Зима стальных метелей (CИ) - Лабунский Станислав (книги бесплатно без TXT, FB2) 📗
Щенок глупый, хоть уже и целый лейтенант НКВД.
Наградной отдел начнет справки наводить. Нет, с какого-то там августа у меня все хорошо, но до этого-то меня не было. И они это быстро поймут. Даже если я из самой секретной разведки, должны быть на меня приказы о присвоении звания, личное дело в отделе кадров, ведомости в бухгалтерии за оклад и выслугу лет — нет, ребята, внедриться в систему так, чтобы никто на это внимания не обратил, невозможно.
— Ну, не за ордена воюем, — говорю бодренько, — хотя, конечно, когда вся грудь в медалях, то девиц легче соблазнять. Но я и без наград в этом деле не промах.
— Да, по крепости только и разговоров, как ты Дарьей овладел!
Вот ведь паршивцы, и отрицать бесполезно, никто не поверит, что я просто ее веничком попарил. Улыбнулся я блудливо, взор потупил, типа бес попутал, природа взыграла.
— В Ленинграде вы уж помалкивайте, у меня там девушка юная, сложностей жизни не знающая — не поймет, — говорю парням и разливаю янтарный напиток по железным кружкам.
Выпили, закусываем котлетками, последними, поваров тоже эвакуировали, посыльный от начальника караула прибегает:
— От городской пристани к нам катер идет.
Ну и хрен с ним. Встаем, Олег, тезка мой, привычно пулемет на руку кладет, вот ведь мощь у человека. Пойди он в борцы — быть ему бессменным чемпионом мира и Олимпийских игр пока самому не надоест. Будущий генерал Паша Астахов. А Снегирев в большие чины не выйдет, нет его в справочниках, что наводит на грустные мысли о его будущем. И я. Кто там на катере, плывет к нам от матери? И откуда он взялся, у нас катеров точно нет.
На корме висит флаг красный, только со свастикой в центре вместо звезды. Немцы, значит. Пристали, концов не отдают, трап стукнулся, десант на причал выпрыгнул, трап убрали, мотор застучал, катер уплывает. Они что, группой в десять человек будут крепость брать?
Начкар фонариком посветил. Да, текст непечатный, сильно матерный, из бандита солдата не сделаешь. Он хитрый, сильный, ловкий, смелый, но понятия о дисциплине у него нет. Он потому и бандитом стал, что для него имеет значение только его мнение. Поэтому бандиту глубоко плевать на законы, которые он нарушает, и на приказы командира.
— Чего нам там делать, там три сотни бойцов, уж присмотрят они за кубышкой, сберегут, — сообщил мне их позицию Меркулов. — И это… — замялся он. — Уж сильно она домой просилась, уезжать не хотела.
Мое отделение разведки расступилось, и ночной тьмы выплыла краса небывалая, зенитчица Дарья. Вот ведь попал, мне шуточки, а у нее все серьезно.
— Капкан, — говорю, — берешь эту банду под свое начало. И Дарью тоже. И делай с ними, что хочешь, но по команде «вперед», они должны не задумываясь шагнуть, хоть в огонь, хоть в воду. Привьешь им понятие о воинской дисциплине. Сейчас у нас важное совещание — располагайтесь, места много. Завтра в город надо съездить, со мной Капкан и Меркулов, остальные — в распоряжение коменданта. Все, разойдись!
И пошли мы дальше выпивать, и настроение у меня было двойственное.
Думал я, что уже уберег хоть этих от всех неприятностей. А они взяли и вернулись. Уголовники, что с них взять. Но предпочли со мной остаться, чем в Стокгольме весело жить. И, честно говоря, это дорогого стоит.
Попали мы на эту войну совершенно случайно, но остались мы на ней сами. Она потихоньку становилась нашим личным делом.
Утром, после вполне приличного завтрака, приготовленного новым шеф-поваром цитадели Дарьей, мы загрузились на буксир, взяли на прицеп баржу с мукой и пошли по Неве в Ленинград. Опасаясь осенних шквалов, загрузились только наполовину, везли всего четыреста тонн, и две тонны сахара. Несколько ящиков водки были личным обменным фондом. А вот и грузовые причалы. Давно мы здесь не были. Изменился город.
Патрули на каждом шагу, люди съежились, всего боятся. Даже небо стало серым, соблюдает светомаскировку. Прижались мы к набережной канала, недалеко от штаба пограничных войск, буксир флажками украсили — веду ремонтные работы, в помощи не нуждаюсь. Пост выставили, проходишь мимо — проходи, не задерживайся, здесь все наше.
А у меня дел было по самую маковку. Взял с собой Меркулова, объяснил ему задачу.
— Есть такой человек, очень уважаемый. Ни разу в жизни не попадался, — отвечает мне боевой товарищ. — Только старенький он уже, и нам ему предложить нечего. У него все есть.
— Пошли, посмотрим на твоего протеже, если подходит, будем уговаривать, — отвечаю.
У нас по дороге пять раз документы пытались проверить, но как рассматривали, что мы из заградительного отряда, сразу отскакивали. Как от прокаженных. Непонятненько.
Дедушка, божий одуванчик, жил в трех комнатах длинной коммуналки на Жуковского. Авиатора или литератора — сам не знаю. Объяснил ему свою проблему и способы решения.
— Нестандартное у вас мышление, молодой человек, — говорит неуловимый фармазон и блинодел. — Но размах у вас тоже имеется. Может и выгореть. Что с этого будет иметь старый, больной человек?
— Есть буксир, можем вывезти из города. Это просто жизнь. До весны здесь никто не доживет, — говорю внятно.
— Да, сегодня утром уже сообщили о новых нормах, и я даже успел свою пайку получить, — он кивнул на маленький кусочек хлеба на фарфоровой тарелочке, на ней был вензель великих князей. — А на сахар и жиры новых талонов еще не напечатали, а старые отменили. Война. Блокада.
Я заржал, как дикий мустанг.
— Взрослый человек, а всякую ерунду за дикторами радио повторяете. Какая, в задницу, блокада? Ладога наша. Прервано только автомобильное и железнодорожное сообщение. Если так рассуждать, то получается, что все острова мира живут в блокаде, причем Англия и Япония при этом еще и процветают. Несмотря на войну. Авианосцы закладывают.
Смутил я его. Задумался старичок.
Глава 4
По дороге в Адмиралтейство мы продолжали обсуждать последние ленинградские новости. Сегодня, 12 сентября 41 года, резко сократили норму, выдаваемую по карточкам. Полная, рабочая пайка стала весить всего пятьсот грамм. Детская норма — триста грамм. А иждивенцу полагалось всего двести пятьдесят грамм, хлебная четвертинка.
Это была смерть в рассрочку, честнее было бы всех стариков, инвалидов, хронических больных, астматиков, сердечников, диабетиков и остальных, ведь имя им легион — просто убить.
— Или я такой тупой, или у нас у власти педерасты, — высказываюсь. — Это же чистая арифметика. На 1 сентября было выдано два с половиной миллиона продуктовых карточек. Нормальная пайка в СССР — восемьсот граммов. Считаем, умножаем и получаем простую и нестрашную цифру — каждый день Ленинграду надо полторы тысячи тонн муки. Всего три баржи по пятьсот тонн. Или две по восемьсот. Ими же можно людей вывозить. По тысяче человек за рейс. В Северо-западном речном пароходстве 37 буксиров и почти сотня барж. Подключить самоходные шаланды Ладожской флотилии. Самолеты им не страшны — темная осенняя ночь охраняет суда лучше любого ПВО. Десять барж ежедневно, что вполне реально — и все будет отлично. Но в порту разгружается всего одна баржа. В чем дело?
— Может быть, вы, молодой человек, редкостный подлец или талантливый оперативный работник, но я таки скажу вам немного правды. Советское правительство и лично товарищ Сталин не очень любят этот город. Они слишком хорошо помнят, как они здесь рабочих из пулеметов расстреливали, как убегали в Москву, как в Кронштадте гидру контрреволюции уничтожали. Знаете ли вы, что такое гидра? Да откуда вам. Это когда трех или четырех человек стягивают вместе колючей проволокой. Получается единое существо — многорукое и многоногое, сказочная гидра. Вот ее штыками за борт в воду и спихивали. Лежат на дне залива матросские косточки вперемешку с офицерскими, которые там оказались на три года раньше. А у товарища Сталина хорошая память, он помнит силу Ленинграда, и боится ее. И зачем ему надрываться, убивая жителей целого города, когда за него это могут сделать немцы и голод? И мы пойдем дальше, или мы уже пришли?
