За закрытой дверью. Записки врача-венеролога - Фридланд Лев Семенович (читать книги без сокращений .TXT) 📗
Ее лицо залилось краской, потом побледнело и покрылось пятнами.
— Я не знаю, — глухо ответила она после длительного молчания. — Все живут так. Все мужчины подходят ко мне с такими намерениями. Я не даю никакого повода, а они разговаривают со мною так, будто все это само собою разумеется. А если я протестую, мне говорят; это мещанство, предрассудок, отсталость… А потом, доктор, как бы это сказать, найдет вдруг на тебя такое настроение. Разве я этого хочу? Потом, на другой день, ходишь сама не своя, билась бы об стену, загрызла бы себя.
К тому же, подумайте, с утра до вечера служба, утомительная, скудно оплачиваемая. Еле-еле сводишь концы с концами. Стучишь на машинке, а в голове; «Сапожнику надо заплатит за подметки, блузка изорвалась, чулки вздорожали». Не знаешь, что приобрести раньше. А жизнь проходит, не ждет, Мчится своим чередам. Смотришь на других — они счастливы, к чему то стремятся, что-то у них есть, волнуются, чего-то добиваются… Вот и тебе хочется немного ласки, уюта, теплого отношения. Ведь я не старуха. Мне нужно все это. Кто же виноват, что к нам в этот момент подходят не те, кто мог бы стать самым дорогим в жизни.
В ее голосе звучала глубокая печаль.
— А почему вы думаете, — сказал я, — что все дело в этом? Что вся суть в «дорогом»? Конечно, это тоже важно. Но нет ли еще какого-либо другого смысла в жизни? Вот, вы жалуетесь, что вам скучно, что вы одиноки. Отчего же вам не пойти по общему пути с другими? Попробуйте работать в какой-либо общественной организации, у вас в учреждении ведь их сколько угодно. Начните, и вы увидите, как у вас изменится настроение. Учитесь жить с другими и для других, для всех, для таких, кто трудится, как вы. Тогда вам не придется заполнять пустоту вашего существования мимолетными увлечениями.
Она посмотрела на меня с грустью и сказала, подумав:
— Нас к этому не подготовили. Мы — пустые… навсегда.
Напудренные щеки ее опять покраснели.
— Батюшки, — воскликнул я, спохватившись. — Мы совсем заболтались. Ну, идите, мой друг, и подумайте о нашем разговоре.
Она вышла. В передней при свете стосвечовой лампы сидели вдоль стены на скамьях больные. У одних были скучающие лица, у других — нетерпеливые. Беглым взглядом я охватил все это разнообразие лиц, выражений, фигур.
Я никогда не понимал жалоб на скуку работы тех, кто в своей деятельности соприкасается с большим количеством людей. Человеческий материал, в конце концов, очень занятен. Вслушиваясь в сочный, неприкрашенный рассказ больного, иногда как будто читаешь художественное произведение, вышедшее из-под пера чуткого изобразителя быта. В амбулатории это бывает сплошь и рядом.
И какой простор для наблюдений! Даже сейчас, в момент, когда я открываю дверь приемной.
Первым ко мне сидит немолодой мужчина в потертом пиджаке и старомодном воротничке с отворотами. Я знаю его: это счетовод какого-то треста. В момент, когда я появляюсь на пороге, лицо его принимает безучастное выражение. Оно как бы говорит окружающим: «У меня не то, что вы думаете. Я здесь по делу. Я выше всяких подозрений». Он даже отворачивает от меня голову. Но я вижу, как углом глаза он держит в поле зрения меня и дверь кабинета.
А вот совсем еще подросток. Коротко подстриженные волосы делают ее похожей на девочку. Но у губ лежит складка, делающая ее рот — ртом женщины, узнавшей страдание. Ее тонкие губы крепко сжаты. Она ни на кого не смотрит. У нее злое выражение лица и какой-то каменный взгляд. О, эта будет долго помнить обиду! Она не простит. Она будет мстить — все-равно кому.
Неподалеку от нее сидит степенный мужичок. Он напоминает старосту артели, ну, например, плотников. У него широкая рыжеющая борода. Две глубокие борозды бегут от выреза ноздрей к куделящемуся волосу подбородка. Он спокойно оглядывается по сторонам, словно желая сейчас же завязать беседу с соседями, и изредка вздыхает, как бы говоря: «Наказал меня Господь».
Когда он войдет ко мне, его первые слова, конечно, будут: «Попутал меня нечистый на старости».
Рядом с ним сидит рабочий. Ему не более 20–22 лет. Он знает, что такое труд. Щеки румяные, как у девушки, а руки уже огрубели. Вероятно, он рабкор. Время от времени он обводить взглядом соседей, и в глазах его светится слегка тревожное любопытство. Он как будто хочет сказать: «Ах, так вот они, эти люди с ужасными венерическими болезнями! Но ведь они совсем обыкновенные люди, такие, как и все, как и я».
В углу примостилась старушка. Она еще моложава на вид, у нее пухлое лицо с ямками на щеках, седые волосы, но глаза, черные, блестящие, живые. Приветливо улыбаясь, она очень грациозно кланяется мне издали выразительным, несколько театральным движением головы. Я узнаю ее. Это — балерина, очаровательная в восьмидесятых годах прошлого века, прекрасная надежда тогда знатоков балета. Чайковский был в восхищении от этой «кошечки Маторсен». Ее ожидала европейская слава. Но она была слишком шаловлива в свои двадцать лет. На премьере «Спящая красавица» она неосторожно обращалась с огнем, и ее платье вспыхнуло, как факел. Рубцы, оставшиеся после ожогов, заставили ее расстаться со сценой.
Теперь она где-то в студии Губпрофобра преподает пластику. У нее обнаружились какие-то непорядки в мочевом пузыре, и время от времени я вижу ее здесь, в амбулатории. Когда, уже с рецептом в руках, она покидает мой кабинет, у двери, прощаясь со мной, она делает грациозный реверанс, точно это уход со сцены после исполнения номера под гром аплодисментов.
А вот совсем любопытная парочка, мужчина и женщина. Им обоим вместе не более 40 лет. Она нежно жмется к нему, а он держит ее ладонь в своей. Лица у них счастливые. Что это? Не произошло ли здесь только что объяснение в любви? Неужели амбулатория служит им местом свидания? Вот еще новость! Впрочем, я знаю, зачем они здесь. Этот приход — преддверие в ЗАГС. Перед тем, как отправиться совершить обряд гражданского бракосочетания, они хотят предварительно быть осведомленными друг о друге, о здоровье или о болезни. Это современная деловая, честная, трезвая, реалистическая и все-таки наивная молодежь, молодежь, которая борется с лицемерием прежней морали и предрассудками опрокинутого строя. Они хотят быть носителями новых идей то всем. Они создают новый быт. В их походке, в том, как они говорят, как держат голову, есть что-то напористое, как будто они кому-то бросают вызов.
Кстати, по поводу этой молодежи.
Год тому назад в амбулаторию пришел молодой рабочий. Меня он просто восхитил мужественностью. Это был крепыш, с движениями слегка медлительными, но тяжеловатой точности и округлости. На некрасивом обветренном лице северянина глаза смотрели зорко и уверенно. Над небольшим широким лбом волосы бронзоватого отлива шли густыми прядями назад и на затылке были небрежно и красиво спутаны. Фигурой и головой он напоминал Зигфрида из Нибелунгов.
Я заглянул в его регистрационный листок. Это был портовый грузчик.
— Я пришел к вам за удостоверением, — сказал он низким басом, окая по-московски.
— Куда вы должны представить это удостоверение? — опросил я.
— В ЗАГС, — последовал ответ.
За несколько месяцев до этого была декретирована обязательность взаимного осведомления брачующихся о состоянии их здоровья. Но многие из вступающих в брак смешивали обязательность осведомления с обязательностью освидетельствования. И вот, в амбулаторию все чаще стали обращаться эти жертвы ошибочного толкования декретов правительства. Не отказывая в осмотре, я пользовался случаем для дачи различных гигиенических наставлений.
Я осмотрел грузчика тщательно. Ничего подозрительного, никаких следов прежних заболеваний у него не оказалось. Я ввел уретроскопическую трубку, чтобы проверить слизистую оболочку канала, и увидел на всем протяжении последнего равномерно окрашенный полосчатый, влажный эпителий, ясно рефлектировавший.
— В браке, — сказал я, вытирая руки полотенцем, — участвуют всегда двое. Недостаточно одному быть здоровым. Другая сторона тоже должна быть вне всяких подозрений.
