейчас творится настоящий ад. Огромные массы наших войск переправляются через Дон, другие реки и речушки, под постоянной бомбежкой. Кроме войск перед переправами скапливаются беженцы, вперемешку с бесчисленными стадами скота, и прочим колхозным имуществом. И вся эта мешанина являла собой отличную мишень для немецких бомбардировщиков. Представив себе, как только что пролетевшая над нами эскадрилья бомбит скопление людей на переправах, я поморщился. Да уж. Не позавидуешь тем людям, которые сейчас идут под разрывами бомб, по ходящим ходуном понтонам.

Снова тихо хрустит песок под ногами. Снова впереди маячит порядком поднадоевший мне за последнее время затылок Новикова. Мишка пытается завязать со мной беседу, но мне сейчас не до разговоров. Сильно хочется пить. Украдкой провожу ладонью по фляге. Эх! Сейчас хоть один малюсенький глоточек сделать. А лучше два. А еще лучше три.

Замечтавшись, я не заметил, что Новиков уменьшил шаг, и чувствительно впечатался ему в спину. Герр лейтенант крякнул, недовольно покосился на меня:

— Так и затопчешь когда-нибудь ненароком. Даже фамилии не… — Николай замолчал на полуслове, нервно вцепился мне в рукав. — Смотри! Там на дороге какое-то движение. Давай посмотрим.

Старая, потертая оптика бинокля давала на большом расстоянии нечеткую картину. Но и смазанное временем изображение меня потрясло. Вытянувшись тонкой цепочкой на дороге стояли с десяток наших пленных, а чуть в стороне от них, высокий унтер-офицер рассматривал нас в бинокль. Кроме унтера заметил еще двух рядовых. Унтер опустил бинокль, снял с пояса каску и энергично помахал ей над головой. Новиков немедленно проделал тоже самое. Тем самым показав, что поводов для беспокойства нет. Всё в порядке. Свои.

Унтер-офицер успокаивающе махнул рукой, и колонна медленно пошла нам навстречу.

— Взвод! Внимание! — голос Новиков ощутимо дрожал от напряжения. — Впереди движется колонна пленных под конвоем трех немцев.

Народ заволновался, непроизвольно загремел амуницией. Дихтяренко подался вперед, нервно спросил:

— Ну, и что в этот раз делать будем?

Герр лейтенант не задумываясь, ответил:

— Мочить. Мочить будем! Такого шанса нам больше может и не представиться. Их всего трое! — Николай со второго раза повесил каску на автоматный подсумок, несколько секунд помолчал и начал отдавать приказания. Нестеров, Курков! Унтер-офицер ваш. Смотрите — у него "МП"! Не дай, Бог успеет стрельнуть! Федя, второй немец твой…

Новиков подробно рассказывал, что и кому делать. А у меня, чем ближе мы подходили к немцам, тем сильнее тряслись колени. Что бы немного успокоиться, несколько раз глубоко вздохнул полной грудью. Потом расстегнул чехол, вытащил саперную лопатку, засунул её за пояс. Черт! Неудобно! Быстро вытащить лопатку мешает граната. Затолкнул гранату в сапог. Вот теперь другое дело! Теперь всё хорошо..

Курков стиснув зубы, смотрит прямо перед собой. Его сильно трясёт. Герр лейтенант вытирает пилоткой мокрый лоб:

— Когда я скажу: "Пройсс, дай флягу", сразу начинаем атаку. Всё понятно? И расслабьтесь, на вас лица нет. Не забывайте — мы солдаты непобедимого Рейха. Мы прошли от Бреста до Волги, по пути видели тысячи, сотни тысяч пленных. Мы их не замечаем, они для нас никто! Они вообще не люди!

Я считаю шаги. Десять, двадцать. Сзади тяжело дышит Дихтяренко. Он передал пулемет Жеке, что-то мычит себе под нос. Снова считаю. Тридцать, сорок. Нет сил, хочется лечь на землю, и бездумно смотреть в небо. Пятьдесят, шестьдесят. Уже отчетливо видно лицо впереди идущего фрица. Он весь какой-то нескладный, худой, приклад винтовки за малым не достает до земли. Семьдесят, восемьдесят. За мелким фрицем первыми в колонне пленных шагают два красноармейца. Один такого же роста, как и конвоир, со смешными оттопыренными ушами на круглой стриженной под ноль голове. Кто по национальности не понятно, но явно не славянин. Второй выше его на голову, кряжистый, длинные руки безвольно болтаются вдоль тела. Девяносто, сто. Немцы отдают честь Новикову, тот вяло отвечает. Один из пленных, молодой парнишка с одним кубиком на петлице окидывает меня таким ненавидящим взглядом, что я буквально физически его ощущаю. Проходим мимо унтера. Он, почему-то чуть приоткрыв рот, смотрит прямо на меня, автомат беспечно болтается на плече. Новиков оборачивается:

— Пройсс, дай флягу, пить хочется!

Взвод останавливается, сзади хрипит Фёдор. Делаю два шага направо, подхожу к унтеру, подмигиваю ему правым глазом, в следующее мгновенье выхватываю из-за пояса лопатку и со всей силы, наотмашь бью немца по голове. В последний момент рука дергается, лопатка летит унтеру прямо в лицо, немец визжит. Бью еще раз. Потом еще раз и еще. Наш строй рассыпается, мелькают приклады. Фёдор броском сшибает конвоира, идущего сбоку от пленных, и уже лежачего, прижав всем телом к земле, бьёт отверткой в горло. Возле Фёдора бестолково размахивая винтовкой, суетится кто-то из наших. Сзади крик, мелкого немца бьют кулаками по лицу. Торопов мёртвой хваткой вцепляется в его винтовку. Неожиданно немец вырывается из рук парней, с дикими криками бежит в поле. Его догоняют, валят на землю, месят прикладами. Над дорогой стоит сплошной мат. Красноармейцы замерли неподвижно, похоже, даже не дышат.