Декабристы. Перезагрузка (СИ) - Янов Алексей Леонидович (читать книги регистрация TXT) 📗
Перед ужином мужская половина дома совместно посетила баню, заранее протопленную Осипом. Парились в ней и отмывались больше часа. Перекусив перед сном, все разбрелись по своим углам: мы с Дженни поднялись на второй этаж, ирландцы остались на первом, а Окуловы спустились вниз на цокольный этаж. Завалились спать уже глубоко за полночь и продрыхли «без задних ног» почти до полудня.
Собственная недвижимость на Васильевском острове по задумке одновременно будет служить мне не только жилым помещением, но и коммерческим – первый этаж дома и часть хозпостроек я был намерен превратить в типографию/издательство. Подобная практика по оборудованию «вольных» т. е. частных типографий в жилых домах в России процветала уже не первое десятилетие, поэтому, с точки зрения хронообывателей, ничего странного, экстравагантного или необычного в подобном решении вопроса не было.
Проблем с покупкой бумаги не возникло. В России на данный момент было больше сотни бумагоделательных фабрик, но везде, кроме Императорской бумажной фабрики в Петергофе, бумага производилась ручным полистным черпанием из чана с бумажной массой. Правда, в результате машинного производства (отлива) петергофская бумага стоила дороже бумаги ручной выделки, без коррупции здесь, видать, не обошлось. Ну, да, ничего страшного, бумагу я заказал не только в Петергофе, но и в других местах – в Ропше и непосредственно в самом Петербурге. Заодно объездил все эти предприятия, попутно знакомясь с местным инженерно-техническим персоналом и оборудованием. Ведь мне для типографии тоже нужно было дополнительно кое-чего заказать на местных заводах. Да и рабочих нанять тоже требовалось.
Недостающую литографскую технику, а также шрифты удалось закупить в «Экспедиции заготовления государственных бумаг» – недавно построенной под руководством инженера А.А. Бетанкура типографии и бумажной фабрики на набережной реки Фонтанки.
Там же, в «Экспедиции», где я намеривался прикупить литографский камень, который сама «Экспедиция» закупает из германских каменоломен, случилось одно знаменательное событие. Нежданно – негаданно, мне удалось познакомиться с одним выдающимся русским изобретателем – бароном Павлом Львовичем Шиллингом. Русский он, конечно, относительно гражданства, а так он родом из балтийских немцев. Но это все не стоящая упоминания ерунда, известен мне Шиллинг был, прежде всего, как изобретатель … пам – парам … телеграфа!
Откуда я узнал про Шиллинга и о многих других известных людях этой эпохи, думаю, понятно. Все последние девять лет своей жизни в свободное время я эпизодически занимался тем, что систематизировал всю доступную в смартфоне информацию о деятелях нынешнего времени, событиях, научных и производственных открытиях и так далее. А потому Шиллинг, как первоизобретатель телеграфа, просто не мог во время этих изысканий не попасться мне на глаза. Но самое удивительное и приятное заключалось в том, что я-то планировал в ближайшее время найти Шиллинга и попытаться наладить с ним контакты и деловые отношения, но тут он сам по себе всплывает на моем горизонте! Не иначе как судьба …
Но, обо всем по порядку. Экспедицию заготовления государственных бумаг и Государственный ассигнационный банк возглавлял князь и тайный советник Хованский Александр Николаевич.
Ожидание в приемной управляющего продлилось не долго. Через не плотно прикрытую дверь я расслышал, как местный секретарь представлял меня своему шефу.
– Ваше сиятельство, к вам изволил пожаловать проситель …
– Пускай обождет, мы с Павлом Львовичем ещё не закончили …
Секретарь понизил громкость, почти зашептал:
– Это Головин Иван Михайлович.
– Знакомое имя, – после секундной заминки вновь раздался голос Хованского.
– Уж не американский ли это писатель? – послышался приятный баритон, вероятно того самого, некоего Павла Львовича.
– Так точно-с, он самый.
– О-о!.. Немедля зови его сюда! Действительно, слышал про него от своего зятя Юрия Александровича. Зятюшка мой, как ты Павел Львович наверняка знаешь, не столько сенатствует, сколько находится в расположении вдовствующей императрицы Марии Федоровны в качестве секретаря. А там, в этом бабском царстве …
Заслышав быстро приближающиеся шаги клерка, дабы самого себя не скомпрометировать подслушиванием, я отпрянул подальше от двери, придав своему лицу расслабленный, даже скучающий вид.
– Его сиятельство князь Александр Николаевич Хованский, и гость князя, его превосходительство барон Павел Львович Шиллинг соблаговолили вас принять, милости просим … – секретарь нараспашку раскрыл дверь, и, дождавшись пока я войду, плотно её прикрыл.
Не успел я толком осмотреться, как моя рука была заключена в крепкое рукопожатие.
– Приятно познакомиться, Иван Михайлович. Позвольте засвидетельствовать вам и вашему великолепному литературному творчеству моё глубочайшее почтение!
Передо мной во всей красе предстал Шиллинг Павел Львович – человек небольшого роста и необыкновенной толщины, весьма походил на собственные книжные изображения. Он скромно представился как востоковед, литограф, открывший первую в России литографскую мастерскую при Коллегии иностранных дел, приспособив её для нужд картографии. Сообщил также о том, что знаком и даже дружен с Пушкиным А.С.
Шиллинг продолжал свой рассказ, а я размышлял, стоит ли иметь дело, общее дело, с этим человеком. Продолжало меня смущать то обстоятельство, что Шиллинг, будучи с русскими войсками в Париже вступил в масонскую ложу, затем, до 1816 года, был членом петербургской ложи «Петра к истине». Хотя с другой стороны, сейчас масонов хватает не только среди ученых, но и офицеров – будущих декабристов. С этой многочисленной братией разобраться быстро и просто не получится даже монархам, а мне, в моем нынешнем положении, наверное, остается лишь молча принимать существующие правила игры.
К тому же, насколько мне было известно, создание литографии для МИДа было лишь внешней частью работы Шиллинга. Кроме этого, он параллельно трудился в так называемой «Секретной экспедиции цифирной части» – в отделе шифрования МИДа, где разрабатывал механическое устройство (наборно-разборную таблицу, наклеенную на коленкор) для биграммного шифрования. По сложному алгоритму двузначные буквенные сочетания составляющие лексикон (цифирь) биграммного шифра, шифруются кодовым обозначением из двух–, трёх– или четырёхзначных чисел, взятые по два раза каждое для переменной передачи буквенных биграмм то одним, то другим числом. Плюс к этому, в биграммное шифрование Шиллинг еще и ввел отдельные нововведения вроде «пустышек» и дополнение текста хаотическим набором знаком. Подобными шрифтами российские дипломаты и военные пользовались вплоть до начала Второй Мировой войны.
Потом весьма кратко, парой предложений, отрекомендовался и Хованский. В конце собственной самопрезентации князь снова вспомнил про своего зятя Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого, который оказался примечателен тем, что являлся известным при дворе поэтом-стихотворцем, сенатором, неотлучно находящимся при Особе Императрицы Марии Федоровне.
В ходе этого неспешного разговора мне удалось перевести стрелки с окололитературных тем на более приземленные и важные для меня предметы, вызвав у обоих – и Шиллинга, и Хованского профессиональный интерес. Дело в том, что в России еще не были знакомы с недавно открытой Зенефельдером металлографией, где вместо известнякового камня используются металлические формы. Далее такие печатные формы можно легко усовершенствовать с помощью гальванопластики и гальваностегии. Эти направления электрохимии, в процессе которых с помощью электрического тока становится возможным получать точные копии рельефных изображений, а также покрывать изделия тонким слоем металла, пока что не были развиты нигде в мире. Ведь основы гальванопластики и гальваностегии были заложены Б.С. Якоби в конце 30-х годов текущего века.
Поэтому, стоило лишь мне заговорить о металлографии и прикладной электрохимии, как в лице, по крайней мере, Шиллинга я обрел преданного сподвижника. Ну, а уж когда речь с темы технической начинки моего будущего издательства опять вывернула на электрохимию, а с нового химического источника тока плавно перетекла к экспериментам Шиллинга по созданию телеграфа, как я в очередной раз сумел удивить Хованского, а Павла Львовича, так и вообще, казалось, поразил в самое сердце.
