Механизм Времени - Валентинов Андрей (читать книги полностью без сокращений .TXT) 📗
Дождемся – велит четвертовать.
Заодно поручили академику стеречь тезку-поэта. Тоже на войну просился, du lieber Andersen. Романтики!
– Твой Филон – старомоден, полковник!..
– Он так мне и сказал, лейтенант, – хмурясь, ответил Эрстед-младший. – Слово в слово. Там, в Париже...
2
– ...Я старомоден, Андерс. Следовало прислать герольда. Нет, решил прийти сам. Из-за тебя.
Ночь была желтой. Газовые фонари прогнали тьму, залив камни яркими, непривычными красками. Gaz de houille покорял славный город Париж. Стены и мостовая, помнившие еще Лигу и арманьяков, стыдливо замерли, оголяя старое естество. Небо отступило, подернувшись дымкой, скрыло робкие свечи звезд. Ветер, вольный сын эфира, мазаться охрой не пожелал – умчался прочь.
Желтый огонь, июньская жара.
Час пополуночи.
Они едва не опоздали. Адрес, указанный в записке, ни о чем не говорил. «Синий Циферблат» – улица? площадь? К счастью, один из вездесущих уличных мальчишек, сунув за щеку монетку, подсказал: не улица, не площадь – место. Стоял такой кабачок меж двух переулков. Кабачка давно нет, на его месте – кафе, но имя осталось. Раньше место звалось – площадь Роз, так посреди нее домяру отгрохали...
Какая уж теперь площадь!
Успели впритык – за полминуты до назначенного срока. Князь Волмонтович первым выскочил из фиакра. Бегло осмотрелся, легонько ударил тростью в пыльный булыжник. Кивнул: все в порядке. Пин-эр не спешила. Озиралась, щурила и без того узкие глазки. Изучала верхние этажи домов. Пейзаж китаянке определенно не нравился.
То ли дело в родном Пекине...
Странное дело: Андерс Эрстед не слишком волновался. Вызвали на разговор – не на поединок; пусть даже разговор и станет последним. Раньше думалось – ради такого случая Филон пригласит на кладбище, или под своды собора, или на перекресток дорог. Уханье совы, шелест крыльев летучих мышей, удары далекого колокола...
Бом-м-м-м!
Вышло иначе. Бывшая площадь Роз – она же «Синий Циферблат» – тонула в газовом огне. Окна спрятались за ставнями. В кафе, обустроенном на первом этаже дома-великана (переулок – слева, переулок – справа), кутила тьма народу. Столики по случаю жары уверенно оккупировали тротуар, выползли на середину, мешая проезду. Надрывный плач гармоники-«шарманки», громкие голоса, смех, женский визг – гуляй, Париж!
Филон ждал за крайним столиком. Не сидел – стоял, задумавшись, барабаня пальцами по краю столешницы. На пестрой скатерти – бутыль в оплетке, два пустых бокала...
– Ты пришел с охраной, мой мальчик. Это невежливо.
– Прошу прощения.
Серый сюртук, серые панталоны. На груди – белый крест под золотой короной. Взглянуть со стороны – почтенный иностранец, генерал в отставке. Жаль, шляпа подвела – старье. Синяя треуголка, якобинское страшилище с ободранным шитьем и сорванной кокардой. Такое даже на чучело не напялишь – вороны в полицию донесут. Понимая это, Филон держал шляпу под мышкой.
Двое стояли друг напротив друга, залитые желтым огнем.
– «И землю, и море, и небо заселит собой человек. И будет рваться к власти, равной Богу, не зная никаких границ...»
– Иоганн Иерусалимский, учитель. Начало XII века. Предтеча Нострадамуса. Когда-то вы называли его жутким мракобесом.
Гармоника стихла, вновь заиграла – веселую, разудалую мелодию. Пары пустились в пляс, туфли заскользили по булыжнику. Двое оказались заключены в малый круг, словно кто-то оградил их невидимой, непреодолимой границей.
Волмонтович подал знак китаянке, советуя отойти в сторонку. На девушку в ярком халате уже косились. Какой-то пьяный щеголь шагнул ближе, заглянул под мохнатую шапку. Хороша ли мадемуазель? Пин-эр не сдвинулась с места. Щеголь напоролся на ответный взгляд Фрекен Фурии, протрезвел, охнул...
Отскочил, едва не сбив с ног ближайших танцоров.
– Мракобесом – да. И никогда – лжецом. «Человек помчится, как лошадь слепая. Но кончится все для него в одночасье: ударами шпор он загонит коня в лес непролазный, за которым в конце пути только пропасть...» Полвека назад мы объединились, чтобы сбросить иго самодовольных попов, посмевших вещать от имени Господа. Мы победили лживую Церковь. Ты и твои друзья возводят новую – худшую. Полузнайки с университетскими дипломами узурпируют звание пророков. Наука – ваш новый Ватикан. Хуже – Молох!..
– И значит, ученых нужно убивать.
Разговор был бесполезен. Главное сказано давным-давно, повторяться нет смысла. Но собеседники не решались подвести черту. «Не расставайся ни с кем, не сказав ему чего-нибудь поучительного или приятного!» – писал когда-то Филон, еще не ставший Эминентом, человеком-вне-времени.
– Я без причин не убиваю, Андерс. Обычная физика: ты людей подталкиваешь, я удерживаю. Кто хрупок – ломается... Ты пожалел мальчишку Галуа. Знаешь, к чему вели его работы?
– Галуа убили в самом начале его пути, учитель. Будь прокляты убийцы детей. Но работы «мальчишки» станут фундаментом для создания принципиально новой физики. Не «обычной» – иной.
Волмонтович поправил темные окуляры. Скользнул глазами по толпе; примериваясь, взмахнул тростью. Скверное место для встречи. Каждый из этих гуляк не опасен, и вместе они – не сила. Но слишком уж много их! – не уследишь, не заметишь...
Китаянка молча указала в сторону ближайшего переулка. Беру, мол, на себя. А ты здесь сторожи, не ленись. Князь в раздражении дернул плечом, теша шляхетский гонор, но спорить не стал.
– Физика – далекая перспектива, мой милый мальчик. Зато уже сейчас его выводы позволяют принципиально иначе кодировать знания. Ин-фор-ма-ция – слыхал? Счетная машина с функциями мозга. Искусственный разум, дорогой Андерс! Достойное завершение вашей Новой Утопии. Или не завершение – начало? Големов вам, значит, мало?
Филон сердился. Терял показное спокойствие, взамен набирая честно прожитые годы. Эрстед вздрогнул – перед ним, залитый равнодушным газовым огнем, бесновался древний старец, случайно избежавший взмаха беспощадной Косы. Трясется беззубая челюсть, машут руки-плети; горб за плечами, нелепая треуголка под мышкой...
Старик? Мертвец?!
Что ж, Филон понял. Оборвал монолог, выпрямился, становясь прежним; сверкнул молодыми глазами. Рука указала на бутыль, скучавшую в компании бокалов.
– К сожалению, кло-де-вужо. Дрянное винцо. Извини! Зато год подходящий – 1789-й. Налей бокал. Один – пить мы не будем.
Не споря, Эрстед шагнул к столику. Пыль с бутыли радостно прильнула к руке. Филон ждал – напряженный, прямой, как натянутая струна.
– Руку с бокалом – вверх!
Железный голос на миг перекрыл развеселый гам. Кто-то взглянул с удивлением, кто-то отшатнулся. Пауза мелькнула и сгинула – «Синий Циферблат» вновь зашумел, закружился...
– Андерс Сандэ Эрстед! В последний раз я называю тебя по имени. Отныне ты для меня – не ученик, не друг и даже не соперник. Ты – враг, которому я объявляю войну. У тебя нет больше прав, кроме одного – права умереть. Но я не хочу нападать без предупреждения. Сейчас ты бросишь бокал. Время, пока он будет падать, – целиком твое. Это мой последний дар – ученику от учителя...
Волмонтович подступил ближе. Пин-эр замерла, готова лететь на зов.
– Бросай!
Андерс Сандэ Эрстед разжал пальцы.
Сколько падать бокалу? Секунду? Меньше? Не успеть ничего – ни подумать, ни оглянуться, ни подать знак друзьям. Вот кло-де-вужо, урожай года Бастилии, разлилось по мостовой – багровая струя, блеск ледяных осколков стекла.
Последний дар...
Эрстед все-таки сумел – развернулся боком к близким окнам, в одном из которых дрогнул предатель-ставень. Филон успел много больше. Шляпа-треуголка взлетела хищной птицей, мазнула по воздуху, словно огромная неряшливая кисть по холсту... Упала – прямо в винную лужу.
Желтая ночь. Шумное кафе. Разбитый бокал.
Филон исчез.
– И все? То пан есть блазень!
Князь, ожидавший иного, страшного, усмехнулся с презрением, скривил губы, готовясь пошутить. Эрстед мотнул головой, хотел возразить: «Нет, дружище, Филон – не шут. И не надейся...»
