Ваше благородие - Чигиринская Ольга Александровна (е книги .TXT) 📗

Его ответ не имеет значения, понял Арт. Здесь все решено, и они просто не знают, как ему это сказать. Поэтому выдвинули на передний край Павловича, который со своей генеральской колокольни вывалит на него все, что ему причитается. Ну, давай. Не тяни кота за хвост. Чем хуже, тем лучше.

— У меня нет оправданий, господин генерал.

— Что значит, нет оправданий? Вы не желаете оправдываться или признаете свою вину?

— Как вам будет угодно. Если человек вашего возраста и положения не видит ничего зазорного в том, чтобы применять выбарабанивание к штатскому, да еще и психически нездоровому человеку — разубеждать его бессмысленно, а из моего положения — просто бесполезно.

— Артем, Артем!… — краем рта проговорил Казаков.

— Что за тон, полковник? — генерал выпустил в свисток еще одну порцию пара. — Вы полагаете, вам теперь все можно?

— Нет, — Верещагин на секунду прикрыл глаза, сопротивляясь безысходности. — Но и вам можно не все, ваше превосходительство.

— Это возмутительно, господа, — генерал покачал головой. — Полковник Верещагин, я колебался относительно того, отстранять вас от должности или нет на время расследования… Теперь я уверен в необходимости этого шага.

…Нечто похожее он испытал на Пти-Дрю, когда ему на голову и плечи сошел маленький снежничек. Абсолютно безболезненный, но сильный удар обрушился сверху и оглушил, бросив на колени. Придя в себя через секунду, он обнаружил, что обездвижен: завален снегом по шею… Все было как тогда: и полная неподвижность, и детская растерянность, и шок…

— О каком расследовании речь? — собственный голос показался неуместно громким.

— Адамс! — Павлович обернулся к своему заместителю, ныне — начальнику штаба Вооруженных Сил Юга России, с момента вступления в силу Союзного Договора — Крымского Военного Округа.

— Я ничего ему не говорил, господин генерал. Я не мог. Извините…

— Вам предъявлено обвинение в превышении полномочий, самовольном начале военных действий, нападении на своего командира и нарушении инструкции 114-29, — отчеканил главштабовский полковник.

Верещагин расхохотался самым оскорбительным образом — опять совершенно непроизвольно, уже второй раз за день. Ничего не видя сквозь слезы, выступившие от смеха (?), он нашарил рукой ближайший стул, упал на него и смеялся, пока это не прошло само собой. Потом перевел дыхание:

— Сволочи. Что бы вам сделать это на две недели раньше… — и засмеялся снова.

Тот же день, 2110, Святая Гора

— Это здесь, — зачем-то сказал Антон.

Маки уже отгорели, но весь склон был усеян каким-то маленькими лиловыми цветами.

Мрамор первого креста успел слегка посереть под дождем и ветром. Второй крест был льдисто-белым, той первозданной сверкающей белизны, которой присущ внутренний свет…

Лучников опустился возле могилы на колени. Памела с Антоном стали поодаль.

Арсений Лучников спал под этим крестом на каменном ложе, укрытый, как шинелью, тонким крымским дерном.

Арсений Лучников, сероглазый и курносый, в сморщенной кожице на вырост, дремал на груди у своей матери в новомодной сумке для ношения младенцев.

Они стояли там, на склоне холма, почти у самого подножия, они были там вместе — живые и мертвые, и майстро гнал с моря облака, и век смотрел на закат.

…А потом они вернулись домой.

Симферополь, 10 июля, 1340

— Ваше имя, фамилия, отчество.

— Глеб Дмитриевич Асмоловский.

— Звание.

— Капитан Советской Армии, воздушно-десантные войска.

— Личный номер?

— Не помню. Должен быть в деле…

— Вы являетесь членом Коммунистической Партии Советского Союза?

— Да.

— Каким образом вы попали в плен?

— Я был ранен.

— Где и когда это произошло?

— На горе Роман-Кош, в ночь с двадцать девятого на тридцатое апреля.

— Скажите, узнаете ли вы кого-либо из находящихся здесь людей?

Глеб узнавал. Еще как узнавал…

— Я могу не отвечать?

— По советским законам, — сказал советский майор, — отказ от дачи показаний является уголовным преступлением…

— А по законам автономной Республики Крым — не является, — злорадно парировал крымский капитан. — Хранить молчание — неотъемлемое право каждого…

Советский член следственной комиссии нервно заелозил.

— Капитан Асмоловский, но вы же собираетесь вернуться к себе на родину, — сказал он. — К своей семье…

«Пошел ты…» — сжал зубы Глеб.

— Вы не можете его не помнить! — вскинулся майор. — Это он вас ранил! Он в вас стрелял!

— Темно было, — нагло сказал Глеб.

— Товарищ капитан, — бесконечно терпеливым голосом сказал майор. — Вы же коммунист. И ваши мотивы мне непонятны в этом случае. Мы ведь только хотим установить факты, выяснить правду как есть: вы знаете этого человека?

— Знаю, — сказал Глеб.

— Ну, вот так бы и сразу! Где и при каких обстоятельствах?

— Это полковник Артемий Верещагин. Я его несколько раз видел по телевидению и читал о нем в газетах. Один день мы вместе лежали в Симферопольском военном госпитале… Вернее, в госпитальном отделении Симферопольской военной тюрьмы.

— И что, это все?

— Я имею право хранить молчание.

Советский майор стал цвета бордо. Крымский капитан явно веселился.

— А до этого? Раньше вы что, не виделись?

— Я не помню.

— Вот этого я совсем не понимаю, Глеб, — тихо проговорил Верещагин. — Совсем не понимаю…

— Полковник Верещагин, вы знакомы с капитаном Асмоловским? — повел свою партию крымский военный юрист.

— Да.

— Сколько раз вы встречались?

— Трижды, если считать сегодняшний.

— Расскажите о первой встрече.

Верещагин монотонно и кратко изложил историю появления своей «психкоманды» и пребывания ее на Роман-Кош совместно с ротой капитана Асмоловского.

Выглядел он так, как будто по нему прошлись асфальтовым катком.

— Капитан, как же согласовать это с вашим заявлением? — повернулся к Глебу крымский капитан.

— Как хотите, так и согласовывайте, — глядя в сторону, сказал Глеб.

— Можно, я поговорю с ним? — спросил Верещагин.

— Говорите, — посопев, согласился майор.

— Наедине.

— Зачем это? — забеспокоился советский юрист.

— Давайте выйдем, — крымский капитан встал.

— Объясните мне…

— Уходите отсюда, пожалуйста! — Верещагин поднялся со стула. — Дайте мне объяснить человеку, что к чему. Вам же лучше будет. И скажите, чтобы принесли чаю…

— Зачем, Глеб? — спросил он, когда все вышли.

— Ты на себя в зеркало смотрел?

— Я не брился сегодня.

— Такое впечатление, что и не спал. И не ел. Дня три. Это тебя здесь судят?

— Еще нет. Еще идет предварительное следствие.

— И я, значит, должен показания дать. Против тебя.

— А что тебя смущает? Я твой враг. Я тебя ранил, а мог и убить.

— И что с тобой теперь будет?

— Не знаю… Этот человек, капитан Пепеляев, — мой адвокат. Он клянется, что я отделаюсь выбарабаниванием. Поначалу мне кроили — как это у вас называется? — “вышку”, но Пепеляев не оставил от этих обвинений даже перьев. Он уже не одну задницу спас, так что я ему верю.

Принесли чай. Вернее, по здешнему обыкновению — кипяток и пакетики на веревочках.

— Штука в том, что ты ничего не изменишь. — Верещагин вынул пакетик из чашки, выжал его о ложку и положил на край блюдца. — Ради сохранения хороших отношеий между Москвой и Республикой Крым на кого-то все это нужно свалить. Этот «кто-то» — я. Другую кандидатуру найти трудно, да ее и не ищут особенно.

— И ты согласился?

— Ты понимаешь, Глеб… Я ведь действительно сделал то, в чем меня обвиняют. Отпираться было бы как-то глупо… Да и поздно. С точки зрения Устава я виновен…