Рацухизация - Бирюк В. (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
После непродолжительного молчания, заполненного шумным дыханием спаривающихся организмов и громкими, переходящими в овации, аплодисментами обнажённых частей тел, раздался несколько задышливый голос Елицы:
— Ты меня любишь?
Нашла время. Такой вопрос надо задавать либо — «до», либо — «после». А вот в ходе… Ответ предопределён, потому вопрос — бессмыслен.
— Да!
Вот кто бы сомневался! Но сомнения, видимо, были. Потому что амплитуда колебаний наблюдаемой задницы увеличилась — с ответной стороны включился «режим батута». На радостях.
— Ты на мне женишься? Обещаешь?
— Да!
Опять фольк:
— Ты на мне жениться обещал!
— Мало ли чего я на тебе обещал!
Как-то даже странно: Елица же неглупая баба. Учится хорошо, соображает нормально. Отлично раскалывала всякие заморочки в «правдоискательских» делах. Мара её ценит, Трифа любит, ближники мои… с уважением. А тут… дура-дурой.
Или у них, в самом деле, «любовь неземная»? С утерей мозгов и расплёскиванием остатков соображалки?
Или ей элементарно сильно хочется замуж?
«Возвышающий» — путём регламентного укладывания в постель: в святорусской, «впитанной с молоком матери» системе ценностей — статус замужней женщины выше остальных.
А может, это его «да!» — искренний крик души, воспарившей в эмпиреи на крыльях любви? Почему нет? — Она девушка… яркая. Она этого достойна. А я старый злобный циник с крепко въевшимся лозунгом от папаши Мюллера: «верить нельзя никому…»?
Мужчина, между тем, продолжал в прерывистом темпе своего дыхания:
— Женюсь. Только ты ж — рабыня. «В робу — холоп». В холопы… не, не гоже. Мы с тобой… убежим и обвенчаемся. Пойдём ко мне в Новагород. Там у меня родня. Дом построим. Детишек нарожаем. Заживём ладком. Ты как боярыня станешь… ни в чём отказу… Славно будет. Славно. Славно. Славно…
Движение мужчины и стоны женщины все ускорялись и усиливались. Процесс притягивал взгляд. И другие части тела. Хотелось принять участие. А также — подправить, улучшить, посоветовать и разнообразить… Научить и продемонстрировать… Распустить хвост и набить в клюв. Насмерть.
Тут мужчина громко хекнул и расслабленно навалился на женщину. Рановато он что-то… Умер, что ли? Сдох? Инфаркт-инсульт? Сбылась мечта всякого нормального мужчины — умереть на женщине…?
А, нет — просто кончил. Завершил очередную попытку продолжения своего рода. На мой взгляд — абсолютно зря. Не надо таким… размножаться.
Поднятые согнутые коленки женщины поочерёдно разогнулись, ноги выпрямились расслабленно. Притомилась девочка.
Мужчина удовлетворённо отвалился в сторону, по-хозяйски приобнял девку, притянул, уложил её голову себе на плечо и, глядя в полное крупных летних звёзд ночное небо, неторопливо продолжил свой монолог, детализируя и расцвечивая предполагаемое совместное будущее:
— Мне через два дня с вотчины уходить. Лодку даёт, товаров разных. Пойду вниз по Угре пока не расторгуюсь. Пойдёшь со мной? Я с вотчины выйду и тебя подожду. А ты тайком по бережку догонишь. Ошейник срежем, в церковке какой по дороге обвенчаемся. И пойдём с тобой по Угре, по Оке, по Москва-реке, через Волок Ламский… Привезу я тебя, суженную-жданную, жену молодую, венчанную, ко Великому Новагороду. Не! Во! Во Святой Софии и обвенчаемся! Самое лучшее дело! Красота там неописуемая! Купола золотые, колокола звончатые… Как пойдут звоны да перегуды… Аж душа в пляс сама скачется! А народу-то людей там множество, все в мехах-шелках ободетые, каменьями-самоцветами изукрашенные. Идут-гуляют толпою по площадям каменным, каблуками стучат по мостовым досчатым. На кресты святые крестятся, платьем дорогим выхваляются, все промеж себя радуются. Чудо чудное, краса несказанная! А тут ты, посередь всего, плывёшь уточкой, из себя-то вся разодетая! А вокруг бояре да купцы тебе кланяются, на красу твою глядят — не насмотрятся.
Чуть слышный полувсхлип-полувздох девочки отметил реакцию на нарисованную яркими мазками волшебную картину счастливого будущего. Мужчина довольно хмыкнул и продолжил:
— Что, любо? То-то! Уж и погуляешь ты, покрасуешься. В оксамитах дорогих, в парчах золотых, в жемчугах скатных. Уж такая ты будешь раскрасавица! Не насмотреться на тебя, не нарадоваться! А уж я тебя на руках носить буду, пылиночку-сориночку всякую — сдувать! Чтоб не изнурять тебя работой тяжкой, не неволить житьём бедным-нищенским — отстрою хоромы добрые, найму слуг верных, надарю платьев дорогих да прикрас заморских. Хорошо заживём, счастливо. Эх… Да… А для такого счастья нашего — надобно взять бояричеву казну тайную. Я б и сам пошёл, да в хоромы Ванькины ходу мне нет. А ты везде лазаешь, тебе везде — ворота открытые. В ночь, как мне в поход идти, заберёшь казны, сколь снести получится, да и пойдёшь тишком по бережку. А я поутру тебя нагоню да встрену. Придём в Новагород богатенькими, не бродягами-прощелыгами — хозяевами. Враз куплю и усадьбу добрую, заведу имение всякое. И тебя разукрашу царицею. Жить да поживать нам в любви да согласии. Сделаешь?
Мне было очень интересно услышать ответ Елицы на этот план, на предложение ограбить меня.
Часть привезённого мною из похода серебра, крутится в обороте. Но основная масса, на которую будем осенью хлеб для моих людей покупать, убрана в подземелья. Под моим теремом вырыты довольно обширные подвалы с кое-какими затеями, и найти там сундуки с серебром… Кроме меня, Николая, Сухана, Ивашки… да, пожалуй, никто больше — взять не сможет. Но мои наложницы постоянно крутятся возле меня — могли слышать, догадаться…
Согласие было выражено, вероятно, смущённым кивком. На крепком мужском плече. Потому что её ответа я не услышал, а мужчина удовлетворённо продолжил:
— Вот и славно, вот и умница. А покудова ты ко мне больше не подходи. Люди тут злы да доносчивы, увидят — перескажут бояричу. Потерпи малость — уж потом-то налюбимся-наласкаемся!
Мужчина вытащил левую руку у девки из-под головы и вдруг, рывком, поднялся на ноги.
И мы уставились друг на друга. Метров с четырёх. Через округлую плешь гранитного лба.
— Э… м… ни х… Ай! Уе…!
Он начал тихонько пятиться, взмахнул руками и рухнул с края ложбинки между камнями, где только что так эффективно трудился. С нивы, так сказать, преступного сговора и нелегитимного сношения. Короткий матерный возглас мгновенно перешёл в быстрый топот, удаляющийся в сторону леса.
Кретин. Бегать от меня надумал.
— Курт! Взять! Сухан, в наручники дурня!
Подскочившая, уже сидевшая на «ложе любви», Елица, вдруг крутанулась на коленях к лежащему в стороне своему поясу и выхватила кинжал.
Памятный кинжальчик: ручка — турецким двуглавым орлом. Когда-то с ним на меня уже кидались. Дырокол для неверных жён — дед Перун им свою бабу тыкал. Хорошая штучка, сам подарил.
— Ты меня резать собралась?! Со «Зверем Лютым» драться надумала?!
«Если вы стали для кого-то плохим, то значит много было для этого сделано хорошего» — увы, и эта мудрость нашла своё подтверждение в моём попадизме.
Я был удивлён. Крайне. Всё-таки, два года вместе. И днём, и ночью. Были же всякие… совместно пройденные критические моменты. Да и в постели… к взаимному удовольствию. «Много было сделано хорошего»…
Чем её этот… чудак так прельстил? Чего, у него много толще? Или — длиннее? Если и «да», то не намного.
Хотя, как сказано в бородатом анекдоте: «мелочь, а приятно!».
И вот теперь, из-за какой-то «мелочи», она на меня с ножом кинется?! Это нехорошо — я её многому научил, она многие мои приёмчики знает.
Покрутил в руке свой дрючок. Вот сейчас и узнаю — насколько моя наука эффективна. В реальных боевых условиях.
Не узнал.
Елица на мгновение оторвала свой, вцепившийся мне в лицо, взгляд, посмотрела на провороты дрючка в моих руках. Выпавший из её рук кинжал звякнул, падая на камень, заскользил по склону. А девушка схватилась обеими руками за волосы, наклонилась к «овчине своего грехопадения», и негромко завыла, качаясь из стороны в сторону.
