Посмотри в глаза чудовищ. Гиперборейская чума - Лазарчук Андрей Геннадьевич (полная версия книги TXT) 📗
— Все равно я этого не понимаю, — сказала Хасановна и пошла в приемную: там что-то происходило.
— Вот мы и открыли очередную матрешку, — мрачно сказал Крис. — Ставлю бутылку «Агдама», что это даже не предпоследняя.
— Где ты найдешь «Агдам»? — спросил доктор.
Крис пробежал пальцами по столу.
— Не знаю… Что меня теперь по-настоящему тревожит — так это упомянутые старички, возлюбившие Илью нашего Кронидовича. Есть в них что-то зловещее.
— Да, — сказал Коломиец. — Чего хотел Довгелло — я могу понять. С трудом, но могу. А вот чего те деды для себя добивались… все эти омоложения, все эти деньги, золото… Что — просто так? Не верю. Чего-то же они от этого хотели поиметь? Потому и думаю: хорошо бы найти и спросить.
Вернулась Хасановна с ослепительно-белым конвертом. В конверте было приглашение Ираиде и сопровождающему ее лицу на торжественный ужин к американскому послу. Имелась также схема пути с примечанием, что автомобиль номер такой-то прибудет за гостями в шесть часов вечера…
— Найти дедов… — Крис пососал губу. — Зацепки нет. А так бы — да, неплохо, неплохо бы…
Альберт издал какой-то неясный звук, все посмотрели на него: он вроде бы за долю секунды постарел еще больше.
— Зацепка, наверное, есть…
— Но?
— Но-о… черт, не хотел я об этом говорить, думал, так и помрет это все со мной вместе…
— Что папочка-покойник стучал в КГБ?
— Не стучал, а работал у них… постой! Ты-то откуда знаешь?
— Ященко рассказал — давно. В первую еще нашу незабываемую встречу.
— Опаньки… А я-то тебя щадил, думал: как бы не травмировать нежную натуру… а ты уже все знал. И мне не говорил.
— Нежную натуру нашел. На жмурах лабать — знаешь, какие нервы становятся? Как арматурный прут на шестнадцать… Вот сказал. Теперь разобрались. Так что там — по существу?
По существу было следующее: когда Альберт — еще молодой офицер МВД, — разбирая дело «безвинно осужденного» отца, пришел к выводу о его тайной работе на органы, то вначале испытал глубокий этический шок (от которого треть века пытался оберечь младшего брата…), а затем заинтересовался некоторыми второстепенными деталями — и со временем, изучив немало документов и поговорив со многими людьми, пришел к странному выводу: отец вовсе не был заурядным стукачом-конъюнктурщиком, каких во множестве, мириадами, плодила страшная, лживая, трусливая и подлая жизнь; напротив, он действительно был резидентом-контрразведчиком, нацеленным на поиск каких-то реальных, хотя и не вполне определимых врагов. Уже не из документов, а из приватных, под виски и коньячок, бесед с отставниками-гэбэшниками (среди которых встречались весьма неординарные люди), Альберт выяснил кое-что и об отце, и о его кураторе, Максиме Адриановиче Вебере, про которого все, без исключения, отставники говорили так: гений, но идиот — никогда не понимал, чтонужно начальству. И многие добавляли: ах, если бы Макс был председателем… но такие люди не растут…И кое-кто: не по-нашенски честен. И уже самые отчаянные: чудо, что жив остался, — слишком глубоко рыл.
С сорок седьмого по восемьдесят третий (вышел в отставку по инвалидности) Вебер возглавлял один и тот же отдел, «спецотдел Д», никогда не насчитывавший в своем штате более тридцати сотрудников. Названия отдела менялись и даже менялась подчиненность: он отходил то к контрразведке, то к охране, то — вдруг — к внешней разведке. Похоже, от него все пытались отделаться… Кому охота иметь дело с психом, утверждающим, что настала пора развернуть всю мощь компетентного органа то ли против космических пришельцев, то ли против посланцев Сатаны — в самом прямом, а ничуть не переносном смысле…
— Подожди, — сказал Крис. — «Вебер» — это «ткач». По-немецки. Максим… Где девочка?
— Я здесь. — И только тут все увидели Дашу. Она стояла у подоконника и внимательно слушала. — Вы хотите поехать к дедушке? Я провожу.
— Иван, — Крис поднялся, с ненавистью посмотрел на часы. — Если я вдруг не вернусь до часу… ты знаешь, мы условились с Панкратовым: в час. Так вот, если меня не будет, а просто кто-то из его «шестерок» привезет вещи — то вещи оставляй, а «шестерку» выпроваживай. Но если приедет сам Панкратов — во что бы то ни стало задержи его до моего возвращения, причем желательно… как бы сказать… пусть он будет злой и раздраженный. Сможешь?
— Еще как, — сказал доктор.
— Но в рамках законности.
— Попробую удержаться…
Когда Крис, Альберт, девочка и Рифат отправились на вылазку, командование крепостью перешло к Коломийцу. Чутье подсказывало ему, что опасность не только не миновала, но даже и приблизилась, но вот откуда и в каком виде последует удар — он предположить не брался. Ничего не могла сказать и Хасановна, которую он попытался назначить начальником штаба. Она побродила по квартире, прикладывая к глазу малиновое портмоне, но ничего определенного не сказала.
— Забыла я, наверное, как этим паскудством пользоваться. А может, испортилось оно. Потому-то и отдал, что негоже стало…
— Ничего ты не забыла, старая, говорить не хочешь… Плохо дело, да?
— Никак. Не плохо и не хорошо. Просто никак.
— А подробнее?
Но подробностей Коломиец не добился. Сработал детектор на площадке. У двери топтались двое в военной форме, нагруженные металлом…
После долгих выяснений их все-таки впустили. Посланцы генерала Щукина принесли обещанную бомбу.
— Ну вы и психи, — сказал один из них, прапорщик, вытирая усы после достойной рюмки водки и бутерброда с икрой и лимоном. — Живете, как в танке, неба не видите… Платят-то хоть нормально?
Коломиец только крякнул и не нашелся, что сказать.
Между тем барон вел обстоятельную беседу с Софьей Сергеевной. Несчастная женщина, пораженная едва не до помешательства всем случившимся, еще даже не осознавшая до конца, что главное здесь — это самая смерть Сильвестра, а вовсе не запредельные обстоятельства ее и не позорящее обрамление, — повторяла одно: «Да как он мог! Боже. Как он только мог. Двадцать пять лет в сентябре. Бабу привел. Как он…»
— София-сан, — барон проводил ее к дивану, усадил, сел напротив. — Посмотрите на меня. Я старик. Мне незачем врать, потому что самая малая ложь оскверняет перерождение. А мне оно предстоит очень скоро. Поэтому можете верить всему, что я скажу. Вы увидели то, что вам хотели показать враги. В действительности было другое. Я приведу только один довод, но мне он кажется простым и убедительным. Предположим, что они действительно любовники. В дом рвутся враги. Мужчина сооружает баррикаду, сражается. Неужели женщина будет все это время голой лежать в постели и ждать? Поставьте себя на ее место. Разумеется, она оденется. Но она наверняка не станет в такой нервный момент надевать корсет — а лишь белье и верхнюю одежду…
— Зачем вы это рассказываете?.. И при чем здесь корсет?
— Слушайте. Эта женщина носила корсет. Вероятно, у нее болела спина. Ее нашли лежащей голой в постели. И вам, и мне понятно, что такое поведение неестественно. Но, допустим, она наспех оделась, а потом ее убили, раздели и уложили в постель. Как тогда будет сложена ее одежда? Корсет внизу, поверх него верхнее платье, потом белье. Но лежало так: верхнее платье, корсет, потом белье. Что это значит? Что она не была раздета, когда в дверь начали ломиться. Она была полностью одета. И то, что застали мы, а потом милиция — было создано самими негодяями.
— Подождите… ох, извините, не знаю вашего имени…
— Итиро Онович.
— Итиро Онович, вы говорите, что это все было подстроено?
— Я в этом не сомневаюсь ни одной секунды. Ваш муж был настоящий буси и умер в бою. Я не знаю, утешает ли это вас, но наверняка утешало его.
— Ах, да господи… Зачем же они подстраивали все это? Чтобы мне причинить боль?
— Да, и это тоже. Но больше всего они хотели нанести удар своим врагам — армагеддонянам. Обесчестить их предводительницу. И я боюсь, что им это удастся сделать. Но хотя бы вы — не верьте им. Верьте ему. Басе сказал:
