Последний поединок - Халемский Наум Абрамович (прочитать книгу .TXT) 📗
Электростанция дала Радомскому собственную виллу, с прудом и садом, с вольерами для ланей (как у богачей), со сторожами, садовником, шофером, нянькой… Сделавшись зажиточным буржуа, старший Радомский возненавидел людей из мира нищеты. У нацистов он слыл активистом, так как давал деньги на нужды их организации. Конечно, он с радостью отказался бы от этих даяний, но с такими опасными молодчиками следовало дружить; к тому же и они ненавидели революционеров.
Чего постоянно боялся старший Радомский — это дня, когда чернь придет и отберет все его накопления. Он настойчиво прививал сыну ненависть к бедным. Его усилия не оставались напрасны. Пауль презирал всех, кто был менее зажиточен, чем его отец, и трепетал при именах Тиссена, Круппа, Плейгера и им подобных.
По совету отца Пауль вступил в национал-социалистическую партию перед самым приходом Гитлера к власти. В июне 1934 года, в дни ремовского путча, он принял участие в расправе со штурмовиками. Молодой Радомский еще тогда был замечен. При малейшей надобности и без таковой он громче всех выкрикивал восхваления фюреру.
Люди, знавшие Пауля близко, отлично понимали, что у него никогда не было никаких политических убеждений. Но кто бы посмел сказать ему об этом! Младший Радомский делал свое коммерческое дело: прикрываясь шаблонными фразами, почерпнутыми из «Майн кампф», он неудержимо стремился к почету и деньгам.
В дни, когда фашистские армии захватили Польшу, Пауля охватило острое нетерпение. Он клял себя за допущенную ошибку: почему он с самого начала войны не ушел на фронт? Возможно, он уже достиг бы генеральского звания! Нет, он прикинулся больным. Он откровенно боялся и свиста пуль, и грохота бомб. А в Гамбурге он знал некоего Краузе, владельца ресторана. Сын этого Краузе — Отто прислал папаше чемодан, наполненный драгоценностями. Где-то в Кракове этот пройдоха Отто «конфисковал» целый ювелирный магазин.
Постепенно нетерпение овладевало Радомским все сильнее. Его не прельщала ни пара чужих костюмов, ни ворох награбленного белья. У него созрели и оформились более серьезные планы. В конце концов, думал он, вся эта шумная и алчная солдатня бесконечно глупа. Она шлет посылки — какие-то рубашонки, кофточки, одеяла… Очень уж похожи солдаты фюрера, посмеивался Пауль, на тех незадачливых золотоискателей, что хватают лишь случайные самородки и оставляют тонны золотого песка. Он, Пауль, будет промывать песок. Человеческий песок… Эту мысль подал ему сам Гиммлер.
Свободными вечерами в тишине особняка он снова и снова с волнением вспоминал подробности свидания с этим всемогущим в Германии человеком, один взгляд которого, кивок, движение пальца могли означать смертный приговор. Гиммлер любил поговорить о смерти, о самом ее механизме, о различных способах убивать и говорил с такой безмятежностью, будто речь шла о невинной забаве.
Радомский хорошо запомнил длинный сумрачный кабинет, готику окон и дверей, массивный, черного дерева, стол и узкоплечего человека, стоявшего у этого стола. Глаза его смотрели не мигая. Острый подбородок заметно дрожал. Вся нескладная фигура неуловимо изгибалась.
Две огромные овчарки сидели справа и слева от Гиммлера, готовые по первому знаку броситься на вошедшего. Кроме овчарок, в углах кабинета, будто затаившись, сидели два эсэсовца с парабеллумами на коленях. В течение всей беседы они не спускали с Пауля глаз. Это смущало Радомского: все-таки Гиммлер отлично знал его отца.
Не отвечая на приветствие, Гиммлер сказал:
— Радомский? Да, помню.
Губы его покривились, что, вероятно, должно было означать улыбку.
— Ваша фамилия звучит по-славянски, — вдруг добавил он строго и глянул на Пауля в упор.
— Я — чистокровный ариец, — сказал Пауль, ощутив неприятный холодок, сбегающий от затылка по спине. — Это строго установлено документами. Надеюсь, что, выполняя ваши приказы, я смогу это доказать на деле…
Гиммлер, казалось, не расслышал.
— Впрочем, я имею достаточные сведения о вас. В порядке очень ответственного экзамена вы получите Киев.
— Мой шеф, — робко заметил Пауль. — Киев еще за линией фронта.
И снова Гиммлер не расслышал. Голос его звучал напряженно и хрипло:
— Помните, это столица советской Украины. Это город с огромным историческим прошлым. Здесь даже камни пропитаны патриотизмом славян… Большевики попытаются конечно, использовать для борьбы против нас и древние воинственные традиции Киева и его реликвии. А наша миссия — уничтожить самый дух сопротивления арийской расе, следовательно уничтожить национальную гордость и единство русских и украинцев. Мы должны всячески сеять между ними рознь, чтобы во взаимной ненависти и борьбе они сами растоптали свои святыни. Перед нами необозримое поле деятельности, причем деятельности самой разносторонней. Мы неограниченно применим наш меч и нашу плеть, но не забудем и пряник, за который они должны будут драться с остервенением.
Он передернул плечами, закашлялся, синеватые вены набрякли на висках.
— Вполне понятно, что в этом большом городе, который столько лет был политическим центром Украины, большевики оставят немало подпольщиков Ваш долг — истреблять их систематически и беспощадно. Вытравливать из самых потайных щелей, настигать в самых укромных местах. Чтобы эта работа шла успешно, вы не должны опасаться ошибок. Ошибки неизбежны… На фронте осколки снаряда или бомбы поражают не только солдат. Если вы знаете, что среди десятка арестованных вами есть один коммунист, — следует расстрелять весь десяток. Так вы устраните не только коммуниста, но и тех, кто, возможно, сочувствовал ему.
— Я отчетливо уясняю свою задачу, — быстро проговорил Пауль.
Гиммлер задумался, взял со стола блокнот и что-то записал.
— Еще одно условие, — сказал он. — У осужденных, безусловно, окажутся ценности. Само наличие ценностей является обвинением. Лица, накопившие какое-то богатство при Советах, очевидно, служили Советам верой и правдой. Этого вполне достаточно, чтобы они были приговорены, а ценности конфискованы. Впрочем, это моральная сторона дела. Важен основной факт: райху необходимо золото. Не играет ни малейшей роли, где и как оно будет взято. Кольца, брошки, серьги, искусственные зубы — все может быть превращено в золотые слитки. Поэтому каждый наш концлагерь в любой завоеванной стране является и «золотым прииском».
Только теперь он предложил Паулю сесть, придвинул коробку с сигарами.
— Я знаю, вы уже прошли специальную школу, но это лишь краткий курс. Там, на Востоке, сама практика должна вас закалить. Если почувствуете усталость — есть много способов встряхнуться. — Он усмехнулся. — Помнится, ваш добропорядочный папаша имел в запасе некоторые острые штучки…
Лицо Гиммлера, с землистыми тенями под глазами, отличалось одной примечательной особенностью: выражение его менялось мгновенно и независимо от предмета разговора. Паулю поэтому казалось, что, беседуя с ним, райхсфюрер все время думал о чем-то другом. Вот он снова смотрел подозрительно и строго:
— Вы, как и я, ненавидите русских, украинцев, поляков — вообще славян… Эта ненависть должна стать активной и ежедневно выражаться в действии. Тот, кого вы помилуете сегодня, завтра убьет вас. Не будьте же сентиментальны. Мы — лезвие секиры, которую фюрер держит в руках. Ею он расчищает путь высшей расе в тысячелетия… Я понимаю, что лезвие может зазубриться. Опасайтесь стать зазубриной. Мы спилим ее беспощадным наждаком. Идите и помните: отныне я лично буду следить за вашей деятельностью. Ваш успех будет зависеть только от вас…
Пауль щелкнул каблуками, вскинул руку и прокричал приветствие. Гиммлер ответил небрежно. Два гестаповца проводили Радомского до двери.
Уже очутившись на улице, у своей машины, он вдруг показался самому себе очень маленьким и ничтожным.
Вот где она, вершина власти, — в течение каких-то минут Пауль дышал воздухом этой вершины. Но как на нее взобраться? Фантастика. Для него это, конечно, невозможно. А как же взошел Гиммлер? Он взошел по черепам. Тысячи и тысячи жизней — что они для него? Однако неужели Пауль Радомский слабее? Теперь перед ним — богатство и, вероятно, близкий генеральский чин… Мертвые не укажут на него. Мертвые не судят.
