Йога. Искусство коммуникации (Издание второе, исправленное) - Бойко Виктор Сергеевич (книги онлайн полностью бесплатно TXT) 📗
Сегодня психика среднестатистического жителя России весьма не уравновешенна и склонна к «самоповреждению в ходе функционирования» ( 235, С.27). Подлинное саморазвитие не нуждается в посредниках, всегда стремящихся к финансовому симбиозу с духовными «овцами», подобно лиане, вытягивающей из дерева столько соков, что ему становится не до роста — выжить бы.
Очень модным стало обретение духовности через обряд крещения, но ещё Ницше заметил, что у тех, кто формально крестился меньше шансов стать настоящим христианином, нежели у атеиста, ибо крещение должно быть итогом длительного развития, логичным для верующего в силу внутренней необходимости. В работе «Философствование с молотком» Ницше дал образ человека, ударяющего по статуям богов, что вызывает гулкий звук, ибо статуи свободны от содержания так же, как свободна от истинной веры душа того, кто становится христианином посредством религиозной атрибутики.
Историк Я.Кротов отмечает: «Фанатизм, страсть отмежёвываться и тыкать в еретиков пальцами сами по себе вроде бы не делают человека не православным по духу, по манере поведения — но всё-таки православные и таких субъектов считают своими. Это своеобразное перемирие, внутреннее согласие взрывается только в тех случаях, когда православие берёт себе на вооружение государственная власть» (GEO: №1, 2000, с.53). РПЦ предлагает русскому народу традиционную религию — православие, но имеет ли этот народ, включая священнослужителей в глубинке, основательные знания о христианстве, его происхождении, развитии, ересях и борьбе за существование?
Ницше утверждал: цивилизация — тонкая плёнка над океаном инстинктов, в любую минуту всё это может рухнуть, поскольку ни на чём не основано. Правоту философа подтвердили коммунизм и нацизм, но кто осмелится утверждать, что всеобщие моральные принципы впервые сформулированы христианством?
В Георгиевском монастыре, что под Севастополем, субъект в мятой рясе злобно кричал мне: — Немедленно убрать видеокамеру, не то — конфискую!
На недоуменный вопрос: — В чём дело, батюшка, тут ведь одни развалины? — прозвучало: — Да, и военная часть рядом! А я, как бывший офицер, не могу допустить видеосъёмку вблизи объекта! Было ясно, что «святой отец» вымогает деньги, одновременно срывая злость на случайном собеседнике, но что я мог сказать ему, сменившему уставной жест «есть» на крестное знамение?
Кант говорил: самое трудное — это движение в сознании, которое в корне отличается от ритуала, являющегося движением внешним, выполняющимся без малейшего волнения души.
Духовность и мораль — две стороны медали. Форма, в которой возникла философско-религиозная мысль, это философия личного спасения. Уже философы древности полагали, что мир, в котором мы родились случайно, устроен так, что от него приходится спасаться, проделывать какой-то специальный путь, чтобы выйти из бессмысленного круговорота повседневности.
Всегда считалось, что есть другой мир — справедливости, счастья, свободы, он где-то там, быть может, на небе.
«Что ни год — лихолетье, что ни враль, то Мессия! Плачет тысячелетие по России — Россия! Выкликает проклятия... А попробуй, спроси: — Да, была ль она, братие, эта Русь на Руси? Эта — с щедрыми нивами, эта — в пене сирени, где родятся счастливыми и отходят в смиреньи. Где как лебеди девицы, где под ласковым небом каждый с каждый поделится Божьим словом и хлебом... Листья падают с деревца в безмятежные воды, и звенят, как метелица, над землей хороводы. А за прялкой беседы на крыльце полосатом, старики-домоседы, знай, дымят самосадом. Осень в золото набрана, как икона в оклад... Значит, всё это наврано, лишь бы в рифму да в лад?!» (Александр Галич)
Многие религии обещают пребывание в раю после смерти — если ты праведно вёл себя на этой земле, не сомневался в вере, её представителях, и не выступал против власть предержащих. Но рай оставался мечтой, а люди всегда жаждали хотя бы немного пожить в царстве счастья. Быть может, этот совершенный, утраченный мир был раньше, а в сегодняшний мы угодили за грехи рода людского или собственную вину? И потом, после смерти, снова туда вернёмся? Недаром же в одной из раннехристианских ересей земная жизнь рассматривалась как пребывание в чистилище.
Особенно яростным стремлением к справедливости всегда отличалась Россия, где, как обычно «...Зима заплетает морозным узором стекла жалких построек срединного царства. Кто на трон вознесён, кто навеки увенчан позором, кто в посмертном пространстве бессчётные терпит мытарства». Даниил Андреев сказал о фанатике: «Духовной похотью томим...»
Быть может человеку свойственно проявлять лучшие качества (хотя для этого нет никаких видимых причин) лишь потому, что он выполняет долг перед высшей реальностью? Ведь сострадание, честность, совестливость, деликатность, доброта ничем не вызваны. Но, с другой стороны, мало на свете людей, которые никогда не делают алогичных поступков, именуемых добрыми, которые, правда, зачастую мешают, становясь источником неприятностей (добро наказуемо).
Человек пребывает одновременно в двух взаимоисключающих мирах, высшем — чьим законам мы иногда подчиняемся, проявляя духовность, и обычном, грубом и суетном: «Мир шуршит, как газета, пахнут кровью дешёвые роли, всё страшнее в кассете не проявленный ролик...» (Уильям Джей Смит).
В состояния души, характерные для мира высшего, мы попадаем случайно, неуправляемо, по закону перебоя сердца. Древнее философское определение звучит так: у атрибута субстанции нет второго момента. Греки выражались яснее: «Нельзя лечь спать на вчерашней добродетели». То, что ты сегодня, сейчас, совестлив, добр, сострадателен — отнюдь не гарантия того, что будешь таковым завтра. Ты добр только потому, что добр сейчас, ни вчера, ни завтра не имеют к этому отношения. Скорее всего, завтра, втянутый в беспощадную борьбу за денежные знаки, ты поднапряжёшься и сумеешь соответствовать зверским её законам, а значит, встанешь вне моральных ограничений: «Я хотел переделать их, а переделали меня. У меня нет совести, у меня есть только нервы» (фраза писателя из фильма Андрея Тарковского «Сталкер»).
Древнеиндийский фаталист Махакали Госала, современник и непримиримый оппонент Будды, утверждал: «Нет причин... для высокой нравственности существ: они становятся чистыми без причин и без повода...».
«Но что же тогда присуще мне, как феномену?» — вопрошал с тоской Веня Ерофеев, да и любой из нас после сорока лет жизни может сказать: «Как устал я от подмен и зол на российской сбивчивой тропе, от усобиц, казней, тюрьм, крамол, от безумных выкриков в толпе!» (Д.Андреев).
Видимо при сохранности определённой дозы иллюзий, без которых человек рано или поздно превращается в шлак мне, как феномену, присуще одновременно пребывать в двух мирах. Я не в силах создать «высшую» реальность, царство свободы и справедливости, зато постоянно нужно сохранять от распада душу (и тело) в условиях, когда зло рождается само по себе, а добро каждый раз надо делать заново.
Есть давние представления о высшем мире, которые сложились исторически, например, в отличие от нашего, он совершенен. Всегда вставала одна и та же неразрешимая проблема: для построения счастья на земле нужен был идеальный человек, но где его взять? Большевики знали всё: «Чекисты решили переделать природу, а заодно переделать и людей» («Страна победителей. Книга для школьников», 1935).
Они утверждали, что воплощение в жизнь лозунга «Свобода, равенство, братство», автоматически ведёт к счастью, на самом же деле девиз Великой французской революции был таким: «Свобода, равенство, братство или смерть». Когда партия успешно искоренила в стране общечеловеческую мораль, выяснилось, что вместо «или» приходится ставить тире или знак тождества, поскольку полное равенство есть только на кладбище.
Главная идея утопического социализма, зародившаяся в католических монашеских орденах — создание нового человека — аналогична цели алхимиков. Антагонизм между идеальным и материальным — не новость, алхимики сотни лет пытались создать гомункулуса, существо, в котором тело и дух не имели бы этого противоречия. Одной из первых попыток построения царства Божьего на земле была Мюнстеровская коммуна (1534), её дьявольскую кашу заварили анабаптисты во главе с Иоанном Лейденским.
