Злые чудеса (сборник) - Бушков Александр Александрович (читаем книги онлайн бесплатно без регистрации .TXT, .FB2) 📗
Он замолчал и закурил с некоторой нервозностью.
– А дальше? – спросил я уже не так осторожно.
– А ничего дальше. Та пара-тройка корешей, с которыми он сидел за флягой, помолчала, и потом кто-то сказал: разговоры такие затевать не след, может получиться чревато. Ну Лезных больше не вел ничего подобного, про обычное говорили…
– И что ты намерен предпринять? – спросил я в лоб.
А сам подумал: если бы он хотел что-то предпринять по своей линии, ни за что бы ко мне не пришел с неофициальным разговором, никогда прежде такого не было…
– А что я могу предпринять? – поморщился Веня досадливо. – Ничего я не могу предпринять. Он же не агитировал за переход к немцам или за дезертирство, вовсе даже наоборот. Ни с какой стороны не подкопаешься, неглуп землячок, ох, неглуп…
(Веня тоже был из Сибири, правда, из соседней области – но, как он однажды сам говорил, при сибирских необозримостях двести километров расстояния – это все равно что земляки, на войне особенно.)
– Ты уж сам всё обмозгуй, твой кадр – тебе и карты в руки… – Он встал, такое впечатление, с облегчением. – Сам прекрасно знаешь, чем такие вещи пахнут в боевой обстановке. А я пойду, хлопот невпроворот…
Когда он ушел, я первым делом подумал, что он мне приврал насчет «пары-тройки» корешей. Такие разговоры ведут с глазу на глаз, особенно мужики рассудительные и жизнь понимающие туго. Но если бы Веня так сказал, я непременно попробовал бы из житейского практицизма вычислить его, говоря культурно, информатора. А вот пару-тройку вычислить замучишься.
Потом в голову пришло, что думать надо не о том…
О каком таком «третьем ходе» Гриньша упомянул, мне не надо было долго разжевывать, не первый год воевал: самострел, конечно. Что на войне не такая уж редкость. Самострелы бывают разные. Те, что поглупее, стреляют сами себе в руку или ногу через буханку хлеба или свернутый ватник – и большей частью попадаются. Те, что поумнее, просят надежного кореша в них стрельнуть с небольшой дистанции, самые шустрые припасают для этого трофейное оружие – тогда их ущучить бывает гораздо труднее. Есть и вовсе уж изворотливые. Один такой попался в нашей роте, хорошо еще, не в моем взводе. Под плотным немецким огнем высунул над окопом левую руку – ну, и словил пулеметную очередь, ладонь в ошметки, кость перебило, так что руку ему ампутировали ладони на две выше запястья. Три человека это видели и моментально сообразили, что к чему, – только один не вернулся из боя, второй с натуральным тяжелым осколочным ранением увезен был в тыл, а показания третьего к делу не подошьешь без четких доказательств, которым неоткуда взяться. Вот и уехал этот тип к жене и деткам – с культей левой руки, но живой, навсегда избавленный от войны, с желтой нашивкой за тяжелое ранение. И ведь наверняка получил медаль «За победу над Германией», а потом и все юбилейные, какие были, очень может быть, в почетные пионеры приняли его, суку, на слетах ветеранов красивые слова говорил…
В общем, трудно, но вовсе не невозможно устроить себе самострел так, чтобы не попасться. Знаю еще парочку случаев, на которые не стоит сейчас отвлекаться. Однако дело всегда происходило на переднем крае, а вот служа в разведке, грамотный самострел устроить нереально, будь ты хоть семи пядей во лбу…
Я и эти мысли отбросил как второстепенные. Появилась не в пример более серьезная головная боль. Как мне подсказывал мой фронтовой опыт, я прекрасно знал, тут Веня кругом прав, чем такие вещи пахнут. Выходило, что полагаться на Гриньшу более нельзя, он, к бабке не ходи, стал слабым звеном, уязвимым местом, если уж совсем интеллигентно, ахиллесовой пятой… Иначе говоря, стал чертовски ненадежен.
Понимаете ли… Очень часто человек, открыто признающийся, что устал от войны, начинает беречь себя. Все мы, что скрывать, устали от войны, даже кадровые. Война – все же занятие для человека противоестественное, на ней убивают и калечат. Другое дело, что большинство людей загоняют эти мысли поглубже, стискивают зубы и воюют с прежним прилежанием. А вот некоторые как раз берегутся. Я не имею в виду, что человек прячется по кусткам или придумывает еще что-нибудь – сплошь и рядом нет кустов, куда можно спрятаться или еще как-то уклониться от, скажем, атаки. Просто в человеке что-то меняется, ломаемся, ширится этакая духовная трещинка, и это влияет на все его поведение на войне. Вообще-то есть некая непонятная мистика: таких «хороняк» убивает в первую очередь. Как метко сказал однажды старшина Бельченко, кто начинает от смертушки бояться очень уж шибко, за тем первым она и приходит…
Есть еще одно немаловажное обстоятельство. В обычной воинской части, где людей много, человек такой угробит только себя самого, редко-редко потянет за собой других. А вот в разведке, где каждый человек на счету и боевое задание выполняют маленькими группами, все обстоит как раз наоборот. Из-за одного бережливого могут погибнуть все.
Вот и выходит, что на Гриньшу полагаться, как прежде, больше нельзя. Вене я верил, понапрасну клепать на человека, тем более на заслуженного разведчика, он ни за что не стал бы. Значит, все так и обстоит, объявилось вдруг в моем разведвзводе слабое звено, и с этим надо что-то делать. Хорошо еще, время не поджимает, и «солдатский телеграф», и знакомые из штаба дивизии сходятся на одном: в безопасном тылу мы пробудем еще недели две, не меньше.
Самым лучшим выходом было бы перевести Гриньшу назад в пехоту. Правда, нужно тщательнейшим образом продумать, как это устроить. С бухты-барахты, исключительно по моему хотению такие дела не делаются, и начальник надо мной не один. Нужно железно обосновать, отчего я вдруг решил так поступить с одним из лучших разведчиков, не замазанным в серьезных грехах – мелкие прегрешения не в счет. Возможно, придется задействовать и Веню Трофимова. Если объяснить все убедительно и обоснованно, отцы-командиры поймут – они тоже не вчера родились, не позавчера попали на фронт и сами прекрасно знают, к чему может привести, если в разведвзводе завелся желающий поберечь себя, драгоценного. Пусть даже бережение это будет неосознанное, от этого не легче – печальный финал окажется тем же самым. И гадай потом, отчего группа не вернулась с задания…
Пороть горячку ни в коем случае не следовало. Как и решать все в одиночку. Как далеко не впервые, следовало все вдумчиво обсудить со старшиной Бельченко. По штатному расписанию командиру разведвзвода не полагался ни помощник, ни заместитель, ни тем более замполит. Однако так уж сложилось, что у меня, едва пришел из пехоты, все эти функции исполнял Бельченко – совершенно неофициально, конечно, далеко не все об этом знали. И это всегда шло на пользу делу: авторитет у него среди разведчиков был большой, стаж и опыт – не в пример моему. Если совсем уж откровенно, это началось с той самой поры, когда я пришел согласно новому назначению: обстрелянный фронтовой офицер, вынужденный усваивать премудрости разведки с нуля, и прежний опыт здесь совершенно не годился, что я сам прекрасно понимал. Называя вещи своими именами, какое-то время старшина был для меня, выражаясь по-старорежимному, дядькой. Мягко и ненавязчиво, ни в малейшей степени не ущемляя моего самолюбия, многому научил, немало полезного присоветовал – с глазу на глаз, старательно соблюдая на людях субординацию, да и наедине не переходя неких границ и рамок…
Вот только Бельченко не было в расположении, вообще в городе. C утра поехал километров за пятьдесят в разведотдел армии, получать бесшумные наганы для нас и разведки артполка. Отличные были машинки с постоянными глушителями, они нам потом немало помогли. И вернуться должен был только завтра утром. Что никаких сложностей не сулило, время не поджимало, я же говорил, мы там должны были пробыть еще недели две…
Разговор с Веней произошел примерно в половине первого, а потом я отправился в разведотдел дивизии, где и проторчал чуть ли не до ужина. Накопилась куча текущих дел, мелких, но требовавших неотложных решений. К тому же дважды пришлось ждать, когда освободятся нужные мне люди.
