Внук Донского - Раин Максимилиан (книга регистрации txt) 📗
— Отпустите нас, ибо гудцы перехожи. Люди мы тишны есмо при тамге, — вопил, продолжая вырываться, Мироша.
— В кремель лещити сих кощеев. Выведаем вборзе, кои гудцы, ониже холопы, — прорычал старший.
Одел свои лохмотки на мокрую кожу. Нас связали и приторочили к одной из лошадей. Я огляделся. Позади воев вдруг мелькнуло тюхино испуганное лицо. Показалось, что ли?
Бежать вместе с братьями-гудцами вслед за ехавшими всадниками пришлось через весь город в новую крепость. Её князь Юрий выстроил рядом со старой, как только переехал со всем двором из Звенигорода в Галич. Была она совсем небольшой по площади, чуть более трёх га, но гораздо укреплённей старой. Стены были сделаны городнёй на крутых валах при глубоких рвах. Вход имелся только один — через подъёмный мост над рвом от башни старой крепости. В самой крепости князь строил себе новый дворец. Получалось что-то вроде обычного средневекового замка, только с русским уклоном. А пока что там располагались казармы с дружиной и, как выяснилось позднее, княжьи службы тайных дел, аналог местной ментовки с гебухой впридачу.
Когда нас троих пригнали в кремель, с трудом узнал в покрытых грязью и потёках пота своих новых друзей. Я, наверное, не сильно отличался от них видом. К тому же при беге потерял левый чобот и разбил ногу до крови. Попросил дать возможность пройти к колодцу и обмыть ноги. Ещё не хватало получить столбняк, или даже заражение крови. Стражники дружно поржали, а один из них влепил мне крепкого леща. С трудом устоял. В ушах зазвенело. Голова словно бы увеличилась в размерах.
— Холопы прошения речеша коленопреклонно, — объяснил вой своё действие.
— Не перечь им, Митря. Забьют до уморы, — прошептал мне сведущий в разных житейских перипетиях Мирон.
Нас всех отвели в одну из крепостных башен. Здесь в нижней части располагалась пыточная, судя по скобам в стенах и притолоке, подобию жаровни и наличия большого деревянного стола. Деревянный пол устилало слежавшееся сено. Через открытые окна вместе со светом залетал жаркий, пахнущий чем-то терпким, воздух уходящего лета. Но этот поток не мог перебить затхлую, труднопередаваемую смесь запахов крови, пота, испражнений, рвотных масс и гниющей плоти. Неплохо бы опорожниться из немного бушевавшего адреналином организма. Спросил про такую возможность наше сопровождение, но не получил ответа, только ничего хорошего не обещающие взгляды. Мирон с невесёлой усмешкой прояснил:
— Яко скот есмо дельма них.
Появился мужичок с крупными чертами лица и с пышной каштановой бородой, одетый в серую порть. Почему-то я сразу на него подумал, что кат. Наверное, по равнодушному взгляду вивисектора, расчленяющего живую плоть, и по обильно забрызганной каплями крови порти. Он велел нам троим раздеться догола и прицепил каждого ошейником через цепь к скобам в стене. Другой мужик принес одну кадку с водой, а другую порожнюю, по-видимому, для туалета. Кат велел гудцам помочиться на мою раненную ногу и потом замотал её посконной тканью. Пока мы намывались и опорожнялись, в помещение зашли два хмурых козлобородых дьяка. Один из них стал меня осматривать и озвучивать внешние приметы, другой записывать сказанное на бумаге. Во все щели лазил, придурок вонючий. Пальцы грязные в рот засовывал. Брр, чуть не блеванул.
Дьяки вышли, но где-то через полчаса снова возвратились в сопровождении одноглазого уродца. Нашу троицу предупредили, что пока будут допрашивать легко, но если станем запираться, то кат покажет своё искусство. Дьяки приступили к делам с меня. Один из них зычно прочитал из бумаги:
— Доводная грамота на холопа течного, се рекомах Димитрием. Доводностьем требно сведати истиноречённое имя холопа, и владетеля оного, и пособителей в течьбе. Писано шесть тысяч девятьсот тридесять осьмого года от сотворения мира, второго дня ревуна.
Какого лешего я высунулся из своей комфортной благородной раковины? Острых впечатлений захотелось? Вот и огребай их, дубина стоеросовая, полной лопатой. Не успел попасть в другую эпоху, как крупно вляпался в проблемы. Ещё не хватало в рабство попасть к какому-то толстопузому самодуру. Пора признаваться им, кто я есть на самом деле, только бы наедине остаться с сыскарями, без гудков.
— Холоп течный, нареки ся истинное имя? — обратился один из дьяков ко мне.
— Димитрием наречён, и я не беглый холоп.
— Добре, аще не холоп ты, идеже теи родичи? Кои ремесла оне промысляша? — спросил другой.
Я запнулся под торжествующие взгляды дознавателей.
— Я буду говорить только наедине с вашим главным, — мотнул головой в сторону одноглазого.
Мощный удар по рёбрам вызвал сильнейшую боль. В глазах всё потухло.
— Зело не бей его, Прокл. Малец утый, сморится паки, — услышал укоризненный хрипловатый голос одноглазого.
Врезал мне подскочивший сбоку как-то незаметно кат. Прыткий подлюка.
— Значит, не хочешь признаваться? — насмешливо спросил одноглазый.
— Сами назовитесь. Я не знаю, с кем разговариваю. Вдруг вы тати все тут собрались, волки позорные. Добрыми рядцами только прикидываетесь, — вырвалось у меня.
— Всыпь ему три десятка, токмо не кнутом. Калечить товар не требно, — распорядился одноглазый.
Кат повалил меня на сено, уложив ничком. Посыпались жгучие, нестерпимые удары по всему телу. Я на злости собрал всю волю в кулак и не проронил ни единого звука.
— Ишь ты, злосердый раб. Знамо многажды сечьбу ял, — заметил один из дьяков.
Голос раздавался откуда-то издалека. Я лежал, боясь шевельнуть хоть одним мускулом. Болело всё, что только могло болеть. Дьяки тем временем приступили к допросу Мирона и Трени. Парней долго расспрашивали об их происхождении, где бывали, где подверглись избиениям, как со мной повстречались, почему моё имя в тамгу не вписано. Путали, сбивали с мысли, ловили на противоречиях. Ребята отвечали спокойно и уверенно, так как им не требовалось лгать. Рассказали всё как есть и что до сегодняшнего дня меня не знали. Дьяков их ответы явно не устраивали. Они требовали признаться в укрывательстве холопа, что по законам этого времени каралось огромной вирой в пользу княжеской казны, которую они никогда не смогли бы выплатить, а значит, стали бы закупами с перспективой потерять всё права и свободы, превратившись в холопов.
В скором времени плеть полосовала спины и задницы сначала Мирона, потом Трени. Ребята брали с меня пример и мужественно переносили порку. Сдались на калёном железе. Вернее, Мирон признался, боясь за своего брата.
Одноглазый поднялся и торжествующе произнёс:
— Мною, доводным боярином Кириаком Единцом, сведано, иже гудец Мирон Рак и гудец Треня Заяц, в добром промысле тамгой крепены, вины ялы обоя в тайстве отрока тёмны, на холопа поречаху. Сим довожу вины их на суд княжескы. По отроку тёмну, поречах на холопы, доводы не сыснах. Посему понове их искати и держати сего в узах. Таже ряд состряпати и на суд княжий порядити вкупе с сеим человеком.
Дьяки и боярин ушли. Мне хотелось только лежать и предпочтительно ничком. Мою задницу назвать мягким местом мог теперь только безумец.
— Яко ся чуе, Митрие? — подал голос заботливый Мирон.
— Как чёрт на исповеди, — прокряхтел ему, — А суд княжий когда будет?
Спросил на всякий случай, но Мирон знал:
— По соботе сие деют.
Также стало понятно, что судить будут только гудцов. Вернее, засуживать на основании выпытанных признаний. Меня, скорее всего, будут домучивать, чтобы я признался в холопском экскейпе, тем самым порушив основы феодального права. Будет ли суд и когда, ещё вопрос. Пора кончать эту новую редакцию "Принца и нищего" в одном флаконе и совершить сеанс саморазоблачения с возвращением самого себя себе.
— Егда нас узиша, Тюху зрел. Он с воями стояша, — высказался Тренька.
Значит, мне не показалось. Предал нас мальчишка. Подумал, что холопы беглые и позарился на лёгкие деньги. Рассказал гудцам о разговоре с Тюхой в ялике.
— Коя несть лишба, нелеть ближнего своя на погибу обрекати. Не пособиша Иуде три десятка сребренников, — авторитетно высказался Мирон.
