Год Мамонта - Романовский Владимир Дмитриевич "Техасец" (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Женщин ни в коем случае не следует призывать в войско. Они намного более эффективны в тылу. Женщины любят войну не меньше мужчин, но роль их совсем другая. Они поддерживают мораль и боевой дух империи, плача над убиенными мужьями и детьми, ненавидя врагов, и становясь в своих глазах и глазах окружения образцами самоотверженности, жертвенности и патриотизма.
Необходимо путем повсеместного обучения довести всех женщин до такого состояния, чтобы они действовали против собственных инстинктов, чтобы вместо того, чтобы прятать своих сыновей от призыва и гибели на полях сражений, что со стороны любящей матери есть естественное, благородное, и здравое поведение, они бы настаивали на походе сына, даже единственного, в пекло, оправдывая это своим патриотическим долгом. Большинство женщин одновременно впечатлительны и страдают недостатком воображения, поэтому их ни в коем случае нельзя допускать в места сражений. Увидев, что происходит там с их сыновьями и мужьями на самом деле, они позволят своей материнской и супружеской природе возмутиться, что может привести, дайте только срок, к полному развалу войск».
Да, подумал Зигвард, это точно, с бабами пора бы уже разобраться.
Ему опять повезло.
Правительница Забава, утомленная вечеринкой и решившая отоспаться, разбужена была возмущенным гулом толпы на площади. Вызвав капитана охраны, она спросила его, в чем, собственно, дело. Оказалось — горожане возмущены высокими ценами на продукты питания.
— Зима нынче. Зимой цены всегда высокие, — раздраженно сказала Забава.
— Да, но, госпожа моя, народ страдает, — заметил капитан.
— Ну и страдали бы себе тихо, зачем же так шуметь! — парировала Забава.
Неизвестно, кому именно передал бравый капитан эти слова, и были ли они сказаны вообще — хотя, учитывая характер Забавы, это вполне вероятно — но, увы, они стали известны и, увы, возмущению народному не было предела.
В это же время какие-то революционные элементы, недобитые в Теплой Лагуне, бежали в Славию, переполненные чувством протеста, обиды, и боевым духом. Обосновались они на юго-западе Славланда, неподалеку от Кникича, в городке с дурацким названием Минск, и вскоре в этом самом Минске вспыхнуло восстание.
Золотая жила, так хорошо послужившая Зигварду в начале его восхождения к имперскому трону, иссякла, и излишек продовольствия в одних регионах стало невозможно переправить в регионы, где в продовольствии ощущалась острая нехватка. Там, где стало нечего есть, например в Минске, население сразу вспомнило, что Славландом правит нивериец, а революционные теплолагунцы, обиженные на свою родину, эти настроения с удовольствием поддержали. Славия — славам! Местный гарнизон разгромили, и часть его перешла на сторону повстанцев.
Вскоре к Минску присоединились близлежащие деревни. Тут же вышли из под контроля грабители и убийцы, и начался кровавый разгул, в котором тут же обвинили «этих ниверийских прихвостней в Висуа», хотя правительство не сказало еще своего слова и не заявило о своем присутствии в Минске. Кто-то из бывалых славских командиров создал подобие дисциплины в войске повстанцев и, умилившись своему умению, решил, что, поскольку теперь лето, марш-бросок до Висуа не займет много времени. Каждый сержант, которому неожиданно удалось подчинить себе взвод, уже видит себя конунгом и даже начинает потихоньку планировать внешнюю политику.
Повстанцы вышли на марш и без боев, преисполненные пыла и гордости, проследовали до Синего Бора — местности, находящейся на полпути к столице. Многочисленный местный гарнизон начал в панике отступать. В тот же день, ближе к вечеру, в Синий Бор прибыл со своим отрядом старший сын Услады и Зигварда. Ему было восемнадцать лет. По материнской линии он унаследовал цинизм и непримиримость своего дяди Кшиштофа, а от Зигварда получил безграничное обаяние. Прибыв в войско, отступающее перед повстанцами, он за четверть часа оценил обстановку, и одобрил действия командиров — они сохранили контингент в целости до приказов из столицы. До ночи продолжали отступать, а ночью разбили шатры. Зигвардов выблядок произнес перед командирами остроумную речь. Шутки из этой речи передавались простым воинам. Никто не спал, все катались со смеху и влюбились в этого долговязого светловолосого юношу, истинного слава по духу — как он хорошо нас понимает, как он нас любит, какие мерзкие твари эти повстанцы! В четыре утра, перед рассветом, сын Зигварда поднял воинов в контратаку.
Повстанцы, которым на всем своем пути через Славланд ни разу еще не довелось сразиться, проявляя доблесть, были очень удивлены внезапным нападением. Ряды их смешались, и через четверть часа все повстанческое войско обратилось в бегство. Их гнали долго. Многих взяли в плен.
Вернувшийся с пленными в Висуа сын Зигварда, пользуясь приобретенным авторитетом, лично отдал приказ о казни мятежников и послал письмо Конунгу Ярислифу о том, что восстание успешно подавлено. Оценив энергию молодого человека, конунг тотчас прибыл в Висуа со строительства, произнес несколько пламенных речей, и официально назначил юношу своим наместником в Славии. Это вызвало приступ негодования и злобы со стороны Забавы и ее сторонников, но — увы, увы… Брак Ярислифа и Забавы был официально расторгнут, а репутация бывшей его жены, в связи со ставшим известным ее высказыванием о тихих страданиях, была основательно подпорчена, и бывшая всемогущая правительница, сестра Кшиштофа, потеряла все свое влияние. В народе над Забавой откровенно издевались. Услада сияла от счастья и гордости за своего сына, несмотря на то, что ее очень огорчила новость, пришедшая вскоре из новой столицы, не имевшей пока названия. В отремонтированном храме, к которому спешно пристраивали колокольню, Ярислиф, он же Зигвард, обвенчался с другой женщиной, молодой и надменной, чья красота сразу стала легендой в двух странах, не потому, что новая жена была действительно необыкновенно красива, но потому, что красота властителей больше впечатляет, чем красота обыкновенных людей. Великий Князь Зигвард, пешка, предмет зубоскальства, был недостоин Княжны Беркли. Конунг Ярислиф, прозорливый политик, могущественный теневой правитель Славии, довольствовался Забавой. Императору требовалась совсем другое. Молодую жену императора звали Аврора.
Оркам и Реестрам обещан был новый театр в новой столице, а пока что они заняли отданное им Зигвардом здание Рядилища и, пользуясь суммой, предоставленной им Великим Князем, пригласили зодчего. Он был, конечно, не Гор и не Брант, но от него многого и не требовали. Повесили драпировки, наставили кресел вплотную друг к другу, так что вместительность зала выросла до пятисот мест, обили кресла славским бархатом, убрали подиум, соорудили сцену, повесили занавес, и стало казаться, что ничем, кроме театра, это здание изначально и быть не могло. Премьеры обеих музыкальных драм, получивших название увраж, прошли с очень небольшим успехом, несмотря на личную похвалу присутствовавшего на них Великого Князя Зигварда.
Зигвард тут же ассигновал средства для постановок новых увражей. Оказалось, что несколько партитур уже имеются в наличии. Дело в том, что в музыкальных кругах Астафии про увражи слышали уже не первый год, и приватные попытки представлений делались непрерывно. Возникли даже новые направления в этом жанре, и один молодой композитор даже утверждал, что автор двух увражей, поставленных в бывшем Рядилище, давно морально устарел, что музыка его старомодна и тяготеет к этнографии, а увражу следует развиваться — все это несмотря на то, что жанр был изобретен три года назад. Его одноактный увраж, на собственный текст, был принят к постановке Орками и Реестрами. Увраж повествовал о жестокостях, связанных с правлением Фалкона, и страданиях, которые это правление причинило людям, что устраивало многих. Увраж провалился.
Следует заметить, что через четыре месяца Орки и Реестры гастролировали в Славии, и дали в одном из театров Висуа тот самый увраж, текст которого был написан по мотивам славской пьесы. Представление имело оглушительный успех и все последующие десять спектаклей шли при зале, набитом до отказа.
