Шаромыжники (СИ) - Эбро Аллан (книга читать онлайн бесплатно без регистрации txt) 📗
— А скажите, Джордж, где вы приобрели такой оригинальный игровой комплект? Неплохо вырезано, хотя и несколько примитивно. Мне, как моряку, особенно понравились взломщики, превратившиеся в летящие по волнам корабли. Как вы сказали? Ladya?
— Ладья. Хотя фигуры больше напоминают каравеллы. Настоящая же ладья выглядит примерно так…
Я обмакнул палец в недопитое пиво и прямо на столешнице изобразил силуэт древнерусского судна с раздувшимся от ветра парусом.
— А шахматы я вырезал сам, со скуки. По дороге во время остановок дилижанса почти нечем себя занять, а резьба по дереву заставляет сосредоточиться и отвлекает от дорожной рутины. А знаете что, Билл? Забирайте их себе! Пусть будет подарок на память о нашем добром знакомстве.
Майкл Шеваль, почтальон-путешественник
Штат Массачусетс, полуостров Шойдик, опушка леса и побережье Атлантического океана, 13 января 1814.
В детстве я любил Старый Новый год, тот самый, "по старому стилю", который жители Балканского полуострова называют также "Русским Новым годом", поскольку традицию этого празднования завезли в те края семьи бежавших из Крыма врангелевцев. В этот день вся семья собиралась за праздничным столом, главным украшением которого были две старинные прабабушкины супницы, выменянные, по семейному преданию в Гражданскую на мешок муки и четверть пуда сала у изголодавшихся белогвардейцев-окруженцев, скрывавшихся в зимнюю пору от красных в соседнем овине. Когда пришло весеннее тепло, окруженцы подались куда-то, а супницы и пяток серебряных вилок остались в избе. А уж где беляки добыли ту посуду и как умудрились сохранить во время драпа — навеки осталось тайной истории. Вот эти-то исторические посудины и красовались у нас в центре стола, источая ароматный пар вареников. Те были традиционно двух сортов: со сладким творогом и с картошкой. "Картопляные" иногда скрывали в себе сюрпризы: то горошину, то перец, то монетку — алюминиевый пфенниг, привезённый ещё до моего рождения отцом из ГДР. Как-то так получалось, что вареник с монеткой чаще всего оказывался на моей тарелке. Пфенниг этот у меня изымался, а взамен торжественно вручался полиэтиленовый пакетик, называвшийся отчего-то "венгеркой" с новеньким блестящим, словно серебро, юбилейным рублём, который я дня три-четыре везде таскал с собой, хвастаясь приятелям, а после помещал в специальный альбомчик для монет, с вытисненным на пластмассовой обложке силуэтом Петропавловской крепости над словом "Ленинград". Если отец не был в это время в дальних командировках, неся блага цивилизации в страну, только начинающую выбираться из азиатской средневековой дикости, то по вечерам на Старый Новый год вся семья выбиралась на непонятно как затесавшийся среди городских построек пустырь, где мы радостно устраивали фейерверк, запуская в небо ракеты — как штатные сигнальные, так и самодельные, под батиным строгим приглядом сварганенные из тридцатисантиметровых картонных шпулек, подобранных за размещавшейся неподалёку (шустрому пацану "семь вёрст — не крюк"), которые снаряжались псевдопорохом из спичечных головок, марганцовки и некоторых других элементов столь же безобидного назначения. Отец, сам росший после войны и насмотревшийся на ровесников, получивших увечья при возне со всяческими боеприпасами, щедро усеивавшими окрестности в местах боёв и бомбёжек, сделал из этого соответствующие выводы. И понимая, что мальчишечий интерес ко всякого рода "бабахам" невозможно выколотить ремнём, предпочёл самолично возглавить процесс изготовления и применения подобной пиротехники. Одно время в школе я даже задумывался, не попроситься ли в военкомате на службу в сапёры. Но… небо тянуло сильнее!
Единственное, что огорчало меня в то время, так это отсутствие на Югах нашей Советской Родины сколь-нибудь пристойного снежного покрытия в зимнюю пору. Дождь — это всегда пожалуйста, пронизывающий "норд" — да сколько угодно, хоть ветряки сооружай! А вот снег выпадал редко, скупо и на короткое время. Дольше всего, три-четыре дня, максимум с неделю, снежный покров сохранялся на наших улицах, почему-то ближе к Восьмому марта. Диковато было смотреть на усыпанные белым пуки мимозы и гвоздик у смуглых и черноусых базарных торговцев в фартовых кожаных кепках.
А тут этого снега, едрить его в качель, столько, что местами приходится продираться сквозь белую толщу, поднимающуюся значительно выше коленей. Хорошо, что на ногах — плетёные из прутьев и лыка индейские снегоступы, по форме напоминающие заострённые овалы, иначе двигаться было бы невероятно трудно. У вьючной лошади таких приспособлений на копытах нет, и она прёт по снегам, будто древний портовый буксир, перегруженный углём сверх всякой меры и норовящий то и дело зачерпнуть бортами волну.
Найти бы тех умников, которые трындели в телевизоре, что на Атлантическом побережье США зимой малоснежно, да заставить самих торить тропу! Нет, конечно, та же Флорида потеплее будет, соглашусь — но разрази меня гром, если этот шум, стоящий в ушах, издают не волны Атлантики, разбивающиеся прибоем о берег! Значит, искомое побережье — вот оно. Впрочем, я и не сомневался. Том Джонсон, мой проводник, бродит в здешних местах чуть ли не с детства, да и сам я пока не страдаю географическим кретинизмом, благо, карта у меня гораздо лучше, чем любая, отпечатанная в девятнадцатом столетии. Правда, на ней не указаны соответствующие данному времени населённые пункты, да и автодорог, там обозначенных, пока что не построили, не говоря уж об отсутствии заметного процента вырубленных со времён Англо-американской войны лесов. Но тут уж ничего не поделаешь, совершенства в мире не существует.
Сейчас в этом штате леса такие, что вполне можно сравнивать со знаменитой дальневосточной тайгой, где тигр с медведем прокуроры. Довелось как-то слетать в те края. Понравилось, хотя для южанина, выросшего, к тому же, в городе, ощущения и несколько непривычные. Но тогда было лето, а сейчас — январь. Бр-р-р… Не, в следующий раз притащу сюда Егория, так сказать, показать местность, а потом пусть он сам тут лазит. Раз он такой из себя весь десантник-аэромобилист, ни разу не прыгавший, вот пусть и доказывает собственную крутость. А мне это всё уже настообрыдло.
Нет от этого путешествия никаких доходов, расходы одни. Думал, что дороже всего обойдётся путешествие по морю, а дальше уж я от ближайшего порта эдаким шустреньким зайчиком допрыгаю до будущего нацпарка, запрячу посылку с письмами-отчётами и оказавшейся непригодной в местных условиях электроникой под валун посимпатичнее и шустро ускочу обратно, разбираться с приобретением или фрахтом судна, способного не потонуть на пути из Американских Штатов в Российскую Империю и попивать вечерами дрянной нью-йоркский виски.
Ага, как же! Проезд (или проплыв?) до Бостона в качестве пассажира на шхуне, явно помнившей если не каравеллы Колумба, то уж точно пресловутый "Мэйфлауэр", при своих харчах обошёлся в четыре доллара и двадцать центов. Как по мне — достаточно гуманно, хотя всё плавание спать довелось в подвесном гамаке в одном из закутков корабельного трюма, а время бодрствования проводить на палубе. На десять центов больше пришлось отдать за поношенный заячий полушубок и подшитые таким же заячьим мехом зимние штаны. Говоря откровенно, я рад, что тот торговец всё-таки убедил меня расстаться с деньгами в обмен на зимнюю одежду: как выясняется, здесь, как и у дорожных служб России, "зима приходит неожиданно". Вот на утеплённые сапоги жаба расход не подписала и в результате морозит перепончатые лапки в обувке наполеоновского офицера. А сапоги у господ французов узенькие, рассчитаны на тёплый европейский климат. Ногу в двух намотанных портянках туда ещё впихнуть возможно, хотя и с матюками в адрес недоделанных бонапартовских кутюрье, а вот третью портянку если и удастся использовать — то только намотав поверх голенища, что суть форменная порнография. За ружьё, легендарную английскую "Браун Бесс" с расшатанным кремнёвым замком, но вполне приличным каналом ствола и отсутствием шата, пришлось выложить двенадцать долларов. А куда деваться? Конечно, автоматический пистолет — шикарное оружие для самообороны от людей во времена господства дульнозарядных девайсов, но здесь, в диких местах, встречаются не только люди. Мало приятного столкнуться на лесной дорожке со стаей волков или голодным и злым шатуном. Пистолетная пуля такому мишке — что горошина: только озвереет ещё больше. А вот тяжёлый свинцовый шар калибра девятнадцать миллиметров, разогнанный пороховыми газами по длинному ружейному стволу вполне может заставить косолапого пораскинуть мозгами на тему бренности земного бытия. Хотя стрелять медведю в голову знающие люди рекомендуют только в крайнем из крайних случаев: черепные кости у Топтыгиных довольно-таки крепкие, да и расположены под углом, вроде танковой брони: рикошет вполне вероятен, а вторично заряжать мушкет будет некогда… Вот тут и может пригодиться пистолет, а то и нож, как оружие последнего шанса. Хотя до такого доводить как-то нежелательно.
