Ветер с Итиля - Калганов Андрей (книги без регистрации .txt) 📗

Луна любовалась своим отражением в озере. Вокруг нее ни единой звезды – тучи затянули все небо, не тронув лишь ночную владычицу.

Гридя опять вошел в озеро, понуро зашагал вперед. Глубина увеличивалась медленно. Прежде чем вода поднялась до шеи, ему пришлось пройти чуть ли не половину стрелища. Еще один шаг – и полетит Гридя в черную неизвестность, сгинет навсегда. Ах, как трудно сделать этот шаг.

Он зажмурился и очертя голову кинулся вперед. Пологое дно резко оборвалось, Гридя беспомощно взмахнул руками и полетел вниз. Плавать он умел. Но не посмел сопротивляться судьбе.

В его широко распахнутые глаза ворвалась чернота – абсолютная, безразличная ко всему на свете. Гриде казалось, что он летит в темь небес, и они распахиваются навстречу. Ему казалось, что тело наполняется озерной водой, превращается в ничто, сливаясь с бесконечностью.

Внезапно вокруг него закружился водоворот. Гридю с неистовой силой повлекло ко дну. Юноша обмяк. Его дотащило до самого дна, проволокло по камням и корягам, а потом выбросило на берег.

Он судорожно глотнул воздух, перевернулся на спину, размежил тяжелые, будто набитые озерным песком, веки.

Прямо над ним стоял огромный, как медведь, мужик, весь черный, со всклокоченной шевелюрой. По всему видать – упырь! Луна висела прямо над его головой – казалось, протяни руку, и можно схватить. Гридя хотел ткнуть ему пальцами в глаза и вновь сигануть в воду, но постылый, верно, нагнал какой-то морок – Гридя не то что рукой пошевелить, даже вздохнуть не мог.

Упырь наклонился и дотронулся до Гридиной головы чуть левее виска, а потом принялся тереть ему лицо и уши, крутить запястья. Гридя и рад бы вырваться, но тело не слушалось. Хотел крикнуть, но смог выдавить лишь хрип.

Наконец, собрав последние силы, он прошептал:

– Денница живота те пес поганый гонезе. [13]

Оборотень отшатнулся, пристально посмотрел в глаза Гриди и сказал вроде понятное, а вроде и нет:

– Эк тебя, парниша, на старину потянуло!

Схватил под мышки и поволок прочь от озера… «Уж лучше бы я молчал, – прежде чем потерять сознание, подумал Гридя, – небось, по мою душу лютые воют».

Глава 2,

в которой описываются события, произошедшие как раз перед злоключениями Гриди

С самого утра старик чувствовал беспокойство; не находя себе места, слонялся из угла в угол, мерил шагами земляной пол избы. К полудню все-таки заставил себя выйти, доплелся до криницы, зачерпнул ковшом студеной воды, поднес к губам и… тут же с отвращением отбросил ковш – во рту был вкус крови.

С телом происходило что-то странное. Он ощущал его как бы по частям, оно было чужим и незнакомым. Все кости ныли, как перед дождем, руки и ноги сводила болезненная судорога.

Ему вдруг нестерпимо захотелось облачиться в накидку из волчьих шкур, разжевать горький кругляш и вновь почувствовать себя молодым и сильным. Чтобы мышцы стали упругими и твердыми, по жилам побежала горячая злая кровь. Как же он хотел бежать по лесу, вдыхая дурманящие ароматы земли и трав, выискивать добычу…

«Ночью, – сказал он себе, – не сейчас».

Время от полудня до сумерек тянулось бесконечно. Он смотрел на мир словно из глубокого колодца: как тень бродил меж изб, о чем-то беседовал с занятыми по хозяйству людинами, выслушивал их нехитрые просьбы. Кто-то просил заговорить разболевшийся зуб, кто-то – помочь с занедужившей скотиной, у кого-то требовалось пошептать над курицей, чтобы лучше неслась…

И он благосклонно соглашался, принимал подарки и творил заговоры: над скотиной, над курицей, над больным зубом… Как во сне. Словно это делал не он, а кто-то другой.

Наконец начало смеркаться. Он вернулся к себе, лег на лавку и принялся ждать, когда взойдет луна. Вот наконец ее свет проник в волоковое оконце, он разжевал кругляш и закрыл глаза…

Он не знал, сколько прошло времени, но, наверное, много, потому что совсем стемнело. Слух и все чувства невероятно обострились: ночной мотылек трепетал крыльями, из расщепа в бревне выбрался уж, едва слышно зашуршал к плошке с молоком, снаружи пробежала мышь, захлопала крыльями птица… Звуки и запахи стали живыми, объемными. Казалось, они рождаются где-то внутри него и лишь по его собственной воле выплескиваются в мир. Он был неразделим с этим миром, был частью его…

Он выбрался из избы. От беспокойства не осталось и следа. Чутким нюхом он улавливал десятки, сотни запахов, разлитых в воздухе.

Людины давно спят, их тела стали мягкими и податливыми, очаги остыли, отдав последние дымы небу. Пусть спят. Он встретит их утром, когда косари отправятся на луга, бортники – в лес; когда вставшие отроки побегут к лесному озеру удить рыбу; когда на выпас пригонят коров… Он успеет везде, он будет пить живую кровь, рвать теплую плоть, впиваясь в нее железными зубами…

Никем не замеченный, он пробрался к сточной канаве, которая, доходя до тына, подныривала под него и спускалась до самой реки. Выбрался за стену и большими прыжками побежал к тропе, ведущей на яр.

Луна бесновалась все сильнее. С каждым мгновением он чувствовал, как удлиняются члены, как ногти проваливаются в мягкие меховые подушечки, как лицо превращается в вытянутую морду.

Он не мог больше сохранять равновесие, встал на четвереньки и быстро побежал в чащу. Прибил лапой лягуху и тут же сожрал. Остановился у старого трухлявого пня, разрыл схрон, влез в накидку, сшитую из волчьих шкур, и неспешно потрусил к старому пастбищу. Молодой, сильный, жаждущий крови… Когда появится пастушок, он будет его поджидать…

Глава 3,

в которой Степан Белбородко понимает, что из болота невесело тащить всякого, а не только животное, воспетое классиком детской литературы

Степан помнил, как вместе со Светкой петлял по редколесью, спасаясь от шершней, помнил немецкий бункер, помнил колодец со змеями. А вот что случилось потом – как отрезало.

Когда он очнулся на берегу озерца, раскинувшегося посреди болота, первое, что пришло на ум, почему-то касалось поезда и клофелинщиков. Может, и не доехали они с Николаем Петровичем до Новосокольников, может, опоили его медикаментозным зельем развеселые сотоварищи по купе и сбросили где-нибудь по пути? Вот лежит он с проломленной головой под насыпью и бредит смертным бредом, а над ним светят звезды…

Что самое противное, против подобной теории бессильна даже самая стройная логика. То ли ты создал мир, то ли мир тебя. Закроешь глаза – и все исчезнет… А откроешь – вновь появится, но тот ли это мир, что был прежде, или твоя память чудесным образом изменилась и ты просто не замечаешь несообразностей? Много повидал Степан пациентов с подобными симптомами… И это во времена, когда братья Вачовские [14] еще не взялись за популяризацию Гегеля!.. А вот теперь и сам сподобился.

«Ничего, ничего, Степан Васильевич, – подумал он, – бывает бред и пострашнее, тебе ли не знать».

Честно говоря, в пользу клофелинщиков говорило многое. Во-первых, он совершенно не понимал, каким образом оказался в сем унылом месте, но это, честно говоря, не самое страшное – подобное непонимание возникает у доброй половины соотечественников мужского пола в день получки, другими словами, вполне может быть объяснено легкой мозговой дисфункцией. Во-вторых, что намного неприятнее, сам факт «пробуждения» остался сокрыт от его сознания. Он вдруг осознал себя стоящим на пакостного вида болоте, под полной луной, а рядом располагалась яма, напоминающая воронку от авиабомбы, почти заполненная водой, причем как-то смутно помнилось, что как раз из этой ямы он и вылез. И, наконец, в-третьих, не прослеживалось ни малейшей логической связи между погоней, от которой он вместе со Светкой спрятался в лжеколодце, и этим чудесным перемещением.

«Насколько я знаю, – подумал Степан, – даже у самого законченного шизофреника остается причинно-следственная связь между настоящим и прошлым. Конечно, своеобразная, искаженная психическим недугом, но все же вполне конкретная. Я же чувствую себя так, будто несколько минут назад явился ниоткуда, будто сознание внезапно вспыхнуло, как лампочка по щелчку выключателя».