Механизм пространства - Валентинов Андрей (книги без сокращений TXT) 📗
– А я, панове, вчера по Монмартру променад совершал, – дернул бледными губами Волмонтович, изобразив светскую улыбку. – Видел полезную книжицу. Некая пани Артюр постаралась. «Легкое и эффективное лечение фотогеном: пособие для недужных дам». Мне сразу такие мысли в голову пришли, я прямо устыдился! Пан Торвен, вы уверены, что ваш депутат Тьер не брешет, как пес?
– Насчет полиции? – усомнился Торвен. – Вряд ли.
– Полиция – ладно. Я про беднягу Шевалье. Поверьте моему грустному опыту – от такой раны он уже умер бы раза три подряд.
Иронический тон не помог. Было видно без окуляров: князь взволнован. И не фотоген тому причиной. Волмонтовича смущал Огюст Шевалье, не желающий умирать. Странное дело – князю бы порадоваться…
– Не каждый, панове, кто выжил – в самом деле жив…
– Погодите, Казимир! – оборвал друга Эрстед. – Сейчас главное – Карно. Его слова, которые брату пересказал в своем письме Мориц Якоби. «Пора переходить от бессистемных попыток механического ускорения к созданию настоящего Механизма Пространства». Я правильно запомнил, Торвен? Механизм Пространства… Карно, должно быть, нащупал что-то очень важное. Поэтому его жизнь кое-кому сильно мешает. А насчет бедняги Шевалье…
Он допил кофе и махнул гарсону, требуя счет.
– Нам лучше убедиться самим. Для того мы сюда и приехали, верно?
– Нет, – возразил Зануда. – Лично я приехал в Париж, несмотря на мою хромоту, с целью уговорить Николя Карно поделиться своими разработками. Не со мной – с учеными Европы. С вашим братом, гере Эрстед. С Морицом Якоби, который со дня на день обещает нам действующую модель «магнитного аппарата». С его коллегой и соперником Сальваторе даль Негро, взявшим патент на первую электродвижущую машину. С Сесилем из Кембриджа, создателем атмосферного двигателя; с Райтом, запатентовавшим двигатель газовый. Что знают двое, извините, то знает свинья. А всех свиней, еще раз извините, не перебьешь. Мне бы не хотелось читать некролог, посвященный упрямцу Карно, в какой-нибудь «Прекюрсер».
– А я в Париже потому, что в Париже вы, друг мой, – заметил Волмонтович. – Все остальное меня интересует мало.
Андерс Эрстед поморщился:
– Не надо, господа! Человек ранен. Пострадал он в том числе и по нашей вине. Мы обязаны узнать, как его дела – и помочь, чем сумеем. Мы немедленно отправляемся в лечебницу. Согласны?
Горький вздох Волмонтовича был слышен даже на улице. Торвен развел руками. Иного от Вали-Напролом он не ожидал. Все верно, господин полковник, первое дело – раненые.
Остальные сами о себе позаботятся!
3
– Поразительно, государи мои! Фан-тас-ти-ка!..
Врач кашлянул со значением и повернулся к Эрстеду, безошибочно определив в нем старшего.
– Честно говоря, вчера я был уверен, что этот случай никому не интересен. Ни в плане медицинском, ни, извиняюсь, в социальном. Таких бедолаг к нам привозят часто. Они наскучили всем – семье, полиции, репортерам. Парижу подавай иные сенсации…
Эрстед вежливо кивал и поглядывал за спину лекаря – туда, где на узкой койке лежал Огюст Шевалье. Ближе его не подпускали. Врач, еще недавно равнодушный к пациенту, как Будда – к соблазнам, сегодня кружил над больным, будто гриф-стервятник.
– Проникающее ранение в брюшину. Случай кристально ясный. Но взгляните, умоляю вас! – он откинул шерстяное одеяльце, демонстрируя гостям Огюста, нагого, как в мертвецкой. На казенную сорочку для доходяги лечебница Кошен поскупилась. – Рана практически зарубцевалась! А шрам! Это прелесть, а не шрам!..
– Так не есть! – вырвалось у князя. – Не должно быть! Пан врач! Мсье! Удостоверьтесь еще раз, что молодой пан жив. Что он не есть… кто-то другой…
Кривился бледный рот. Длинные пальцы то и дело сжимались в кулаки. От волнения у Волмонтовича прорезался жуткий акцент. Торвен, сидя в углу на табурете, видел, что поляку нынешнее чудо не по душе. Хладный труп под белой простыней устроил бы его не в пример больше.
– Он жив, – вмешался Эрстед. – Не спорьте, Казимир. Движения мышц, пульс, температура. Я понимаю ваши сомнения, но, с другой стороны, верю докторам и собственным глазам…
Князь фыркнул, скрестив руки на груди.
Снежинка искала врага. В черной бездне, в зимнем вихре.
Где? Кто?!
Мелькнуло и сгинуло лицо д'Эрбенвиля, искаженное яростью. Мясник, убийца за сотню сребреников. Явилось, как на сцене театра – хмурый датчанин Торвен приподнимается на локте, его сюртук рвется, брызжет огнем. Д'Эрбенвиль вскрикивает, опирается на саблю; клинок ломается под весом падающего тела.
Гори в аду, иуда!
– Напишу статью! – врач потер руки, воркуя над своим пропуском в Академию Медицины. – Непременно! В «Арч мал кур», в «Ля пресс медикаль»… Пусть только посмеют не напечатать! Знать бы причину… вначале думал – мерещится…
Он наклонился к пациенту, осторожно приподнял левое веко.
– Вы это тоже видите, государи мои?
Взгляд Огюста Шевалье был темен и пуст – сознание не вернулось. Но не пуст был зрачок – в центре черного озерца мерцал свет. Серебро, пушистые лапки, симметрия зимы…
– Снежинка? – растерявшись, предположил Эрстед.
Тускнеет, исчезает, гаснет…
Растаяла.
Следуя совету философа Секста Эмпирика, Зануда от суждений воздержался. В годы давние, военные, он насмотрелся на раны и прекрасно знал, от чего люди умирают. Но война научила и другому: случается всякое, майне гере. Иногда Смерть промахивается, иногда – шутки шутит. Француз жив, и это факт. Другое дело, каковы будут выводы из этого факта.
– Нам лучше уйти, панове! Андерс, честью клянусь, не Божья это воля!
– Оставьте, князь.
– Вы все забыли, Андерс!..
…может, полиция? Галуа-младший уверен, что его брата убили головорезы из префектуры. Сначала революционер-математик, потом – революционер-грузчик…
Широки ворота префектуры, словно в Преисподней. Всякие заходят – игроки, беглые каторжники, воры, разбойники, Видоки. Только дураков там нет. Посылать шайку в Булонский лес во главе с трижды «засвеченным» агентом Топазом? Это ли почерк Жиске, префекта-кудесника?
Нет, не полиция. Кто остается?
Эминент?
– Будьте справедливы, Огюст. Забудьте про мораль, бог с нею…
Князя не слушали.
Врач, щелкая языком от изумления, вновь и вновь демонстрировал шрам, бледнеющий на глазах: «С ума сойти!» Эрстед внимал лекарским восторгам с явным облегчением. Божья воля, чья-то иная, но одним грехом на душе меньше. Торвен же ушел мыслями в дела практические, от чудес далекие.
Если полиция уже получила приказ об аресте карбонариев, значит, через заставы не проехать. Есть путь через катакомбы – знаменитую парижскую Клоаку. Но его поди-сыщи, опередив глазастых ищеек. Нет, катакомбы – это романтика, причем дурная. Черные плащи, белые кости… Стихия земная отпадает. Что остается? Стихия воздушная? Помнится, бравый полковник недавно бежал из Парижа на воздушном шаре, и никто не пострадал…
Не считая копенгагенской Ратуши.
Воспарив в выси горние, он не заметил, как исчез врач – не иначе, статью кропать удрал. Остальные тоже начали собираться; Волмонтович – с видимым облегчением.
– Будь мы в Китае, господа, – криво улыбнулся Эрстед, – я бы предложил непротиворечивую теорию…
– Будь мы в Трансильвании, я тоже, – буркнул князь.
Луч солнца, протянувшись от окна, шарил по лицу молодого француза – словно желал растопить снег под веками.
– Есть логика, а с логикой не поспоришь…
Упрек Эминента звучал устало. Отставной алюмбрад не гневался на глупого сен-симониста. Он честно пытался объяснить.
– Я должен быть последним из злодеев, чтобы убивать людей, не причинивших мне зла. Хорошо, допустим, я злодей. Я решил отправить вас к праотцам. Сколько раз я мог это сделать? На кладбище, после похорон Галуа, мистер Бейтс предлагал разыграть самоубийство. Он фантазер, наш Бейтс, а фантазии порой заводят в могилу. Вас закопали бы под чьим-то гробом – и все. В худшем случае закопали бы живым…
