Красный Наполеон (СИ) - Гиббонс Флойд (читаем книги онлайн txt) 📗
– Я вижу, что вы собираетесь сегодня с ним на прогулку, – продолжала она. – Давно, давно мне не приходилось выезжать с ним. Теперь мне приходится большую часть времени проводить дома у детей. Но сегодня я хочу приготовить ему сюрприз и поехать с ним на утреннюю прогулку. Собственно, мне здесь – в его штаб-квартире, делать нечего, но я хотела ему показать мой новый костюм для верховой езды. Он сшит по моему эскизу. Как он вам нравится? Считаете ли вы, что он соответствует моему положению жены главнокомандующего?
Прежде чем я успел ответить на ее вопрос, отворилась дверь и в комнату вошел один из адъютантов и что-то шепнул моему спутнику.
Мы встали. Лин сказала:
– Я позволю себе удовольствие лично представить вас моему мужу, – и мы втроем направились в соседний зал.
Карахан находился в нем в одиночестве и стоял у камина. Его коротко остриженные черные волосы придавали лицу выражение жесткости. Голова его была чуть наклонена вперед, а тонкий рот сжат. Он стоял спиной к камину, развернув плечи и заложив руки за спину.
Лин Ларкин остановилась в нескольких шагах от нас и взглянула на своего мужа. Последний перевел на нее свой пылающий взгляд и не подал виду, что узнает ее или хочет приветствовать ее. Наступило длительное и тягостное молчание.
– Дорогой мой, – попыталась нарушить это молчание Лин, – как тебе нравится… я думала… позволь мне представить тебе моего старого товарища… может быть, мы тебе помешали? ты занят?
Лицо Карахана оставалось по-прежнему неподвижным. Огненные глаза его продолжали впиваться в лицо стоявшей перед ним белой женщины. Я почувствовал ее смущение, и мне стало жаль ее. Молчание становилось мучительным.
– Немедленно ступай домой, – наконец-то раздался его голос. Английские слова с шипением слетали со стиснутых губ Карахана. – Дети ждут тебя. И снами с себя этот шутовской наряд, прежде чем ты покажешься им. В моей семье штаны носят только мужчины.
Лин, ни слова не говоря, повернулась и поспешила уйти. Она избегала встречи с моим взглядом, во я заметил, что губы ее дрожали. Неужели это была та самая своевольная и строптивая Лин Ларкин, которую я знавал в Бостоне и в Нью-Йорке? Неужели то была та самая Лин Ларкин, призывавшая рабочих к восстанию и проповедовавшая мировую революцию и террор?
Бойер и я молча созерцали эту тягостную сцену. Казалось, Карахан не заметил нас. Лишь после того, как дверь захлопнулась за его женой, он повернулся ко мне, и его глаза пристально осмотрели меня с головы до пят.
Казалось, он изучает меня, и хоть этот осмотр длился всего лишь несколько секунд, они показались мне вечностью. Потом он небрежно кивнул мне головой.
– Здравствуйте, – сказал он, и голос его зазвучал чуть приветливее, чем тогда, когда он говорил со своей женой. – Мы попьем чаю и через десять минут пустимся в путь. После прогулки вы сможете позавтракать.
Он говорил по-английски с легким американским акцентом, унаследованным от Лин, бывшей его учительницы.
Стоя у камина, мы выпили несколько стаканов чаю. Тщетно пытался я заговорить о своих корреспонденциях и объявленной мобилизации – полковник Бойер беспрестанно говорил о погоде, лошадях и различных пустяках. Карахан продолжал молчать.
После чаю он направился к выходу, и мы последовали за ним. Очутившись на дворе, он указал мне на лошадь, стоявшую рядом с его лошадью. Мы вскочили в седло и в сопровождении нескольких офицеров поскакали на прогулку. Я скакал слева от Карахана; по другую сторону скакал Бойер.
– Как обстояли дела в Северной Африке в момент вашего последнего там пребывания? – спросил меня Карахан.
Я вкратце изложил ему мои впечатления о том, что мне суждено было увидеть во французской, испанской и английских армиях Африки, и постарался перевести разговор на интересовавшую меня тему:
– Ни одна из европейских держав не располагает армией, которая была бы столь же сильна, как ваша армия, имеющаяся в данное время в вашем распоряжении, или которая будет иметься в вашем распоряжении, после проведения мобилизации.
– Чьи войска в Северной Африке, по вашему, наиболее дисциплинированы? – спросил меня Карахан, не обратив внимания на мою уловку и не удостаивая меня взглядом.
Я ответил ему, что по моему мнению наиболее дисциплинированы и боеспособны фашистские отряды Муссолини, находящиеся в лучшем состоянии, чем их французские, английские и испанские соседи по фронту.
– Правда ли то, что французы и итальянцы применяют для переброски сил на фронт большие аэропланы? – продолжал он спрашивать бесстрастным тоном.
Я ответил ему, что это действительно так, и что я об этом не раз писал в своих корреспонденциях. Он помолчал мгновение, а потом переменил тему беседы.
– Какого вы мнения о румынской армии?
– Не особенно высокого, – ответил я. Я ожидал, что он улыбнется, но лицо его осталось по-прежнему бесстрастным. Он ускорил лишь бег своего коня, и Бойер и я последовали его примеру.
– Вам приходилось встречаться с Пилсудским? – спросил он, и по тону его вопроса я понял, что он достаточно полно осведомлен обо всем, что касалось меня. Мае оставалось лишь со всей откровенностью заговорить о своем прошлом.
– Да, я встретился с ним в 1921 году во время войны против вас. Вы тогда заставили нас пробежать немалое расстояние. От Киева до Варшавы. Около Брест-Литовска я чуть было не попал в плен.
Наша своеобразная беседа длилась целый час. Мы продолжали носиться по дорогам и полям, и я должен был признать, что подобное интервью было очень утомительным. Карахан продолжал задавать мне ряд вопросов военного характера. Его интересовало состояние дорог, авиации, артиллерии европейских держав, настроение населения, воинский дух армии, характеристики отдельных военачальников, короче говоря все, что я мог ему сообщить.
Возвратившись в Петровский дворец, он пригласил меня следовать за ним. Проходя через вестибюль, он небрежно ответил на приветствие своего штаба и, казалось, целиком ушел в разрешение какой-то проблемы. О чем он размышлял, оставалось для меня тайной.
Бойер и я последовали за ним в его рабочий кабинет. На сей раз он предложил нам сесть. Минуту мы помолчали. Он не сводил с меня пристального взгляда. Потом он заговорил:
– Я принял решение. Вы останетесь у меня, – или вернее, вы останетесь в Москве. Вы слишком хорошо осведомлены в военных делах, чтобы я мог вам позволить беспрепятственно передвигаться по стране. Отосланная вами вчера корреспонденция могла бы повредить моим планам, и поэтому она была задержана. Я не желаю возбуждать беспокойство среди моих соседей. Ваши предположения и расчеты соответствуют действительности. Я предпочитаю иметь дело с разумными людьми, хотя бы они и являлись моими врагами. Вам не будет дано возможности переслать ваше вчерашнее сообщение в вашу страну, и вы будете лишены права свободного передвижения по СССР. Я полагаю, что в той же мере вы и ваша газета будете заинтересованы в том, что вам будет предоставлена возможность находиться при мне: поэтому я надеюсь, что вы останетесь здесь по доброй воле. В информационном материале о вас я нашел письмо к вам генерала Першинга. Он писал вам:
„Вы всегда были мужественны и честны, и я приношу вам свою благодарность.“ Першинг никогда не бросался словами. Поэтому, я надеюсь, что могу вам довериться и предоставляю вам выбор – угодно вам быть арестованным, или вы дадите мне свое честное слово? В последнем случае вы будете оставлены под надзором Бойера, что отнюдь не означает для вас каких-либо лишений. Разумеется, этот надзор будет распространен и на ваше бюро, и на вашу секретаршу, и на летчика. Полагаю, что в моих условиях нет ничего обременительного для вас – я думаю, что ваше пребывание здесь будет не лишено для вас и для вашей газеты интереса. Если вы дадите мне слово, что не будете пытаться посылать за границу сообщения, минуя нашу цензуру, то вам будет предоставлена возможность всюду бывать и в первую очередь получать всю информацию. Однако ваши корреспонденции не должны содержать ничего, что могло бы повредить нашим военным интересам. Я не ставу от вас требовать, чтобы вы подтасовывали какие-нибудь факты, также я не собираюсь использовать ваше пребывание в Москве в своих агитационных целях. Я в этом не нуждаюсь.
