Седьмая часть тьмы - Щепетнев Василий Павлович (чтение книг .TXT) 📗
Они вышли на ратушную площадь. Мокрый булыжник под солнцем напоминал шагрень. Во-он, она какая, кожа, сколько желаний может исполнить. Пожелай только.
— Аптека, — провозгласил Тыниссон торжественно. — Четыре столетия.
— Что — четыре столетия?
— Аптеке. Стоит и работает.
— Четыреста лет? — Вабилову стало неуютно.
— Да. Почти, — с неохотой добавил Тыниссон.
Пришлось зайти. Конечно, капли РУВ в разных красивых флакончиках — стеклянных, хрустальных, даже золотых.
Вабилов поспешно вышел, Тыниссон едва успел купить пачку пастилок.
— Против курения. Курю я много, вредно, — он выбросил искуренную сигару, вернее, не выбросил, а аккуратно опустил в урну.
— Так вы же все равно курите.
— Пока жую пастилку, не курю, — резонно возразил Тыниссон. — И запах перебивается. Хотите? — он протянул пачечку. Вабилов отмахнулся.
Они покинули Старый Город — «Толстая Маргарита очень крепкая башня, очень», — и Вабилов бесцельно брел по новым кварталам, Тыниссон жевал пастилку, шпики с независимым видом фланировали в отдалении.
На набережной публика дышала воздухом — соленым, свежим, холодным. Запах моря разбавлялся кофейным, из крохотных павильончиков, доживающих последние дни этого сезона, вот-вот их закроют на зиму. А это — памятник «Русалке», нет, не сказочной, тот в Копенгагене, а русскому броненосцу, затонувшему в бурю много лет назад. Эстонцы чтут память погибших.
Тыниссон дожевал последнюю пастилку, и они снова пили кофе, теперь с тройным коньяком, но голова оставалась тоскливо ясной, настроение портилось, и приходилось стараться, нагонять на себя хмель, улыбаться и веселиться.
— А это что?
Над морем, над барком, красивом, из старинных книг, плыла серебристая чушка с чухренком внизу.
— «Полярная звезда». Сегодня отправилась в рейс.
— Куда?
— В Буэнос-Айрес. Через Мадрид и Даккар. Шесть — семь дней, в зависимости от состояния атмосферы.
Дирижабль поднимался выше и выше, оставляя внизу дрязги, суету, несвободу.
«Дон», «Магдалина», и вот теперь «Полярная Звезда».
Не увижу. Ни до старости, ни вообще.
Вабилов резко отвернулся.
— Холодно. Вернемся. Только другим путем.
— Хорошо, — согласно кивнул Тыниссон.
Но путь был прежний: вдоль набережной, мимо Толстой Маргариты, и лишь в Старом Городе Тыниссон начал путать след — в сторону, назад, вбок. Заячий скок, право.
Вабилов не возражал. Гуляю. Вместе с Тыниссоном, но Тыниссон не в счет. Сам стелюся, сам лягаю. Патриотизьм с мягким знаком.
Они вышли на людную — по Ревельским меркам — улицу. Витрины, витрины… От бриллиантов Картье до японской бумажной чепухи. И цены — в кронах и, скромно, в скобочках — в золотых российских империалах. Очень золотых. Купить? Дюжину подвесок? Лучше согреться.
Они зашли в очередное кафе, и на этот раз Вабилов решился на кофе без коньяка. Вышло довольно странно, но приятно. Старых запасов в организме еще хватает. Спирто-кофеиновая смесь, прием за пять минут до атаки. Подарок миру. Пользуйтесь.
Он, отметая возражения Тыниссона, достал портмоне. Сдачу с полуимпериала не взял, приказал принести на нее газет. Вышел целый ворох, утренних, уже виденных, и дневных. Он выбрал одну, потолще и на русском. Первая страница, вторая, третья. Подготовка к вручению Нобелевской премии. Мимо. Положение на фронтах — три года каменной недвижности. Мимо. Новая вылазка спартаковцев: человек-бомба подрывает мост через Березину. Великая Лидия в реальной фильме «Аида». Дальше, дальше. А! Матч-реванш Алехин — Капабланка. Капа выиграл партию и сравнял счет. Тем интереснее. Он попытался разобрать партию, но на шестом ходу сбился. Однако! Он начал снова, хмуря лоб, растирая виски, и потерял позицию двумя ходами позднее.
— Шахматная доска в этом заведении найдется?
Нашлась, но он махнул рукой, после, потом.
— Домой!
— Минуту, я вызову авто, — предложил эстонец.
— Нет, пешком. Только пешком.
Оставив-таки империал на чай, пусть лопнут, и поддерживаемый Тыниссоном, он вышел на улицу.
Педалировать не стоит. Он освободился от эстонца — Сам. Нам в какую сторону? — и почти нормально, без шатаний и песен, пошел вдоль улицы. Ничего, неплохо устроились вольные эстонцы. Чистенько, уютно. Не будем нарушать покой. Не будем. Мы культурно, чин чином.
Сзади послышались торопливые шаги. Вабилов заметил, как Тыниссон подобрался, но через мгновение опять стал добродушным толстяком.
— Извините… Извините великодушно… Господин Вабилов? — к ним спешил явный русак.
— Он самый, — трудно не признать соотечественника, более того — земляка. Волгарь, может быть, даже астраханец.
— Не будете ли так любезны… соблаговолить… — прохожий сбился. — Можно вас на минуточку, — перешел он на обыденный язык.
Вабилов переглянулся с Тыниссоном. Тот покачал головой. Загадочные русские души.
— Рядом совсем. Вот. У меня здесь магазин. Хороший магазин, — и он завел их в «детское счастье». — Мы с женой читали газету, только что… Мы, русские, все так рады, так рады… Не сочтите за назойливость… От всей души, от чистого сердца… — владелец магазина снял с полки большую, перевязанную лентами коробку, развязал бант и откинул крышку. — Медведь. Он и мальчику, и девочке понравится. Вы прибавления ждете… Это хороший медведь. Самый лучший. Подарок… — он смолк, умоляюще переводя взгляд с Вабилова на Тыниссона.
— Э-э… — Вабилов растерялся. — Спасибо, но…
— Не откажите…
Мишка, огромный, светлокоричневый, смотрел из коробки блестящими глазами, его потешная морда тоже просила: возьми, я тебе пригожусь.
Колебания прервал Тыниссон.
— Вы принесите его в консульство. Понимаете, у нас еще много дел, а медведь замечательный, но слишком большой…
— Конечно, — согласился хозяин.
— По этому адресу, — Тыниссон нацарапал на бумаге.
— Я знаю адрес.
— Нет, — Вабилов тоже решился. — Я беру его сейчас. Большое спасибо.
Он шел по улице, неся коробку перед собой, огораживаясь, защищаясь ей от всего мира; Тыниссон хотел помочь, но он нес сам, нес, твердя про себя: они не посмеют, они не посмеют!
9
— Это и есть библиотека Иоанна Грозного?
— Во всяком случае, ее значительная часть здесь, в этом шкафу, — положительно, сегодня день разговоров. Сначала адмирал с отцом Афанасием, теперь вот маркиз Бови. Алексей любезно приоткрыл створку шкафа — огромного, под стать хранимым книгам. Мореный дуб дюймовой толщины берег прошлое от настоящего. Утверждают, что в таких шкафах не заводится ни плесень, ни книжный червь. Похоже на то.
— Но я слышал, она утеряна безвозвратно, — маркиз склонился поближе к большим, in quarto, томам.
— Нет, она никогда не терялась, просто о ней долго не упоминали. Библиотекой в наше время считают собрание сотен и тысяч книг, в этом смысле библиотеки Иоанна Грозного никогда и не существовало. Дюжина древних инкунабул, приданое византийских жен. Иоанн купил еще немного, вот и библиотека. В те времена книги вообще были редкостью, а те, которыми интересовался Грозный… Впрочем, кому я рассказываю!
— Нет, нет, что вы, я слушаю с удовольствием, — возразил маркиз, но видно было — он хотел не слушать, а смотреть. Для этого вас сюда и пригласили, господин академик.
— Иоанн Грозный изучал эти книги всю жизнь. И содержание книг, и историю самих книг. Вот, например, эта — Алексей осторожно извлек фолиант — старая кожа, серебряные замки. Сколько лет тем замкам, а — даже не потемнели. — Считается, что ее привез в Рим Гай Юлий Цезарь. Любопытно, но его по сей день обвиняют в том, что он сжег Александрийскую библиотеку, хотя на самом деле он послал отборный отряд легионеров, чтобы спасти книги. Но удалось уберечь от огня лишь единичные рукописи, одна из которых — перед вами. Пожар устроили египетские жрецы, желавшие любой ценой не допустить к этим книгам римлян.
— Ваши сведения поразительны, но каков источник?
