Успокой моё сердце (СИ) - "АlshBetta" (версия книг txt) 📗
*
Все-таки огромное количество событий в нашей жизни происходит чересчур быстро, чтобы как следует запомнить их или подготовиться. Стремительные и моментальные, настигающие мгновенно и не отпускающие до самого конца, как вагончики, на миг застывающие в мертвой петле американских горок, события влекут нас за собой, не давая остановиться. А потом, когда приходит время, с громким визгом, с непонятным треском, с быстрым, доходящим до искр торможением, сообщают, что «все кончилось».
То же самое происходит сегодня с нами. Со всеми.
Кажется, всего два часа назад и я, и Джаспер безмятежно разговаривали на черных креслах, ожидая возвращения Эдварда, до которого оставалось жалких двадцать минут. Я смотрела на Джерома, я видела посадки и взлеты самолетов… я не могла даже предположить, что будет дальше и, что самое главное, с какой скоростью будут развиваться события.
Однако все уже случилось. Я плохо помню подробности, но основная картина, как и основные итоги, вполне ясна.
Сложно поверить, наверное, даже невозможно, принимая во внимание все, что связывает нас с Кашалотом, но он мертв. Я видела, что мертв. И даже если бы нет – после такого количества пуль не в состоянии открыть глаз даже терминатор. Крик по-прежнему стоит где-то в горле, а глаза, с которых давным-давно уже пропали слезы, печет.
Эта развязка слишком быстра. Настолько, насколько никто не в состоянии себе даже представить. Такое ощущение, что я внутри вакуума, а время наоборот, где-то там, за невидимой стеной, и для него нет ограничений. Оно бежит… бежит и бежит, даже не оглядываясь.
К тому же, снаружи в принципе что-то непонятное, а внутри – не до конца осмысленное. Я будто бы в прострации. Наверное, это эйфория, но если так, то поздновато…
…Мне до сих пор кажется, что все это – шутка, сон, продуманный розыгрыш, что угодно… не может человек, так долго бывший неотъемлемой твоей частью, так пропасть. Может быть, мне все же показалось? Все это?..
Однако белокурая головка на груди, тесно прижавшаяся, несмотря на то, что снотворное начало действовать больше двадцати минут назад, опровергает подобную теорию. Теплое тельце, все ещё чуть-чуть подрагивающее, спрятанное под одеялом, в моих руках. Помню вид малахитов, в которых со скоростью быстродействующего яда, разлетающегося по организму, расползалось уверение в предательстве самого родного человека, и оттого я глажу уже спящего малыша нежнее. Это была не просто боль, это было его безумие. И последствия этого нам придется принимать…
Хуже всего то, что подобным своим поведением Джером терзает и Эдварда. Два составляющих одного целого, инь и ян из игрушки-медальона, складывающегося вместе, что была у меня в детстве, слишком чувствуют друг друга. Раньше это помогало. Сейчас убивает последнюю надежду.
Я не представляю, что мы будем делать дальше. Мысли спутаны в пестрый клубок, хочется спать, хочется видеть, как оба Каллена улыбаются и как никто из них не плачет… я слишком, слишком сильно люблю их, чтобы наблюдать такие вещи, как во время взлета.
Эдвард пытался извиниться. Пытался, как и в день возвращения в особняк после ночи с ядом. Он взывал к своему сыночку, говорил, как любит и что готов сделать, чтобы это доказать. Но Джерри не слушал, отворачиваясь. И не давал к себе притронуться. Как только мужчина делал шаг нам навстречу, он взвизгивал, что есть мочи прижимаясь ко мне. Такого страха дети не испытывают даже после страшнейшего кошмара…
Он и не уснул бы, если бы не лекарство. У него бы просто не получилось. Да и то, после приема заветной таблетки до тех пор, пока папа не покинул салон, он отказался закрыть глаза…
И пусть все так безнадежно, пусть, пока мы глубоко в трясине, хотя, по сценарию, должны крепко стоять на твердой земле, но я уверена, Джерри сможет простить. Он сможет вернуть бывшее доверие между ними с Калленом. Иначе нельзя. Иначе просто невозможно.
Цифры на дисплее тонкого телефона сменяются в такт моим мыслям. Час ночи и двенадцать минут.
За окном – темнота, в салоне (все тот же самолет, хотя настроение совсем иное) тишина и тихонькое гудение двигателя. Эдварда нигде не видно.
К черту мысли, есть дела поважнее, чем праздные рассуждения. Тем более, какой в них теперь смысл?
Убедившись, что малыш спит, я, поцеловав напоследок его лобик, опускаю тельце на мягкие простыни. Накрываю все тем же одеялом, поправляя его края так, чтобы ни одна капля холодного воздуха не добралась до моего мальчика.
А потом встаю и, стараясь не шуметь, а следовать и даже дышать беззвучно, отправляюсь на поиски мужчины. Хочу его обнять. Хочу почувствовать себя в безопасности, услышать родной запах и голос, увидеть дорогое лицо и ещё раз доказать ему, проговорив слово-признание, то, что на борту авиалайнера неприкосновенностью можем похвастаться мы все.
В салоне всего одна дверь, которая отдана в наше пользование и которая ближе всех иных. Я не знаю других отсеков, а тем более пути к ним, и потому, наверное, лучше начать именно с этого варианта.
Закрыто.
- Эдвард, - становлюсь у стены, прислоняясь лбом к твердой железной поверхности, её прохлада не пугает – совсем наоборот, - все в порядке?
Ни звука в ответ. Но что-то подсказывает, что он все же здесь.
- Можно мне войти?..
Не надеюсь, что сработает и подействует. Готовлюсь опять «насладиться» тишиной и, развернувшись, устроиться на креслах, ждать, пока он сам решит вернуться к нам. Но на удивление получаю разрешение. Опять же, безмолвное, но все же.
Замок щелкает. Зеленый человечек загорается над порогом.
Боязно, будто от того, что я притронусь, дверь снова захлопнется, я обвиваю ручку. Мягко и осторожно опускаю её вниз, бесшумно проходя внутрь.
Комнатка уборной маленькая. И все же двое, пусть и с трудом, здесь могут уместиться.
- Привет…
- Привет, - неслышно отзывается Эдвард. Он сидит возле умывальника, опираясь на него правой рукой. Лицо, как и прежде, сведено и покрыто ледяной коркой бесстрастности. Но теперь морщины расположились на лбу ровным рядом, полосками пролегли в уголках глаз и рта.
Он плачет – щеки мокрые, а небольшие капельки, то и дело появляющиеся на коже, явно откуда-то берутся. Скрывать слезы ему нет смысла, а я не в состоянии их не заметить.
- В салоне светлее, - глядя на тусклую лампу над нашими головами, замечаю я. Подхожу на шаг ближе, становясь рядом. Пальцы, будто живя собственной жизнью, перемещаются на его плечи, гладят. Рубашка жесткая и помятая. В какой-то момент почти всерьез опасаюсь, что об неё можно порезаться.
- Здесь холодно, - рвано дает объяснение мужчина. Маскируя всхлип, громко прочищает горло. Кивает головой на такую же железную, как и все прочее, тумбу умывальника. Его правая нога как раз прижата к ней.
- Снова?..
- Да.
Как ни прискорбно, но ожидаемо. Я знаю, когда приходит приступ.
Я наклоняюсь, целуя его лоб. Бережно и нежно, как он всегда для меня делал. Свободная рука Эдварда тут же, не желая тратить времени, обвивается вокруг талии. Держит меня крепко, как в ту ночь, после взрыва бомбы. Теплым дыханием щекочет кожу, за мгновенье до того, как, сплетаясь со слезами, маленькие поцелуи ощущаются на её поверхности.
- Скоро пройдет, - обещаю, поглаживая его волосы. Пальцы пробегают в районе висков и я, взглянув туда, понимаю, что светло-серых волос стало больше.
- Нескоро, - отрицает мужчина, морщась, - в этот раз бесполезно.
- Нисколько.
- Н-не спорь.
- Вы помиритесь, - я понимаю, чему обязано такое его состояние. И спешу утешить. Знаю, сначала опровергнет, но…
- Нет.
Что и требовалось доказать.
- Да. И не говори глупостей, - хмыкнув, поправляю светлый и прекрасно отутюженный ворот рубашки.
- В следующей жизни…
- Эдвард, ты ведь знаешь, как сильно Джерри тебя любит, - вздыхаю, самостоятельно обнимая его и окончательно убеждаясь, что работа с краткими фразами здесь бесполезна, - мы объясним ему, почему тебе пришлось это сказать, и он поймет. Ты же папочка, scorpione.
