Драмы - Штейн Александр (читать хорошую книгу полностью .txt) 📗
Стук в дверь.
Прощай. (Открыла дверь).
Входит Рублев.
(Отпрянула). Зачем?
Коновалов. Ну, в вестибюле заждался, прискучило... (Протянул руку). Здорово, Рублев!
Рублев (тихо). Здравствуй, Василий Фролович.
Коновалов. Так что же — завтра эвакуируешься?
Рублев. Да, есть решение Военного совета. Со всем заводом.
Коновалов. Ис семьей?
Рублев (тихо). Да.
Коновалов. С чьей же семьей?
Рублев молчит.
С моей семьей?
Рублев. Василий Фролович...
Коновалов. Не торопись говорить, торопись слушать, друг ты мой испытанный...
Екатерина Михайловна (устало). Зачем? И так все страшно, так бесконечно страшно...
Коновалов. Друг не испытанный, что орех не расколотый... Иные, малодушные, отвернулись, а ты, Рублев, нет, ты пришел в тот же день, да? Руку дал, слова сказал какие надо — к прискорбному случаю. Так ведь было всё?
Рублев молчит.
Мальчонку пожалел. Словом, подошел не формально. Теплом дохнуло. Ну что ж? Ценю. Без напасти друга и не раскусишь. И Екатерина Михайловна оценила.
Рублев (так же тихо). А я тебе друг, Василий Фролович, что бы ни было меж нами...
Коновалов. Недруг бы разве так утешил? Зато и отблагодарили тебя, жалостливого. Зато и семью — тебе. Сына — тебе. (Усмехнулся). Как говорится, пожал, где не сеял.
Снова заиграл оркестр.
Екатерина Михайловна (Рублеву). Надо идти! Коновалов (кивнул). Пора.
Рублев. До свиданья, Василий Фролович. (Пошел. Остановился). Василий Фролович... Екатерина Михайловна была очень несчастна, я — одинок. Жена моя ушла, ты знаешь. Женщины меня никогда по-настоящему... как тебя... не любили.
Екатерина Михайловна. Не надо...
Коновалов. Скромничаешь. Похвально.
Рублев. Нет. Не обольщался я насчет себя никогда, Василий Фролович. И... и судьбу отношений наших с Екатериной Михайловной... если не во всем, то во многом... в очень многом... решила не ко мне любовь — к Илюше. Что ж, хотела Екатерина Михайловна облегчить ему вступление в жизнь и...
Коновалов. Благородно, как благородно выражаешься, Рублев! И вообще — как все изящно и благородно. (Екатерине Михайловне). Изменила из любви к сыну! Исключительно! Где это я читал, у Ги де Мопассана, что ли? (Бешено). Так вы что же, черт вас подери, Илюшку фамилии моей лишили?
Входит Илюша.
Илюша. Можно? (Поправив очки, оглядывает номер). Здесь остановился товарищ... (Увидел Екатерину Михайловну). Мама, а где... (Увидел Коновалова). Папа! (Бросился к отцу). Папа!
Екатерина Михайловна (Рублеву). Пойдем.
Рублев, кивнув, уходит. Взглянув на отца и сына, медленно уходит Екатерина Михайловна. Пауза.
Илюша (тихо). Как я ждал тебя, папа. Как ждал. Как верил, что ты вернешься, не можешь не вернуться. И в тебя я верил, папа, больше, гораздо больше, чем в себя. И... тысячной секунды не сомневался в тебе, папа...
Коновалов (глухо). Илюшка, дурачок ты мой...
Илюша. Постарел ты чуть-чуть, но ведь не изменился, да?
Коновалов. Каким вошел, Илюшка, таким вышел... (Неожиданно). А паспорт? Паспорт ты получил?
Илюша. Еще в прошлом году...
Коновалов. На чью фамилию паспорт?
Илюша (тихо). Коновалов я, папа. Коновалов Илья Васильевич. И паспорт на имя Коновалова Ильи Васильевича. Разве бы я мог иначе? А ты думал...
Коновалов. Так и думал. И я ведь в тебя верил, Илюша.
В дверях появился Батенин. В руках у него подушка. С изумлением смотрит на Коноваловых.
Батенин. Простите, я, кажется, не в тот номер...
Троян (выходит с телефоном в руках). В тот, тот. Отоспались в бомбоубежище? (Включил аппарат). А где... Екатерина Михайловна?
Коновалов молчит.
Знакомьтесь. (Поглядел на Коновалова, потом на Батенина, засмеялся). Двое... с того света.
Коновалов и Батенин здороваются.
Коновалов (показывая Трояну на Илюшу). И ты познакомься. Илья Васильевич... (подчеркнуто) Коновалов.
Стук в дверь.
Троян. Попробуйте...
Входит Тюленев. У него растерянный и расстроенный вид. Молча козыряет Илюше и Батенину.
Тюленев. Вам... не звонили, товарищ майор?
Коновалов. Кто должен был звонить?
Тюленев (вздохнул). Из Адмиралтейства.
Коновалов. Зачем?
Тюленев (снова вздохнул). Да видите ли, какая история... Василий Фролович. Видно, не хотят, чтобы я... чтобы меня — командиром корабля.
Коновалов. То есть как это — не хотят? Кто не хочет? Все согласовано.
Тюленев. Всё, да не всё. (Мнется). Не доверяют мне, Василий Фролович. Ну — не доверяют...
Пауза.
Коновалов. А может быть, не вам, а мне?
Тюленев молчит.
Ценю вашу деликатность, товарищ капитан.
Тюленев молчит.
(Трояну). А я-то, ду-у-рак...
Звонит телефон.
Илюша (берет трубку). Да, слушаю. Я — Коновалов. (Слушает). Так. (Смотрит на отца). Так. (Слушает. Медленно кладет трубку). Папа, это тебе... из Адмиралтейства... Отменили приказ... Тебе в тыл лететь.
Коновалов молчит.
Как же это, папа?
Коновалов (с усмешкой). Выходит, один только ты мне и доверяешь, Илюшка...
За окнами — пронзительный неприятный свист. Потом — грохот. И снова — звенящий свист и грохот. Смолк оркестр в ресторане.
Тюленев (прислушивается). Нет, не воздух...
Батенин. В наступление пошли?
Снова свист пролетающего снаряда и грохот.
Голубь (привстала на диване, протирая глаза). На передовую заехали, что ли? (Увидела посторонних людей, смутилась, растерянно вскочила, сдернула с кресла противогаз, вытащила оттуда гребенку, пудреницу, приводит себя в порядок).
Из раструба радио слышится голос: «Внимание! Внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу! Движение по улицам прекратить! Населению укрыться!»
Троян (к Голубь). Вы правы, старшина Маруся. Заехали на самую передовую. Эти незадачливые фашистские авантюристы уже достают до центра города полевыми орудиями...
Коновалов с удивлением взглядывает на него.
Да-да, я уже говорил. Мне не нравятся... Мои мысли...
Люба (стремительно вбегая и на ходу нахлобучивая на себя каску). Вадим Николаич, граждане, артиллерийский обстрел! От окон, подальше от окон! (Споткнулась об осколок фужера). Ой, что это?
Троян. Взрывная волна, Любочка.
Люба. Ковер повредится. От окон подальше, товарищи, от окон! (Убежала).
Коновалов. Отойди от окна, Илюша.
Илюша. Не уеду, папа.
Коновалов. Что?
Илюша. Не уеду из Ленинграда.
Коновалов. Глупости. Муть.
Грохот артиллерийских разрывов. Голос из репродуктора: «Внимание! Внимание! Район подвергается артиллерийскому обстрелу!»
Илюша. Это бесповоротно, папа.
Коновалов. Муть, говорю. С твоей ногой...
Илюша. Пустяки, папа. Сейчас всё пустяки. Не отговаривай — напрасно. И можешь не сомневаться, не подведу тебя... твою честь... нашу честь не подведу, папа.
Пауза.
Коновалов. Коновалов ты мой, Коновалов. Илья Васильевич...
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
В том же номере гостиницы следующим вечером. Сумерки. Шторы еще не спущены, свет не зажжен, и оттого рельефнее и резче небо, нависшее над Ленинградом, в отблесках пожара то лиловеющее, то янтарное, то почти черное, как запекшаяся кровь. Из репродуктора слышится сдавленный страстью голос: «...много видел и ездил — таких городов в мире нет. Хотят в щебень превратить, бьют, как только могут бить безжалостные подлецы эти... Мы будем защищать свой город, каждый камень будем защищать, любимый, родной Ленинград. Товарищ! Речь идет о самом основном. Быть или не быть — вот в чем дело. И оставь, товарищ, если у тебя есть, хоть на минуту оставь личные мелкие соображения: как бы мне увильнуть, куда бы мне спрятаться, не об этом идет речь, и не убережешься ты, если у тебя есть шкурные или трусливые мысли. Народ тебя найдет и не простит тебе, скажет: где ты был, прятался, — отвечай! И враг тебе не даст пощады, он тебя постарается найти. Путь единственный, прямой, идти всем, идти, не щадя себя...» Теперь в скупых, сумеречных линиях стал заметен человек, стоящий у окна. Это Батенин. «Идите и бейтесь, юноши и девушки Ленинграда, иди и бейся, как никогда никто еще не бился! Красноармеец, моряк, летчик, рабочий, девушка, студент, школьники старших классов, ученики фабзавуча, к вам обращаюсь я, люди в море и окопах! Помните, судьба города, судьба фронта, а за фронтом и большие судьбы решаются сейчас! Да здравствует победа! Ура, товарищи!» Из репродуктора слышатся шум, крики. Дверь в номер тихонько приоткрывается. Синий, маскировочный свет вычерчивает в проеме силуэт бойца в стальной каске. Из раструба радио слышится: «Мы транслировали из Дворца Урицкого речь писателя — бригадного комиссара Всеволода Вишневского перед молодежью Ленинграда».
