Дебют четырех коней. 1946-1947 (СИ) - Савинков Андрей Николаевич (хорошие книги бесплатные полностью TXT, FB2) 📗
Пока англичане ждали свой состав к станции пришла еще одна колонна пленных. На сей раз русских, что было видно по большим буквам «SU» нарисованных на спинах весьма оборванного вида мужчин.
— Вот уж кому изменения пошли на пользу… — Пробормотал сидящий рядом траве сержант.
— Ты о чем? — Задумавшись о своем, Ирвинг не успел проследить за мыслью австралийца.
— Знаете Докинза из третьего барака? — Вместо ответа переспросил Мюррей.
— Возможно, — отличии от собеседника майор мало с кем общался в лагере, ограничивая себя лишь наиболее необходимыми контактами. Не то, что бы окружающие люди ему не нравились, просто Ирвинг по натуре был человеком нелюдимым и постоянно пребывание в скученности давалось ему не легко само по себе.
— Его над Кенгсбергом сбили, и он успел посидеть в одном из лагерей на востоке до того, как попасть к нам. Такие вещи рассказывает, что Господи помоги.
— Какие? — Не удержался от вопроса британец.
— Еще прошлой осенью, взятых в плен русских боши вообще не считали за людей. Их морили голодом и расстреливали за малейшее нарушение режима. Пачками.
— Не может быть, — не то чтобы Ирвинг был о немцах слишком высоко мнения, да и пропаганда последние года полтора твердила об их зверствах в оккупированной Европе просто не замолкая, однако привыкший фильтровать информацию офицер к таким выпадам в сторону противника относился с известным скепсисом. Он отлично понимал военную необходимость представить врага в виде натурального дьявола, расчеловечить его, но и верить всему что вещает ВВС тоже считал ниже своего достоинства. — Какой смысл в уничтожении пленных, если можно заставить их работать и иметь с этого выгоду?
— Большевики не подписали Гаагские соглашения, их солдаты не подпадают под их защиту, — пожал плечами сержант.
Это была правда, однако правда не вся. С началом боевых действий СССР обратился в частном порядке к Германии с предложением на двусторонней основе придерживаться основных принципов, которые в этих конвенциях были изложены. Ответа Москва не получила, и очень быстро стало понятно, что к советским пленным — благо их было не так много, как могло бы быть получись первый удар вермахта по настоящему неожиданным — у немцев совершенно особенное отношение.
— Но ведь это не повод теперь превращаться в зверей, — сказал Ирвинг и тут же прикусил язык. Идущая уже долгих семь лет война показала, что таких моральных глубин, в которые не мог бы пасть человек, просто не существует.
Русских меж тем так же усадили на траву в ожидании своего «поезда», причем разницу в обращении по отношению к двум группам пленных можно было заметить просто невооруженным глазом. Пленники с буквами «SU» на спине были заметно более изможденными нежели заключённые шталага XX В, да и охранники совсем не брезговали возможностью ткнуть кого-нибудь из своих подчинённых прикладом карабина. Впрочем, откровенной жестокости тоже видно не было.
— Ну да, ну да, — протянул австралиец, который в плену был гораздо дольше и соответственно расстался с иллюзиями раньше, потом он встрепенулся и ухватив обратно нить повествования продолжил рассказ. — Так вот, говорят, после ноября прошлого года все резко изменилось. Если до того, как армейцы прикончили бесноватого, лагерным надсмотрщиком натурально выдавали разнарядку, сколько пленных должно сдохнуть за неделю, то после, а особенно после того как бошам наподдали хорошенько там на востоке, все поменялось.
Несмотря на то, что пленные были во многом отрезаны от внешнего мира и соответственно от новостей о происходящих за забором событий, информация все равно просачивалась внутрь. Пленных переводили из лагеря в лагерь, попадались иногда более словоохотливые охранники, знающие язык и с которым можно было перекинуться парой слов, ну и конечно в привилегированном положении тут находились те пленные, которые попадали на внешние работы. Во всяком случае те из них, кому с этими работами везло.
— И что? — Исключительно дабы показать, что он слушает, треп австралийца переспросил майор.
— Говорят кормить их стали лучше и расстреливать не за каждую провинность, а через раз, — сержант пожал плечами и добавил. — Говорят, что даже к евреям, тем кто еще в живых остался, отношение в лучшую сторону поменялось, но тут уж совсем трудно сказать, правда это или нет.
— Евреи — это да… — Нетерпимость гитлеровского режима этой нации была в общем-то общеизвестна.
На станцию меж тем въехал поезд, дал длинный гудок и остановился. После которктого выяснения отношений в составу погнали русских, британцы зе продолжили сидеть на месте.
— Что там выгружают? — Попытался рассмотреть любопытный сержант.
— Картошку кажется, — зрение для пилота было одним из главных качеств, поэтом не было ничего удивительного в том, что Ирвинг сумел рассмотреть подробности первым. В этот момент ветерок переменился и дунул сторону британцев, принеся невообразимую какофонию запахов. — Причем судя по всему гнилую.
— И что с ней будут делать?
— Судя по всему, кормить русских, — усмехнулся майор, такому быстрому опровержению слов австралийца о более приличном отношении бошей к большевикам. Причем, судя по тому, что русские совсем не протестовали против погрузки в грузовики такой, мягко говоря не слишком приятной субстанции, с кормежкой у них было все куда хуже, чем у британцев.
— Да уж, не дай Господь… — Пробормотал австралиец и на этом разговор угас сам собой.
На самом деле после смерти Гитлера ситуация вокруг концентрационных лагерей Третьего Рейха действительно изменилась, пусть и не так радикально, как стоило бы сделать для действительно резкой «смены имиджа». В конце концов, от того, что СС расформировали, а лагеря перешли частично в ведомство министерства полиции, частично абверу, а частично под руку военных, само по себе ничего не изменилось. Для начала нужно было как минимум поменять работающих там людей, а вот с этим было уже достаточно сложно, людей в Германии остро не хватало во всех сферах.
Тем не менее перемены были. Практически полностью прекратилось целенаправленное уничтожение евреев, военнопленных и прочего нежелательного контингента. Теперь немецкое правительство рассматривало этих людей как ресурс и разбазаривать его без пользы не собиралось.
Одновременно, чувствуя приближение конца, еще зимой 1945-1946 годов был отдан приказ по максимуму уничтожать все улики, могущие свидетельствовать против немцев. Раскапывались могилы, эксгумировались трупы, крематории работали по 24 часа в сутки. Уничтожались документы, разбирались здания. Понятное дело, полностью все следы своей людоедской деятельности немцы уничтожить были не в состоянии — за пять лет работы в том же Аушвице было уничтожено чуть ли не два миллиона человек, и такие вещи просто так не спрячешь, — но это не значит, что они не пытались.
Постепенно прекратился поток новых людей, доставляемых в лагеря смерти, а самые одиозные места типа того же Аушвица или Майданека — тем более, что к ним достаточно быстро приближались советские войска — были просто закрыты, снесены, а территория их была распахана под поля для полной невозможности проведения каких-либо следственных мероприятий.
Последний действительно серьёзный всплеск активности по отправке гражданского населения в концлагеря имел место осенью 1946 года после начала Варшавского восстания, когда ввиду приближения фронта немецкие генералы приняли решение хорошенько зачистить тылы от потенциальных партизан. Результатом этого стало попадание порядка ста пятидесяти тысяч человек в основном польской национальности в лагеря расположенные на западе Германии и даже во Франции.
Впрочем, и тут нужно отметить, что поскольку практика массового уничтожения населения уже была прекращена, после окончания боевых действий большая часть этих людей в итоге смогла вернуться к себе домой.
Всего за период с 1934 по 1947 годы через немецкие концентрационные лагеря прошло порядка 23-25 миллионов человек — в основном евреев, цыган, преступников, коммунистов и военнопленных — из которых около 16-18 миллионов в итоге так и окончили свой жизненный путь за колючей проволокой. Вследствие тотальной зачистки соответствующей документации в 1946-1947 годах, точные цифры в итоге так и остались неизвестны.
