Александровскiе кадеты. Смута (СИ) - Перумов Ник (серии книг читать бесплатно .txt, .fb2) 📗
И как тут думать о войне и смерти? О том, что надо идти в бой, быть может — в последний?
Петя Ниткин опустился на колени, снял очки.
— Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое. Наипаче омый мя от беззакония моего, и от греха моего очисти мя. Яко беззакония моя аз знаю и грех мой предо мною есть выну. Тебе Единому согреших, и лукавая пред Тобою сотворих, яко да оправдишися во словесех Твоих и победиши, внегда судити Ти…
Рядом Севка Воротников нежно, словно свою Ксению, обнимал родимый «гочкис», и Федя разобрал его горячий шёпот:
— Я вернусь, вот увидишь. Приду. Не сомневайся.
И Феде Солонову тоже очень-очень хотелось сейчас обратиться хоть к кому-то, неважно, к живым или мёртвым.
Лиза. Мама. Отец. Сёстры. Уж девять месяцев, как идёт война, и девять месяцев от них никаких вестей.
— Лиз. Ты не сердись, ладно? Я, мы, мы все вернёмся. Господь управит…
Он хотел ещё добавить — «и тогда я тебя поцелую по-настоящему», но не дерзнул.
Неслышной тенью возник Две Мишени.
— Все готовы?..
— Так точно! — в тон, шёпотом, ответил Федор.
— Тогда пошли, господа прапорщики.
И — словно по заказу! — набежали тучи, скрывая луну и звёзды. Первая рота в молчании приближалась к речному берегу, выбрав место, где заросли не слишком густы, иначе противник, если бдителен, непременно заметит их шевеление.
Ночная вода холодна, но ступившие в неё сейчас не чувствовали холода. Погружались, ныряли, выставляя на поверхность дыхательные трубки.
Сколько Две Мишени изводил их в корпусе такими вот «форсированиями»! Бессчётное число раз переправлялись они через холодные реки и речушки, даже самую узкую полагалось «штурмовать по всем правилам», высунулся на поверхность — всё, «убит».
Ока широка, сто саженей, и течение не слабое. Александровцы не боролись с ним, позволяя сносить себя вправот от того места, где погрузились; дозоры красных и траншеи тянутся по всему берегу, но, чем дальше от Серпухова и моста, тем они реже и слабее.
Александровцы выбирались на северный берег. По правую руку — устье Речьмы, впереди — густые приокские леса. Траншеи красных дальше, за речушкой, но и тут, впереди, хватает выдвинутых секретов, пулемётных засад, и прочих прелестей. Хорошо, хоть мин нет.
До железной дороги и Серпухова — пять верст. Но это, если по ровному. А если так, как они…
Одного дозорного заметил и «снял» Севка. Пулемётчики в хорошо замаскированном гнезде не дремали и натворили бы бед, кабы Петя Ниткин не подсказал — «а давайте, господа во-он там глянем, уж больно местечко хорошее, сам бы засел!»
С третьими столкнулся сам Фёдор, пробираясь по влажной земле. Шли красные в полный рост, не скрываясь, и, похоже, ощущали себя в полной безопасности.
Нож в руке, Фёдор возник прямо перед ними, делать обходной маневр и заходить со спины времени уже не осталось; выпад, удар, отшагнуть, ударить вновь.
Всё. Никаких мыслей, сомнений, колебаний. Они придут потом, с ежедневной молитвой. А сейчас он просто открывает дорогу своим.
Ровно в два часа ночи возле моста поднялась стрельба. Беспорядочная, но сильная. Александровцы уж успели взобраться на небольшую возвышенность, поднимавшуюся над приречной низиной. Высота невелика, и крутизны нет, а всё-же и обзор лучше: весь берег как на ладони.
Над крышами Серпухова при первых выстрелах взлетела сигнальная ракета. Две Мишени поглядед на неё, прищурившись; а затем с правого, южного, занятого добровольцами берега грянули один за другим три орудийных выстрела. Снаряды разорвались в мелкой воде и возле насыпи у северного конца моста.
— Встали, —негромко сказал Аристов.
В тишине, без «ура», александровцы покатились упругим клубком к позициям красных. И — вот они, окопы, траншеи, бруствера, всё обращено к мосту.
Полетели гранаты, спрыгнул в траншею Севка Воротников, его «гочкис» ожил, поливая всё свинцом; Фёдор Солонов выстрелил навскидку, едва уловив краем глаза движение у врага; Лев Бобровский, как всегда, имея донельзя презрительный вид, метко закинул связку гранат прямо в распахнувшуюся дверь блиндажа.
Теперь палили уже в них, палили все вокруг, но, как всегда, в панике и неразберихе, александровцы успели захватить пулемёты и переколоть-перестрелять пулемётчиков.
Вокзальчику крошечной станции «Ока» досталось больше всего, из окон верхнего этажа валил дым; но Фёдор и его команда были уже внутри, быстро покончив с сопротивлением.
Мост был взят. Уже не первый, и, наверное, не последний…
Две Мишени меж тем повёл роту на север, к центру Серпухова, а по мосту уже катилась волна пехоты — дроздовцы и александровцы вместе.
Ночной бой хаотичен. Где свои, где чужие, где командиры, что делать? Только отлично обученные войска решаются на ночную атаку, где каждый знает свой маневр; а вот если маневра не знать, если бойцы жмутся друг к другу, зная только, как намертво вцепиться в свой окоп — тогда дело плохо.
Третьей волной прошли корниловцы. Маленький тихий Серпухов заполнили стрельба, разрывы, крики, где-то что-то начало гореть; однако работа первой роты была сделана и вынырнувший, как из-под земли, Две Мишени погнал мокрых своих прапорщиков в тыл. Нечего вам, мол, тут делать.
Странно это было и даже дико — отходить цепочкой в затылок по одному, когда через мост валят и валят свежие части. Но мокрые александровцы (плыли-то в одежде, да и оружие тащили с собой, тщательно упрятав оружие в доставленные из Тулы водонепроницаемые мешки) сейчас не солдаты. И потому Две Мишени отводил их в тыл — свою работу первая рота сделала.
Теперь — очередь других.
И потому они шли в тыл, как люди, хорошо сделавшие свою работу.
Петербург, 14 июля 1915 года
— Тихо, тихо, товарищи! Слово для сообщения о текущем моменте имеет товарищ Боков, заместитель товарища наркомвоенмора. Товарищ Троцкий срочной убыл ближе к фронту для личного руководства обороной Москвы.
— Ви, товарищ Рыков, очэнь дэликатно высказываетесь. Не по-большэвицки. Товарищ Троцкий, очэвыдно, нэ хотэл, чтобы я вновь задал бы ему нэприятныэ вопросы…
— Иосиф Виссарионович! Ну скажите же, ради Бога — ох, простите, товарищи, случайно вырвалось! — чего вы добиваетесь? Прямо, по-партийному, по-большевицки?
— Во-пэрвых, товарищ Рыков, я не «добиваюс», а прэдлагаю. Прэдлагаю нэмэдлэнно снять Троцкого с поста наркома по военным и морским делам. Во-вторых, прэдлагаю нэмэдлэнно прэкратить всэ наступательные дэйствия Ударной группы под Орлом и Кромами. Конныэ части Келлера заходят им в тыл. А вот опэрацию мэстного значэния, начатую Егоровым на Юго-Восточном фронтэ надо продолжать и подкрепить рэзэрвами, ибо там намэтился успэх, что заставляет бэлых перебрасывать туда подкрэплэния. В-трэтьих, надо ускорить всеми мэрами сбор рабочих частей в Астрахани и Царицыне. У бэлых не хватило сил его захватить, они ограничились кордонами.Ми же послэ масштабной нэудачи согласованного наступлэния южных фронтов позабыли о глубоких флангах бэлых. А это глубоко нэправильно, товарищи. А наркомвоенмор думал только о том, как рагромить бэлых в гэнэральном сражэнии, возомнив сэбя Наполэоном. Наконэц, в-чэтвэртых, насколько я знаю, поляки дали отвэт. Поставили нэкиэ условия. Считаю, что сэйчас надо принять любые их трэбования.
— А вы, товарищ Сталин, уже знакомы с этими требованиями?
— Знаком, товарищ Зиновьев. Условия очень тяжёлыэ, но их необходимо принять.
— Так какие же, черт возьми⁈
— Вся Бэлоруссия, Минск и Смолэнск.
Тишина. Молчание. Люди в кабинете начальницы Смольного института благородных девиц оцепенели.
— Иосиф Виссарионович, но ведь это… Владимир Ильич, а вы почему молчите⁈
— Потому что, това г ищ Зиновьев, я очень внимательно слушаю а г хиинте г есное выступление това г ища Сталина.
— И что же⁈ Вы согласны, что надо отдать Смоленск⁈ А, может, и в Москву их тогда пустить⁈
