Успокой моё сердце (СИ) - "АlshBetta" (версия книг txt) 📗
- Может, ему нужна помощь? Его ранили…
- Белла, - телохранитель покидает свое прежнее место у окна, присаживаясь возле моей подушки, в изголовье кровати. По-отечески тепло заглядывает в глаза. Пытается даже улыбнуться. - Ты просто не выспалась. Закрывай глаза и отдохни как следует.
Он правда думает, что я смогу спать… сейчас?
- Я не буду.
Обжалованию не подлежит, мистер Хейл.
- Это не самый лучший вариант в твоем случае.
- Мне все равно.
- Он должен был говорить с тобой об упрямстве, мисс Свон.
Напоминание мужчины ржавыми ножницами вспарывает и без того саднящие раны. Слезы на глазах-таки выступают.
Наблюдая их, Джаспер смягчается. Ласково потрепав мои волосы, выдавливает искреннюю улыбку, через мгновенье растворяющуюся в серьезности выражения его лица.
- Ради Джерома вытри слезы, - советует он, - мальчик скоро проснется, и твой страх для него – не самое лучшее начало дня.
Я могу только согласиться. А что ещё остается?
Потому краешком простыни, с некоторым промедлением, но я все же убираю ту соленую влагу, что попала во внимание главы охраны. Дважды моргаю, окончательно избавляясь от неё.
- Замечательно.
Хейл поднимается, становясь обратно к шторам. Мне кажется, в просветах толстой ткани он что-то напряженно ищет.
Я глажу светлые волосы маленького ангела, заново, как впервые, как в ночь отравления, как после взрыва бомбы, как через десять минут после первого приступа без лекарств, обращаясь к единственному существу, которое даже из самой безвыходной, самой беспросветной ситуации, говорят, показывает выход. Если учесть все мое атеистическое прошлое, я говорю с этим созданием слишком часто, но не могу прекратить это делать. В чью-то всесильность жизненно необходимо верить…
День с туго натянутой тетивой беспокойства, день, в котором утро слишком длинное, обед слишком короткий, а вечер наступает внезапно, проходит в высшей мере отвратительно.
К тому моменту, как Джерри после необычайно долгого сна открывает глазки – одиннадцать тридцать – Джасперу так и не удается добиться ответа от желанного номера.
Мальчик не пытается понять где мы, не оглядывается в поисках кого-то или чего-то, что знает. Сморгнув туманную пелену, столько времени владевшую его сознанием, он тут же, не теряя лишних мгновений, покрепче прижимается ко мне, прячась среди одеял, подушек и моей пижамы. Тяжело вздыхает, ни капли не расслабляясь от поглаживаний. Молчит, как прежде. Ему нечего сказать.
Я, по совету Хейла, пытаюсь занять ребенка. Но от моих рассказов и увещеваний ему становится лишь хуже.
Джером жалуется на головную боль и хмурится каждый раз, когда приходится повернуться. Он бледный, маленький и беззащитный. Все, чего он хочет – пить, обнимая при этом меня. В усталых глазках, наполненных неприятными ощущениями, неуспокоенных, не находящих объяснения беспокойству, повисло ненавистное мне чувство. То самое, что я впервые увидела в драгоценных камушках в день нашей с ним встречи.
Боль.
Ему больно – и морально, и физически.
Мы сможем когда-нибудь перешагнуть через оба этих составляющих его мучений? Или что-то всегда неотрывно будет следовать рядом?
И, что самое отвратительное, уверить малыша пока не в чем. Нечем успокоить. Мы не можем добиться банального телефонного звонка, что уж говорить о приезде столь долгожданного папы…
Под вечер Джерри, отказавшись от еды, заказанной Хейлом у той самой женщины, удивленной нашим поздним (и, похоже, единственным за последний месяц) заселением, уткнувшись личиком в подушку, плачет.
Прозрачные слезки, не сопровождаясь ни всхлипами, ни рыданиями, орошают его кожу, делая её ещё белее.
Справиться с ними не помогают и мои объятья. Похоже, он достиг определенной грани своего терпения.
Он больше не выглядит спокойным и умиротворенным. Он больше не улыбается, и в глазах не проскальзывает ни намека беззаботности.
Мы переместились в самое начало – отчаянье, что ничем не разогнать.
Джером даже не пытается говорить. Он молчит. Дыхание – и то почти не слышно.
Мне хочется позвать доктора. Хочется узнать, что с моим мальчиком, и дать ему лекарство, дабы стало легче. Во всех смыслах.
Но первый и единственный целитель, что может излечить его, отсутствует, и, похоже, не увидит своего ангела ещё очень долго.
Терпеть – все, что ему остается.
И все, что остается мне.
- Солнышко, - подвигаюсь чуть ближе к мальчику, поглаживая его подрагивающую спинку, - расскажи мне, почему ты плачешь? Ты так сильно испугался?
Невероятно глупый вопрос, Белла…
А хуже всего то, что ответ на него заранее известен.
Джером, даже не обернувшись ко мне, кивает. Маленькие пальчики сильнее стискивают наволочку.
- Тебе не нужно ничего бояться, мой маленький, - уверяю я, целуя светлые волосы, - я всегда рядом с тобой, Джаспер здесь… папа…
При упоминании отца Джерри вздрагивает, с силой зажмуриваясь. Он начинает дрожать сильнее.
- Папа тебя ото всех защитит. Он никогда нас не бросит.
Бросит. Бросил…
Мальчик качает головой из стороны в сторону, всхлипывая громче, и никаких слов не надо, дабы подсказать его ответ.
- Никогда, - уже увереннее повторяю я, обвивая малыша руками и прижимая к себе. Теперь его дрожь словно по невидимому проводу передается и мне.
В чем–в чем, а в этой правде я убеждена. Что касается защиты, что касается спасения – Эдвард будет первым, кто выйдет за нас на поле боя. И последним, кто с него уйдет.
- Где бы мы с тобой ни были, Джерри, - шепчу я ему на ушко, - папа всегда рядом с нами. Он любит тебя больше всех на свете. И я люблю. Очень-очень сильно… сыночек.
Впервые после Чили употребляю это слово, предложенное самим малышом, пусть и несколько робко, надеясь, что не перехожу границ. Быть может, после возвращения в Штаты он снова вспомнил об Ирине и снова считает слово «мама» исчадием Ада?..
Благо, мои опасения оказываются напрасны.
Мальчику, похоже, становится немного легче. Судорожно вздохнув, он поворачивается в мою сторону, смотрит своими большими глазками, смаргивая слезы. Говорит «спасибо». Доказывает, что это слово ему приятно слышать.
- Ну вот видишь, - я чмокаю его макушку, делая глубокий вдох, - все не так страшно. Не бойся. Ничего никогда не бойся. Никто не даст тебя в обиду.
Джерри верит. Дышит уже спокойнее. Мне кажется, даже малость расслабляется, удобнее устраиваясь в моих объятьях.
- Ты точно не хочешь покушать? – киваю ему на прикроватную тумбу, где до сих пор стоит поднос с тарелкой рисовой каши и с бефстроганов, - тебе понравится, если попробуешь.
Джером снова супится, снова поджимает губки.
«Нет», - ответ очевиден. Ну что же…
- Хорошо, - я соглашаюсь, не желая портить ему только-только малость выровнявшееся настроение, - тогда нам лучше поспать, а утром попросить сварить тебя овсянку. Ты ведь любишь овсянку, так?
Он несмело соглашается, покрепче приникая ко мне. Глубоко, тяжело и грустно вздыхает, закрывая глаза.
- Picollo angelo, - с нежностью бормочу, подтягивая к его плечикам одеяло, - все хорошо, слезки нам не нужны, нам не из-за чего плакать…
На миг последняя фраза воскрешает в памяти мысль что, быть может, и есть из-за кого… из-за кого… но я не пускаю её дальше допустимого предела. У Эдварда не было оптимизма, но была надежда. А у меня есть и то и другое – за это стоит поблагодарить Джаспера.
Все вернется на круги своя.
И папа вернется.
- И когда зацветут апельсины, весна придет, - напеваю маленькому ангелу последние слова из колыбельной мужчины, мягко улыбаясь. Теперь и сама верю. Во все.
Но не успевает Джерри как следует заснуть, а я подумать о чем-то ещё, задумчиво разглаживая его волосы, как с громким характерным звуком ключ вонзается в дверной замок, дважды поворачиваясь в нем.
На пороге комнаты, освещенной, опять же, той единственной лампой, стоит мистер Хейл, держа в руках телефон. Его дисплей светится в темноте ярким пятном и бросает блики на грязный ковер на полу.
