Дорога на Тмутаракань - Аксеничев Олег (читать полностью бесплатно хорошие книги .TXT) 📗
Ольстин Олексич тоже был рад, что покинул путивльскую дружину.
Разной бывает радость.
И черной тоже…
Той ночью Абдул Аль-Хазред спас человека.
Спас, повинуясь внутреннему побуждению. Привычней было бы сказать – зову души, но откуда взяться душе у существа, воскрешенного из небытия волей злого тмутараканского божества? Существа, перешагнувшего последнюю грань жизни и не нашедшего успокоения в смерти?
Аль-Хазред перестал задумываться над причинами совершаемых им поступков. Он знал, что так надо, что его господин будет доволен свершенным, и делал так. Ел в харчевнях, не чувствуя вкуса еды и зная, что может теперь обходиться совсем без нее. Вечерами укладывался на доски лавки постоялого двора или просто расстилал на прибитой земле пола непритязательный коврик и лежал не размыкая глаз, хотя и не нуждался во сне. Дышал, раз так принято. Пресмыкался перед знатными и могущественными людьми, понимая при этом, что в его власти убить любого, даже не пошевелив ладонью.
Он пробовал.
На рынке, теснившемся у переправы через Днепр, выбрал взглядом основательного купчину с холеной бородищей и представил мысленно, как, подобно кому молодого сыра, сжимается гордая купеческая голова. Когда купец умирал, Абдул Аль-Хазред возрадовался, но не силе своих магических способностей, а тому, что он выбрал жертву в относительном отдалении от себя. Голова купца сжалась, сложившись вовнутрь, и окровавленное мозговое вещество обрызгало окружающих отвратительным осклизлым дождем. Торговли в тот день на рынке больше не было.
Ночью же Абдул Аль-Хазред спас человека от неминуемой и тяжелой смерти. Так случилось, что араб стал свидетелем, а затем и участником погони за воришкой, осмелившимся забраться на Ярославов двор в поисках легкой поживы. Княжеские хоромы охранялись спустя рукава, и лучшей стражей считалось почитание верховной власти и боязнь неминуемого наказания. Но последние два десятилетия отбили у доброй части киевлян уважение к своему князю – а что, можно подумать, сами Рюриковичи продолжали считать Киев хоть не матерью, так старшим братом городов русских! Свои не хуже пришлых кочевников разоряли окрестности стольного града, а то и сам детинец брали на щит; и Киев терпел насилие, откупаясь имуществом и жизнями своих насельников. Любой купец блюдет свой товар лучше, чем князь киевский – интересы своих подданных. Так отчего же, собственно, не ограбить богатого, но ленивого и слабого?
Вору просто не повезло. Так уж совпало, что толкавшиеся в небе облака, не пропускавшие даже луча лунного света, отшатнулись друг от друга именно в тот момент, когда вор с большим узлом, где лежало запылившееся княжеское серебро, перебирался через неохраняемую стену на задворках хором. Вор был возмущен. Серебряная посуда – в пыли! Сколько же она пролежала без движения в запертом сундуке, на котором даже бронзовый навесной замок хитрой кордовской работы покрылся зеленоватой патиной?! Кража, кто спорит, грех, но стяжательство – грех не меньший!
Неожиданно вырвавшаяся на свободу луна залила Киев неподвижным гнилостным светом. И стражник, высунувшийся из проема широкой бойницы или узкого окна, кому как больше нравится, проделанного под крышей терема, вознесенного над княжескими хоромами, ясно разглядел в этом свете отблески на округлых до непристойности боках серебряных сосудов, выпиравших из небрежно увязанного воровского узла.
Стражник не стал кричать. Так можно только спугнуть грабителя, но не поймать его. Сбежать и укрыться в темных узких улочках города было проще простого, если, конечно, не выдаст собачий лай. Но дремавшие в своих конурах псы знали, что разбуженный хозяин не простит ложной тревоги, и берегли голос для того, кто осмелится покуситься на покой именно их дома. Что ж до погони на улице – не их, собак, это дело.
Стражник тихо сказал несколько слов своему товарищу, находившемуся у бойницы с противоположной стороны. Товарищ, более молодой и подвижный, прошлепал мягкими подошвами сапог вниз по винтовой лестнице и поднял сторожу, с нарочитой ленью коротавшую время за игрой в зернь.
Кости были отброшены в стороны, а в руках воинов оказались мечи и заранее натянутые луки.
Незадачливый вор, облегченно вздохнувший, когда луна снова скрылась за плотными облаками, был обескуражен, когда стрела, прилетевшая из обманчиво, как выяснилось, спасительной темноты, пришпилила узел с награбленным добром к рассохшимся бревнам стены.
– Слазь, – благодушно сказали вору из темноты. – И осторожней, а то ушибешься.
– Сейчас, – пообещал вор.
И обманул, конечно.
Оставив на стене узел с наворованным, – что дороже – княжеское серебро или собственная жизнь? – вор кубарем скатился вниз, возвращаясь на пройденный уже незадолго до этого путь. Равнодушно прогудела поздним шмелем стрела из самострела, пущенная стражником из бойницы терема, но ушла в землю, не задев вора.
В соревновании, кто быстрее, или стражник перезарядит оружие, или вор скроется, победил вор. Не исключено, оттого, что чаще тренировался. Тихо, вжимаясь спиной в неровные доски уличных заборов, вор уходил все дальше от столь неудачно ограбленного княжеского терема.
Но злоключения горемыки на этом еще не закончились.
Раздосадованная сторожа, лишившись законной добычи, разделилась. Двое полезли на стену, чтобы снять от соблазна подальше сверток с хоть и грязной, но все же серебряной посудой. Остальные, стараясь не греметь оружием, разбились на группы и побежали вдоль стены навстречу друг другу.
С вором должно было произойти то же самое, что и с комаром, неосторожно оказавшимся между смыкающимися в ожидании хлопка ладонями. Возможно, что его ждало и худшее. Комар, что ни говори, погибал сразу. Покусившемуся же на княжеское имущество по славным ромейским законам, пришедшим на Русь вместе с христианством, приходилось опускать осквернившие себя преступлением руки в кипяток. Это тоже была смерть, только от боли, а значит, медленная.
Стражники рядом, а бежать вору было уже некуда. Потеряв в темноте верное направление, он сам себя загнал в ловушку – узкий проулок, кончавшийся глухой стеной. Тупик. Конец пути. И собственно, конец жизни.
Из поясного кошеля-калиты вор достал небольшой четырехгранный стилет и спрятал его в рукав, острием к локтю. Набалдашник рукояти весомо упирался в потную ладонь, и вор знал, что у него есть только один удар, не больше. Вор надеялся, что его не станут обыскивать прямо на месте, а если уж это произойдет, то обойдутся только поверхностным осмотром. Надеялся вор и на то, что стражники не станут его связывать, рассчитывая поскорее вернуться в княжеские палаты. Тогда – один точный и неожиданный удар в горло ближайшего из стражей, прыжок в сторону, и вор свободен.
Конечно, вор понимал, как много случайностей должно сложиться в его пользу, но иного выхода не видел. Кроме того, не меньше случайностей уже сложилось против него – не пора ли монете судьбы повернуться другой стороной?
Монета судьбы встала на ребро.
В заборе бесшумно открылась неприметная калитка, и сильная рука рывком втащила вора во двор. Появившиеся вскоре стражники увидели в свете зажженных факелов только пустой проулок.
Вор исчез, словно унесенный злыми духами.
Или спасенный Абдул Аль-Хазредом.
Как знать, что здесь хуже.
Обовлый должен был признать, что бродники Свеневида вели себя на удивление по-хорошему. Не свирепые разбойники, а заботливые проводники – вот кем стали бродники для половцев. Племя Обовлыя неспешно двигалось, находя по пути с помощью знавших здесь каждую травинку бродников воду и пищу. Половецкие юноши осмелели настолько, что уезжали по утренней зорьке на птичью охоту вместе с воинами Свеневида.
Обовлый готов был уже поверить, что бродники не обманули и им нужно не его племя, а те земли, где они раньше кочевали. Об этом же говорило, казалось, и поведение самого Свеневида, проявлявшего все большее нетерпение в желании поскорее довести половцев до заранее намеченного места.
