Шестая книга судьбы - Курылев Олег Павлович (книги онлайн полные версии .txt) 📗

Профессор открыл глаза. Медсестра чайной ложечкой вливала ему в рот какое-то горькое лекарство. Она увидела, что больной пришел в себя, и тут же вышла. Через несколько минут появился врач. Он что-то говорил, трогал его пульс, рассматривал зрачки и белки глаз, а профессор пытался вспомнить, кто это стоит рядом с ним в белом халате.

— Мари, — наконец узнал он ее.

XXVIII

Шло очередное заседание трибунала. Пока прокурор нудно и долго зачитывал обвинение, Фрейслер обдумывал, как ему поступить с Кристианом Вчера как раз привезли это дело из Мюнхена. По большому счету, ему было наплевать на ту женщину. Он прекрасно понимал, что здесь не заговор, и если бы другой судья, не посланный им лично с приказом осудить на смерть, поступил бы, как этот мальчишка, то и черт с ней. Пусть отправляется в лагерь поправлять мозги. Фрейслера привело в ярость непослушание. Он пообещал газетчикам одно, а на деле вышло другое. Такого в отношении «моего Вышинского», как называл Гитлер верного Роланда Флейслера, не позволял себе никто. Теперь он не успокоится, пока не поставит все на свои места. Постукивая карандашом по столу и мрачно поглядывая на очередных обвиняемых, он набрасывал в уме план урока, который собирался преподать ослушнику.

Уничтожить подругу этого малахольного было делом настолько же пустяшным, насколько и неинтересным. Пара звонков, и она просто исчезнет без всякого приговора Гораздо интереснее перевести эту самую (он посмотрел в свой блокнот) Эрну Вангер в одну из тюрем Берлина и вторично ее судить. Назначить председателем преданного ему человечка, а одним из помощников посадить этого олуха Кристиана. На все про все потребуется не больше часа, так что и зал особенно занимать не придется. Да, так он и поступит! Он заставит его поставить свою подпись под смертным приговором. А потом выгонит из судебной коллегии и отправит на фронт. Таким смелым сейчас там самое место.

Фрейслер вспомнил давнишнее дело одного проповедника. Кажется, это было весной тридцать восьмого. Да, верно, в марте. Судили доктора Нимеллера, призывавшего прихожан далемской церкви исполнять волю Бога, а не человека (то бишь фюрера). Так эти растяпы из «специального суда» умудрились оправдать попа по всем статьям, включая «подрывную деятельность против государства». Ему дали семь месяцев тюрьмы за какую-то там мелочь, а поскольку поп уже отсидел в Моабите под следствием гораздо больший срок, его просто выпустили из-под стражи прямо в зале. Ну и что? Не успел проповедник выйти на крыльцо и, воздев руки к небу, поблагодарить Бога за спасение, как подъехали гестаповцы, запихали его в машину и отвезли прямиком в Дахау. Там он и поныне без всякого суда и прочей волокиты. Если, конечно, уже не преставился.

Фрейслер поманил пальцем одного из помощников и попросил принести ему из кабинета дело Эрны Вангер. Тем временем чтение обвинения закончилось. Подсудимые, дабы облегчить участь родственников, признали себя виновными. Один из них, пожилой оберст в кителе с оборванными не только погонами, но даже пуговицами, после допросов едва держался на скамье, так что ему позволили не вставать. В последнее время никому даже не приходила в голову мысль о том, чтобы подлечить обвиняемого перед процессом. Хотя бы для соблюдения приличий. Эти стены видели, как некоторых вносили в зал суда на носилках в окровавленных бинтах, а прямо отсюда волокли на виселицу или на мясной крюк с рояльной струной вместо веревки. Фрейслер вспомнил Штюльпнагеля, пытавшегося покончить с собой еще во Франции, но только выбившего неудачным выстрелом оба своих глаза. Его вытащили из госпиталя и так и принесли сюда, слепого и стонущего, с перевязанным лицом, и повесили в тот же день.

В прениях сторон и опросе свидетелей не было никакого смысла. Фрейслер предложил прокурору выступить с речью, после чего намеревался сам сказать несколько «теплых» слов. Но в этот момент из-за окон послышался протяжный вой сирен.

Американцы.

Днем их очередь. Секретарь испуганно взглянул на председателя и объявил перерыв. Все поспешно кинулись к выходам. Фрейслер, зная, что пять минут у него есть, не спешил. Собрав папки, он, сопровождаемый помощниками, степенно направился к высоченной двустворчатой двери с имперскими орлами на панелях.

В коридоре царила сутолока. Многие уже бежали. Председатель презрительно усмехнулся, посмотрел, как из зала выводят под руки немощного полковника, и пошел к лестнице.

Шарахнули зенитки. Он прибавил шаг, но тут вдруг вспомнил, что оставил свой блокнот в зале на полочке под столом. Нельзя было допустить, чтобы эта пухлая книжица пропала или не дай бог попала в чужие руки. Фрейслер повернулся и, отмахнувшись от чьего-то удивленного вопроса, быстрым шагом пошел назад.

Когда до дверей с орлами оставалось метров десять, в окнах звякнули стекла и прокатился первый тяжелый гром. Тонные бомбы посыпались как раз на Шенеберг. До сих пор он был одним из тех берлинских районов, который довольно счастливо избегал больших разрушений. Фрейслер остановился, метнулся было назад, но, услышав, что гром удаляется, бросился к дверям.

Одновременно с тем, как он вбежал в зал заседаний, туда, пробив крышу и верхние этажи, рухнула двухсотпятидесятикилограммовая бомба. Они почти встретились возле его председательского кресла. И эта их встреча была короткой…

Через несколько часов, когда разгребали развалины и вытащили из-под обломков обрывки судейской мантии, кто-то связал этот факт с фактом исчезновения председателя Народного трибунала. Он оказался в числе трех тысяч берлинцев, погибших в тот день. Случилось невероятное — полковник с оборванными пуговицами, которого вводили в зал суда под руки, пережил (правда, ненадолго) самого Фрейслера.

Вместе с «моим Вышинским» погибло и дело Эрны Вангер. Остались только выписка и копия протокола. Как раз в тот день, третьего февраля 1945 года, Эрна входила в ворота концентрационного лагеря Равенсбрюк. Она не предполагала, что разорвавшаяся несколько часов назад в Берлине небольшая авиабомба, изготовленная где-то в штатах Огайо или Массачусетс, спасла ей жизнь.

XXIX

— Мне нужна Эрна Вангер. Ты получил ее несколько дней назад.

— Я не ошибаюсь, ее привезли из Баварии?

— Не ошибаешься. А раз знаешь, откуда ее привезли, то, возможно, прочел подпись под копией приговора. Там стоит фамилия моего сына.

Генрих Кристиан, шестидесятитрехлетний штурмбаннфюрер СС, стоял на пустом апельплаце аккуратно распланированного лагеря Равенсбрюк. Летом здесь было даже уютно. Сразу чувствовалось, что это женский лагерь: клумбы с цветами, свежевыкрашенные домики для персонала, добротные бараки, всегда прибранная территория.

Теперь, правда, мела снежная поземка. Между пальцами правой руки штурмбаннфюрера, защищенными толстой кожей перчатки, дымилась сигарета. Его собеседником был заместитель уехавшего на какое-то совещание лагерфюрера Курт Пельтцер.

— Просто хочу на нее посмотреть.

Генриху Кристиану, так и оставшемуся по причине буйности и ершистости характера начальником одного из небольших лагерей, хотелось взглянуть на ту, ради которой его всегда послушный сын вдруг бросил вызов самому Фрейслеру. Что это за фифа такая, посмевшая тявкнуть на фюрера? Что нашел в ней его дурачок? Четыре дня назад Петер на коленях умолял отца позаботиться об Эрне. На следующий день он уезжал в учебный лагерь и недели через три, если не раньше, должен был отправиться на фронт. Что ж, сам виноват, решил тогда старый Кристиан. Тягаться с президентом нарсуда ему было не под силу. Он терпеть не мог этого костлявого живчика, хотя не был с ним лично знаком. Слишком уж не уважал тот старые заслуги своих клиентов. Ты, конечно, можешь послать в петлю или под косой нож генерала и даже фельдмаршала, если они предатели, а тебе дана такая власть, но не унижай их. Не позорь тех, кто прошел Ипр, Марну, Верден и Седан, когда ты сам, жалкий адвокатишка, отсиживался в тылу. Этим самым ты унижаешь немецкий мундир и заслуженные награды. Ты плюешь в наше прошлое. И вообще, что за привычка сдирать кресты, пожалованные еще кайзером?