Одиссей покидает Итаку - Звягинцев Василий Дмитриевич (читать книги онлайн полные версии .txt) 📗
Вот и сейчас торопливые команды снизу заставили повернуть свои истребители на парирование новой непосредственной опасности. Воздушное сражение происходило на весьма ограниченном театре, и маневр силами не составлял труда. В иных обстоятельствах это могло быть и плюсом для немцев. Не исчерпав и половины своего запаса горючего, «мессершмитты» повернули на запад, к своим базам, рассчитывая на значительный выигрыш в скорости. И успели перехватить бомбящие с горизонта «ИЛы».
Ловушка сработала. С высоты на немцев обрушились «МИГи» и «ЛАГГи», как раз те самолеты, которые превосходили «мессеров» по своим тактико-техническим данным, и вдобавок с полным боезапасом.
Наконец-то впервые за два года люфтваффе почувствовали, что значит воевать хотя бы с равным противником.
И, наконец, садиться выходящим из боя истребителям пришлось как раз в тот момент, когда к цели начали подходить приотставшие «СБ».
В подобной ситуации, наверное, за всю мировую войну оказывались только японские летчики во время сражения у атолла Мидуэй.
Когда же ожесточение воздушных схваток на какое-то время утихло – все, кому было суждено, догорали на земле, а уцелевшие на последних литрах бензина садились, кто куда мог, – в очистившемся небе появились «ТБ-3», массивные, неуклюжие и медлительные, но несущие огромный по тем временам бомбовый груз. Десятки тысяч мелких осколочных бомб они стали вываливать на разворачивающиеся в боевые порядки, только что начавшие форсирование границы гитлеровские войска.
Мотопехота на грузовиках и бронетранспортерах, забившая все прифронтовые дороги, огневые позиции открыто стоящей артиллерии, танковые колонны – такая цель, что лучше и не придумать. И потери сухопутных войск, еще даже не успевших вступить в боевое соприкосновение с частями Красной армии, оказались для немцев немыслимо большими.
…Есть в объективных законах войны один, не до конца, кажется, проясненный. Закон, по которому ничем не примечательная точка фронта вдруг становится объектом приложения главных сил противоборствующих сторон и центром лавинообразного нарастания масштабов операций. Такими точками, например, становились Верден и Перемышль в Первой, Сталинград во Второй мировой войне. Упорное сопротивление на одном участке вдруг вызывает у противника непреодолимую потребность подавить это сопротивление именно здесь, потребность ничем разумным не диктуемую.
И наши, и немецкие историки задним числом пытались обосновать некую особую важность именно Сталинграда. Узел коммуникаций и так далее. Но кто мешал тем же войскам Паулюса свободно, под прикрытием уже идущих боев внезапно перенести направление удара на полсотни километров южнее, десятком дивизий форсировать Волгу там, где почти не было советских войск, и взять Астрахань – вместо того, чтобы с бессмысленным упорством сжигать людей и технику в уличных боях Сталинграда? И с другой стороны: кто и что заставляло Сталина губить десятки тысяч бойцов на ликвидации котла? Ведь куда как проще было оставить немцев вымерзать в разрушенном и блокированном городе, а наличными силами стремительно прорываться к Таганрогу, отрезая на Кавказе всю группу армий «А».
Вот этот иррациональный закон и заставил командование люфтваффе бросать все, что у него было, в отчаянные воздушные бои над Белостоком, далеко превосходящие по ожесточенности битву за Англию.
Рычаговская карусель, при которой две трети истребительной авиации округа непрерывно крутились над полем боя севернее этого, не такого уж значительного города, притягивала к себе все, чем располагали здесь сначала второй, а затем и части первого и четвертого воздушных флотов. И в этом как раз и заключалась для них главная стратегическая ловушка. Прежде всего бои шли над советской территорией, значит, наши самолеты имели лишних полчаса по запасу горючего, во-вторых – «МИГи» значительно превосходили «М-109» по скорости на высотах и, ходя над главным горизонтом схваток, могли безнаказанно перехватывать их тогда, когда те пытались реализовать свой главный козырь – скороподъемность и маневр на вертикалях. На горизонталях же «И-16» и «И-153» имели серьезное превосходство.
И, разумеется, все больше и больше срабатывал тот фактор, который немцы так и не научились учитывать, – безусловное моральное превосходство русского, а теперь советского солдата.
К двум часам дня обе стороны понесли очень тяжелые потери, наверное, самые тяжелые за все известные воздушные битвы современности. Только если учесть, что по сравнению с предыдущим вариантом истории советская авиация в первый день войны потеряла самолетов в три раза меньше, а немецкая вчетверо больше, то реальный итог выглядел совсем иначе, нежели при чисто арифметическом подходе. Как под Курском в сорок третьем году был сломан хребет немецких танковых войск, то сегодня, 22 июня, может, и не сломался, но крепко затрещал хребет люфтваффе.
Нельзя быть сильным везде, говорил Наполеон, а может, и Мольтке-старший. Сейчас Рычагов вполне сознательно решил быть сильным в одном месте и ни разу не позволил своим комдивам выпустить самолеты меньше чем полком, как и учил Марков. И плоды были налицо.
К вечеру немцы почти не летали, даже на поддержку своих штурмующих границу и избиваемых с воздуха войск.
А на ночь у него было и еще кое-что. Тоже из других времен. Собранные по всем учебным полкам и аэроклубам две сотни «У-2» и «О-5». Опять же по совету Маркова. Пять групп по сорок машин для непрерывного воздействия по ближним тылам осколочными бомбами и просто ручными гранатами.
Вот примерно с семнадцати часов 22 июня и начало проясняться то, что история все-таки перевела стрелку… Берестин провел этот день так, как и хотел, как полагалось крупному полководцу. Без лишних нервов, без паники, без надрыва и суматошно-бессмысленных выездов в войска. Как это отличалось от того, что было на самом деле – когда несчастный Павлов находил тень успокоения, мотаясь по тем корпусам и дивизиям, куда мог прорваться, и окончательно теряя управление остальными.
Берестин сидел в своем огромном и прохладном кабинете в Минске. Высокие готические окна, столетние липы за ними, зеленый полумрак и тишина создавали атмосферу отстраненности от жары, дыма и крови, что царили сейчас за пределами двухметровых стен, на западе самого западного из округов.
Он мог позволить себе быть полководцем, экспертом и аналитиком, потому что работала связь, операторы штаба исправно наносили на карты обстановку, Минск не превращали в щебенку армады «юнкерсов» и начальник ВВС не застрелился от нестерпимого чувства вины и отчаяния, как сделал это в иной реальности полковник Копец. И сам Берестин, командующий теперь уже не округом, а фронтом, мог руководить войной – тяжелой, конечно, на которой ежеминутно сгорали сотни жизней, однако – нормальной войной.
Правильной, если брать это слово в научном, а не нравственном смысле.
Враг превосходил пока что в живой силе и технике, однако не мог делать того, что готовился и хотел. Не было прорывов фронта в первые часы, потому что не было линии фронта в том смысле, как его рассчитывали видеть немцы. Одно дело, когда подвижные соединения уходят на оперативный простор, как хотят, рубят незащищенные тылы, оставляя позади растрепанные и неуправляемые массы людей, и совсем другое, если танковые клинья на главных направлениях обязательно натыкаются на хорошо подготовленную и эшелонированную оборону, а прорывы если и происходят, то в пустоту, словно с разбегу в отпертую дверь, а пока встаешь – сзади поленом по затылку.
К исходу дня, судя по картам, немцам нигде не удалось захватить стратегическую инициативу, в отдельных местах они продвинулись на пятнадцать – двадцать километров, но это и предполагалось, зато в других точках фланги атакующих соединений подвергались непрерывным ударам, и потери вражеских вторых эшелонов были тяжелыми.
Нигде наши войска не побежали и не были окружены, от самой границы немецкая пехота вынуждена была развернуть боевые порядки в полном соответствии со своими уставами, то и дело натыкаясь на плотный заградительный огонь артиллерии, залегая и местами даже окапываясь. Тем самым все графики выполнения ближайших и последующих задач оказались сорванными в самом начале.
