Вариант единорога - Желязны Роджер Джозеф (книги бесплатно без TXT) 📗
Затем огни померкли, из белых стали желтыми, и он в исступлении отчаяния поспешил к следующему окну.
— Нет! Не так скоро! Не покидайте меня сразу! — рыдал он.
Оконные рамы соскользнули вниз, все огни погасли. Он еще долго стоял на галерее, глядя на мертвые угли. В ноздри ему ударил запах озона. Он смутно увидел голубой ореол вокруг умирающих генераторов.
Он спустился и прошел мимо рабочего стола к стремянке, которую оставил у стены.
Прижавшись лицом к стеклу и скашивая глаза, он в конце концов разглядел положение стрелок.
— Девять тридцать пять и двадцать одна секунда,— сказал Карсон вслух.
— Слышишь! — закричал он, грозя кулаком.— Девяносто три секунды! Я заставил тебя жить девяносто три секунды!
Потом он укрыл ладонями лицо от темноты и замолчал.
Долгое время спустя он сошел по лестнице, прошагал по неподвижной полосе и через длинный коридор вышел из Здания. Повернув назад к горам, он дал себе клятву — опять! — больше никогда сюда не возвращаться.
Человек, который любил фейоли
Это история Джона Одена и фейоли, и никто не знает ее лучше меня. Так слушайте...
В тот вечер он прогуливался (никаких причин не прогуливаться не было) по самым своим любимым местам в мире и вблизи Каньона Мертвых увидел сидящую на камне фейоли — ее крылышки из света мерцали, мерцали, мерцали, а потом исчезли, и уже казалось, что на камне сидит просто девушка, вся в белом, и плачет, а длинные черные локоны свиваются у ее талии.
Он направился к ней в жутких отблесках умирающего, уже наполовину мертвого солнца, среди которых человеческие глаза не могут верно оценивать перспективу и определять расстояния (хотя его глаза могли), и он положил правую ладонь на ее плечо и произнес слова приветствия и утешения.
Однако могло показаться, что его вовсе не существует. Она продолжала плакать, и полоски серебра тянулись по щекам цвета снега или кости. Миндалевидные глаза смотрели прямо вперед, будто сквозь него, а длинные ногти глубоко впивались в плоть ее ладоней, хотя под ними нигде не выступило ни капельки крови.
Тут он понял, что все это чистая правда — все то, что рассказывали о фейоли: они видят только живых, а мертвых — нет и принимают облик самых обворожительных женщин во всей Вселенной. Сам будучи мертвым, Джон Оден прикинул, какими будут последствия, если вновь на время стать живым человеком.
Как известно, порой фейоли являются человеку за месяц до его смерти — тем редким людям, которые еще умирают,— и живут с ними до конца этого последнего месяца его существования, одаривая всеми наслаждениями, какие только доступно испытывать человеку; и потому в день, когда приходит срок поцелуя смерти, высасывающего остатки жизни из тела, человек смиряется с ним... нет, сам ищет его с охотой и достоинством, ибо власть фейоли такова, что познание ее кладет конец всем желаниям.
Джон Оден взвесил свою жизнь и свою смерть, условия мира, на котором находился, природу своей миссии, своего проклятия, фейоли — а прекраснее создания он не видел за все четыреста тысяч дней своего существования,— и он коснулся места слева под мышкой, которое активировало механизм, делающий его живым.
Фейоли напряглась от его прикосновения, так как он внезапно почувствовал плоть — теплую плоть, женскую плоть,— вот что чувствовал он теперь, когда ему были возвращены жизненные ощущения. Он знал, что его прикосновение вновь стало прикосновением мужчины.
— Я сказал «привет, не плачь!»,— повторил он, и голос ее был как все забытые ветерки в ветвях всех забытых им деревьев, с их влагой, ароматами, их красками, возвращенными ему таким способом:
— Откуда вы появились, человек? Мгновение назад вас тут не было.
— Из Каньона Мертвых,— ответил он.
— Позвольте мне прикоснуться к вашему лицу,— сказала она.
И он позволил. И она прикоснулась.
— Странно, что я не почувствовала вашего приближения.
— Это странный мир,— ответил он.
— Правда,— сказала она.— Живой здесь только вы.
А он спросил:
— Как твое имя?
— Называйте меня Сития,— сказала она, и он назвал ее так.
— Меня зовут Джон,— сообщил он ей.— Джон Оден.
— Я пришла побыть с вами, утешить вас и ободрить,— сказала она, и он понял, что обряд начался.
— Почему ты плакала, когда я тебя нашел? — спросил он.
— Потому что подумала, что в этом мире нет ничего, а я так устала от моих странствований,— объяснила она.— Вы живете поблизости?
— Неподалеку,— ответил он.— Совсем близко.
— Вы не отведете меня туда? В то место, где живете.
— Хорошо.
И она встала и последовала за ним в Каньон Мертвых, где он устроил свой дом.
Они спускались, спускались, спускались, и повсюду вокруг были останки когда-то живших людей. Она, казалось, ничего этого не видела и не спускала глаз с лица Джона, опираясь на его руку.
— Почему вы назвали это место Каньоном Мертвых? — спросила она.
— Потому что они всюду вокруг нас — мертвые,— ответил он.
— Но я ничего такого не вижу.
— Знаю.
Они прошли через Долину Костей, где миллионы умерших разных рас и из многих миров штабелями лежали по сторонам, и она ничего не увидела. Она явилась на кладбище всех миров и не поняла этого. Она встретила его хранителя, его сторожа, и не поняла, что он такое — этот человек, который пошатывался рядом с ней, точно пьяный.
Джон Оден отвел ее к себе домой — в то место, где он не обитал, но которое теперь сделал своим домом,— и включил древние системы внутри здания, сооруженного внутри горы, и со стен полился свет — свет, в котором он раньше не нуждался, но который теперь был ему необходим.
Дверь замкнулась за ними, и температура поднялась до оптимальной. Заработала вентиляция, и он вдохнул в легкие свежий воздух, а потом выдохнул, наслаждаясь забытым ощущением. В его груди билось сердце, красная теплая штука, напоминая ему о боли и радостях. Впервые за века и века он приготовил обед и достал бутылку вина из глубокого запечатанного сундука. Многие бы другие выдержали то, что выдержал он?
Пожалуй, никто.
Она пообедала с ним — пробовала все и почти ничего не ела. Зато он сказочно наелся, они выпили вино и были счастливы.
— Такое странное место! — сказала она.— Где вы спите?
— Прежде я спал вон там,— ответил он, указывая в сторону почти забытой комнаты. И они вошли туда, и он показал ей там все, и она увлекла его к кровати и наслаждениям своего тела.
В эту ночь он много раз любил ее с исступленностью, которая сожгла алкоголь и швырнула его жизнь вперед. Это был голод, но и нечто более сильное, чем голод.
На следующий день, когда умирающее солнце залило Долину Костей бледным, совсем лунным светом, он проснулся, а она притянула его голову себе на грудь (она совсем не спала) и спросила:
— Что движет вами, Джон Оден? Вы не похожи ни на одного из тех людей, которые живут и умирают. Вы берете жизнь почти как один из фейоли — выжимаете из нее все, что в силах, и шагаете по ней в темпе, который свидетельствует о чувстве времени, недоступном человеку. Что вы такое?
— Я тот, кто знает,— ответил он.— Я один из тех, кто знает, что дни человека сочтены, и жаждет распоряжаться ими, чувствуя, как они идут к завершению.
— Вы странный,— сказала Сития.— Я была вам приятна?
— Больше всего, что мне довелось испытать,— сказал он.
И она вздохнула, а он снова нашел ее губы.
Они позавтракали, а днем бродили по Долине Костей. Он не мог верно оценивать перспективу и определять расстояния, а ей не было дано видеть то, что прежде жило, а теперь было мертво. И пока они сидели на каменном уступе и его рука обвивала ее плечи, он указал ей на ракету, которая прочертила небо, и она взглянула туда. А потом он указал на роботов, которые уже начали выгружать останки умерших со многих миров из трюма космолета, а она наклонила голову набок и смотрела туда, хотя и не могла видеть того, о чем он говорил.
