Изменить судьбу. Вот это я попал - "shellina" (читать книги бесплатно полностью без регистрации .txt, .fb2) 📗
Я долго размышлял над тем, каким образом мне их всех прижать к ногтю, но ничего так и не придумал, кроме как взять на подготовленных ими всеми документах в злосчастном январе будущего года. Потому что я над ними власти пока полноценной не имею: согласно завещанию этой пасторской служанки, Верховный тайный совет правил от моего имени до тех пор, пока мне шестнадцать не исполнится. А шестнадцать мне так и не исполнится никогда, если я с болезнью, снятой с телячьей морды, ошибся, или, как вариант, если ошибся историк, который первым написал, что умер я от оспы. Историю-то пишут победители, и как знать, возможно, что я был первым пострадавшим от табакерки, только вот подобные удары еще не были поставлены на поток и об этом постеснялись написать, сделав меня всего лишь жертвой черной оспы.
Я изучил это проклятое завещание вдоль и поперек, пока Остерман не мог сползти со своей кровати: она мне не оставила ни единого шанса, курва чухонская. Ну, сама Катька вряд ли додумалась до всего того, что написала, тем более что писала-то она с большим трудом и вряд ли по-русски, там, скорее, Меншиков расстарался, но проблема состояла в том, что закон обычно обратной силы не имеет. Его можно модернизировать и совсем отменить, но то, что было сделано в то время, пока он действовал — оставалось неизменным. Так что до моего шестнадцатилетия Верховному тайному совету быть. Другое дело, что быть он может каким угодно, единый состав участников не был утвержден законодательно. Да что тут говорить, он уже при мне, то бишь при Петре Втором дважды менялся. Но единственное, что могло помочь мне полностью заменить состав совета, поставив туда тщательно отобранных и преданных лично мне людей — это измена предыдущего совета в полном составе. Против такого обвинения, да еще и доказанного, ни одна падла не пикнет. А чтобы добавить аргументов в мою пользу, нужно озаботиться военной поддержкой. Вот только такой шанс, как перед гибелью мальчика-императора, в чьем теле я сейчас нахожусь, эти хитрые прожженные лисы мне вряд ли предоставят. Да и так себе шанс — это они от безнадеги всполошатся, все-таки умирать Петр Второй очень уж внезапно надумает, когда никто этого не будет ожидать, аккурат в день предполагаемой свадьбы.
В комнату вошел Бидлоо, как обычно без стука. Взять его с собою мне пришлось, чтобы совсем уж не оскандалиться. Но тут был выбор: Бидлоо, или Лесток, или Блюментрост. Мой выбор пал на Бидлоо, потому что к Лестоку доверия у меня не было никакого, а Блюментрост ассоциировался у меня со смертью сестры, которую он лечил, да так и не вылечил. И вроде бы данная фамилия звучала и при гибели Петра Второго. Может быть, и нет. Может быть, я просто сам себя накручиваю, ведь не помню точно, что там было, но удар табакеркой все чаще и чаще начинал выходить у меня на передний план. К тому же я находился здесь в Царском Селе довольно давно, и никто из Долгоруких навестить меня не спешил. А ведь в глубине души я рассчитывал на то, что придется с ними здесь пересечься. Тем временем Бидлоо подошел к моей постели и дотронулся прохладной ладонью до лба.
— У фас жар, фаше феличестфо.
— Я знаю, Николай Ламбертович, но горло уже не отекает, да и потею я меньше прежнего.
Через три дня после происшествия на заднем дворе я слег с лихорадкой, и переполошившийся Бидлоо, не знавший, что со мной делать, особенно после того как оконфузился с моим кашлем, который я вылечил себе сам, буквально насильно запер меня в душной спальне под тонной пуховых одеял. Я прекрасно понимал, почему он не справляется — Бидлоо был гениальным для своего времени хирургом и анатомом, вот только мне хирург и тем более анатом был пока не нужен, мне нужен был другой врач, но другого-то и не было.
— Мне и правда гораздо лучше, и все благодаря твоей заботе неусыпной. Вот только поболее моего заботит меня здоровье Андрея Ивановича, больно долго он мается, горемычный.
— Господин Остерман скоро встанет на ноги и сможет дальше служить фашему феличестфу, — Бидлоо попытался взять мою руку, чтобы посчитать пульс, и я с ловкостью подсунул ему ту, на которой не было следов моих экспериментов с прививкой. Если медикус что-то и заподозрил, то вида не подал. Пошевелив губами, он отпустил мою руку и кивнул. — Фы прафы, фаше феличестфо. Жар пошел на спад, и софсем скоро вы можете фстафать.
— Это очень сильно меня радует, Николай Ламбертович, вы даже не представляете, насколько мне радостно от ваших речей.
— Также скажу, что фы фполне способны профодить фстречи с теми, кому назначены аудиенции.
— В каком смысле? — я даже оторопел. — Я же вроде не выздоровел еще до конца, чтобы кого-то принимать. А вдруг они заболеют и тоже слягут?
— Заболеют? Что за глупости фы гофорите. Как они могут заболеть, всего лишь посетиф фаше феличестфо?
— Ну-у, э-э-э, — я мучительно вспоминал, когда стало известно о микробах, но кроме имени Пастера ничего на ум не приходило, а он, насколько я помнил, еще пока даже в проекте не числился. — Значит, я могу вставать и принимать посетителей?
— Зафтра, — кивнул Бидлоо.
— Завтра так завтра. А что, кто-то решил нарушить мое уединение? — вяло полюбопытствовал я, примерно догадываясь, кто именно обивает пороги Екатерининского дворца.
— Думаю, фам лучше спросить фашего адъютанта, — Бидлоо поджал губы.
Видимо, Репнин не слишком нравился бывшему лейб-медику Петра Первого. Ну да это его дело, главное, чтобы он мне нравился. А вот тут проблем не было. Юрий Никитич Репнин начал осваиваться в роли моего адъютанта и, кажется, сговорился с Митькой. Теперь они вдвоем не подпускали ко мне никого в те моменты, когда я действительно хотел побыть один.
— Я так и сделаю, Николай Ламбертович. — И я отвернулся от медикуса, тем самым давая понять, что в его услугах больше не нуждаюсь.
Бидлоо еще некоторое время постоял рядом с моей кроватью, глубоко вздохнул, специально громко, чтобы я услышал и осознал, и вышел из комнаты. Я же попытался систематизировать произошедшие события.
Так уж получилось, что тот несчастный случай принес мне гораздо больше пользы, чем вреда. И это кроме того, что я так вовремя с предполагаемой коровьей оспой столкнулся. Потому что совершенно неожиданно лояльность преображенцев была поставлена под сомнение, и я поспешил отписать Миниху, чтобы прислал кого посмышленей, дабы временно осиротевших преображенцев возглавил. Самому пальцем тыкать в небо не хотелось, ну не знал я всех раскладов по войскам, а так ведь всегда можно было сослаться на младость и неопытность. Насколько я знаю, подобные отмазки в любые времена и при любой власти прокатывали как по маслу.
А начались все события, которые вроде бы сдвинули с мертвой точки мои старания повернуть реку истории вспять в тот момент, когда меня подняли с земли и принялись отряхивать от снега, сена и, кажется, коровьего дерьма. Как только меня подняли на ноги, я понял, что все-таки довольно сильно ударился головой о доски пола, так, что получил легкое сотрясение. Вот только даже легкое сотрясение может сопровождаться не только головными болями, но и тошнотой. Меня пытались отчистить, я стоял, шатался, мужественно сдерживая подступившую к горлу рвоту. Но надо же было такому случиться, что именно в тот самый момент, когда в амбар, или как этот сарай правильно называется, ворвался практически раздетый Репнин, услышавший о произошедшем и поспешивший ко мне на выручку, я упал на колени и меня основательно так вырвало. Полковник дар речи потерял, увидев эту почти картину маслом: император на коленях стоит в загаженном сарае и блюет в плотном кольце преображенцев.
Выхватив шпагу, Репнин бросился на Трубецкого с криками, что тот, скотина, пытается устроить переворот, устроив покушение на богом данного императора прямо среди белого дня. Что преображенцы от своей значимости совсем стыд потеряли где-то вместе с совестью, но у государя все же имеются верные ему клинки… слов было сказано много, и не все из них можно произносить в присутствии дам. Никита Юрьевич такого откровенного наезда со стороны этого мальчишки-выскочки, незнамо каким образом умудрившегося приблизиться ни с того ни с сего к императору, стерпеть не сумел и ответил вместо слов приличной зуботычиной. Удар был полнейшей неожиданностью для полковника Вятского пехотного полка. От этой неожиданности Репнин упал, но тут же вскочил с перекошенной от ярости мордой лица. Все это происходило под истошные вопли потревоженных коров, лай собак, которых содержали неподалеку, и булькающие звуки, которые издавал все еще блюющий государь-император. Мне, если честно, было не до них, и я замахал рукой, когда орущие друг на друга господа офицеры приблизились к моей измученной особе. Завидев жест, призывающий оставить меня ненадолго в покое, и Репнин и Трубецкой приняли его почему-то по-своему. В общем, они решили, что я таким образом даю разрешение на проведение дуэли, потому что оскорбились оба знатно. Тут же были призваны секунданты, и Репнин, как пострадавший в большей степени: ему было нанесено оскорбление действием, в отличие от Трубецкого, которому нанесли оскорбление словом, выдвинул условие — здесь и сейчас. К счастью, оба дуэлянта были взвинчены сверх всякой меры и не оговорили, до смерти они собираются драться или все обойдется первой кровью. Самое же неприятное во всей этой ситуации было то, что я не мог быстро их остановить по вполне понятной причине: меня все еще рвало.
