Дикий мир нашего тела. Хищники, паразиты и симбионты, которые сделали нас такими, какие мы есть - Данн Роб
Урок, преподанный нам червями, заключается в том, что старая медицинская модель, согласно которой мы должны избавиться от всяких остатков дикой жизни внутри нашего тела, является ложной. Основные системы нашего организма, включая иммунную, лучше всего работают в присутствии других живых видов. Мы не просто хозяева в отношении других видов, мы тесно связаны с ним биологически, и для нашего тела границы между «ими» и «нами», границы между «добром» и «злом» сильно размыты и смазаны. Глисты – это только начало. На поверхности нашего тела и в недрах нашего организма живут тысячи разных биологических видов. Это настоящая страна чудес – причем живая страна. Микробов на нашем теле больше, чем было бизонов на Великих равнинах в лучшие годы. Этих микробов на самом деле даже больше, чем наших собственных клеток. Каждая из этих бактериальных клеток очень мала, но, вероятно, очень важна для нашей жизнедеятельности и для нашего здоровья. К бактериям мы теперь и обратимся.
Часть III
Чем занят ваш червеобразный отросток вместе с миллионами бактерий в вашем кишечнике и как они изменились в ходе эволюции
Глава 5
Несколько вещей, которые хорошо известны вашему кишечнику, но которые игнорирует ваш мозг
Стоит нам научиться убивать, как мы тут же начинаем претворять это умение в жизнь. Мы вонзали копья с каменными наконечниками в мастодонтов. Мы преследовали саблезубых тигров, свирепых волков и американских гепардов, охотившихся на вилорогих антилоп. Преследование горячило нашу кровь. С появлением ружей мы стали делать эту работу еще более качественно, уменьшив популяцию волков и медведей до одной сотой от ее прежней величины. Истребив крупную дичь, мы стали охотиться на животных помельче – например, на странствующих голубей. Мы убивали их так, как некоторые до сих пор продолжают убивать голубей и ворон, – во-первых, потому что это легко, а во-вторых, потому что мы просто имели возможность это делать. Страсть к охоте намного сильнее потребности в еде. Потом мы взялись за уничтожение совсем мелких организмов – мы изобрели пестициды и засыпали ими миллионы акров. Мало того, мы начали опрыскивать дустом собственные тела. Мы любовно втирали ДДТ в волосы собственных детей. Придумав химические соединения для уничтожения микробов, мы начали заполнять этими смесями свои тела. С одной стороны, мы не чужды живописи и охотно умиляемся нарисованным пейзажам, мы даже не прочь полюбоваться живой природой, но, с другой стороны, нет ничего более естественного для нашего мозга, чем стремление к избавлению от всякой живой природы.
Каждая новая технология, использованная нами в борьбе с другими видами, была, если можно так выразиться, антибиотиком (точный перевод этого термина с греческого – «против жизни»). Правда, надо сказать, что ни одна технология не позволила нам уничтожить все живое, за которым мы охотились. Всегда находились виды, которые мужественно противостояли нашим усилиям и даже получали преимущество перед другими видами – например, сорняки перед культурными растениями, сильные животные перед слабыми. Убив камнями, копьями и ружьями крупных хищников, мы облегчили жизнь хищникам мелким [35].С помощью ДДТ мы убили вредителей на полях, в лесах и в наших домах, но в то же время посодействовали размножению более коварных и устойчивых видов других вредителей. Ради уничтожения сорняков мы поливали пестицидами поля и дворы, но на грядках и в трещинах цемента остались расти невероятно устойчивые и выносливые растения – одуванчики и амброзия, растения, процветающие наперекор трудностям и лишениям, тянущиеся к солнцу, стряхивая асфальт со своих листьев.
Если вилорогие антилопы – результат эксперимента с удалением из среды хищника, то мы сами – результат куда более обширного эксперимента. Эксперимента, в ходе которого из окружающей нас среды были удалены не только хищники, но также змеи, кишечные глисты и даже микробы, и теперь остается только наблюдать, что же из этого получится. По силе внутреннего и внешнего воздействия на наши организмы этот эксперимент не имеет себе равных. Первым делом мы избавились от глистов, а сравнительно недавно мы принялись избавляться (или пытаться это делать) от бактерий и других одноклеточных форм жизни – на этот раз с помощью антимикробных средств. Эти средства и есть то, что мы обычно имеем в виду, произнося слово «антибиотик». В узком смысле антибиотики – это соединения, продуцируемые грибами, например хлебной плесенью, антибактериальные свойства которой были случайно открыты великим Александром Флемингом. Было бы справедливо разобраться, какие виды одноклеточных антибиотики убивают, а какие виды благодаря их применению начинают процветать. В конце концов, все мы принимаем антибиотики. Если даже вы не делаете этого в связи с заболеванием, вы все равно употребляете их внутрь. Антибиотики содержатся в пище и напитках. Их добавляют к съедобным растениям, кормят ими коров, свиней и других домашних животных – как для лечения инфекций, так и профилактически. Антибиотики присутствуют везде. Ежегодно люди потребляют около 200 тысяч тонн этих препаратов [36], причем потребление растет как в абсолютных величинах, так и в пересчете на душу населения. Намыльте руки. Сполосните. Снова намыльте и сполосните. Убейте то, что могло размножиться, и добейте то, что успело это сделать. Именно так поступали наши предки, так делаем сейчас мы и, если не произойдет никаких изменений, будем делать и впредь. Для нас это вполне естественное состояние.
Мы начали использовать антибактериальные препараты, потому что испытывали в них крайнюю нужду. Открытие антибиотиков удостоилось трех Нобелевских премий и избавило человечество от гонореи, туберкулеза и сифилиса [37].Пенициллин оказался самым эффективным лекарством, спасающим жизни, за всю историю человечества; соперничать с ним в этом могут только другие антибиотики. Но использование антибиотиков для лечения смертельно опасных болезней в наши дни составляет ничтожную долю от всего объема назначаемых пациентам антибиотиков: их прописывают для лечения незначительных насморков, легких отитов и даже с профилактической целью – предупредить рост микробного «зла». («Доктор, я как-то странно себя чувствую; думаю, я подцепил что-то такое, что требует, может быть… ну, не знаю… антибиотиков».) О таких историях мы теперь слышим на каждом шагу. Мы охотно глотаем пилюли и сиропы с амоксициллином, ампициллином, со старым добрым пенициллином и другими антибиотиками. Мы обращаемся к ним, как обращались прежде к ружьям, – для самозащиты. Вопрос заключается не в том, помогли ли нам антибиотики, а в том, тщательно ли мы прицелились, прежде чем спустить курок.
За всю долгую историю антибиотиков никто не изучал детали их воздействия на бактериальную флору человеческого организма. Основа медицинского подхода к проблеме – сначала удостовериться в эффективности, а уже потом выяснять, как и почему лекарство действует. Было известно, что антибиотики излечивают сифилис (мы знаем это потому, что если назначить антибиотики больному сифилисом, то он выздоровеет). Но никто не задавался вопросом, что происходит с другими бактериями и нами самими после того, как погибают возбудители сифилиса. Впрочем, раньше для этого не существовало ни технологий, ни методик. Но здесь надо оговориться, что для медицинского сообщества главное – это излечить конкретную болезнь. Многие болезни по своей природе являются бактериальными, а значит, все бактерии плохи (эту идею увековечил король выращенных в лабораторных условиях крыс Джеймс Рейнирс, к которому мы еще вернемся). Бактерии считались такими же плохими и ужасными, как леопарды и волки, пожиравшие наш скот и наших детей, или как сорняки и вредители, уничтожавшие наши урожаи и обрекавшие нас на голодную смерть. «Сначала убей их всех, а потом задавай вопросы» – таково было медицинское решение проблемы. Этот подход (по крайней мере, поначалу) представлялся вполне разумным, ведь тысячи людей погибли из-за различных инфекций – точно так же, как тысячи их пали жертвами хищников.
