Последний поединок - Халемский Наум Абрамович (прочитать книгу .TXT) 📗
С замершим сердцем Русевич с близкого расстояния следил за гордым шествием моряков. Шли они размеренно, неторопливо, твердо печатая шаг, и посиневшие связанные их руки кровоточили. Ленточки бескозырок вились на ветру. Позже, после того как прогремело несколько залпов, в лагерь пронесли кого-то на носилках. Как оказалось, это был гауптштурмфюрер СС Оскар Грюнне; издеваясь над пленными, он забыл об осторожности и приблизился к морякам. Вскоре он умер от удара ногой в живот.
А на следующий день, неизвестно какими путями, в лагерь проникла весть о матросе, поднявшемся из могилы. Он задушил обер-лейтенанта Шюцлера.
Ночью в бараках были слышны сигналы тревоги и выстрелы. Передавали, что этого удивительного человека — то ли реальность, то ли вымысел — разыскать и схватить охранникам не удалось.
Так или иначе, но Шюцлера обнаружили в Бабьем Яру мертвым. Он руководил похоронными командами. Заключенные из похоронной команды уверяли, что видели, как из-за могильной насыпи поднялся матрос и схватил в объятия обер-лейтенанта.
С этой ночи бессмертный моряк мерещился каждому часовому. Он незримо присутствовал в лагере, наводя на эсэсовцев страх. Они боялись. Вооруженные до зубов, они трусили. Призрак мщения встал над лагерем и не давал тюремщикам покоя.
— Не знаю, верить или не верить, — в раздумье говорил Николай. — Я слышал, что некоторых матросов зарыли живыми. Возможно, и оказался среди них счастливец — он отомстил и еще будет жить. Но главное, вот что осталось и в памяти у меня и в сердце, — как шли они, отчаянные, будто не испытывая боли, не чувствуя холода, не зная страха… Если уж умирать, так только так, как они.
Он говорил о смерти, но верил, все время верил в жизнь.
На Сырце и в городе
Шефу не особенно нравились участившиеся отлучки Нели. Он выходил из себя, багровел, кричал:
— В конце концов! Я вас кормлю, одеваю, обуваю, а вы опять куда-то исчезаете! Можете искать другого такого дурака, как господин Шмидт!
Но ласковый тон, каким умела говорить с ним Неля в эти минуты, действовал на шефа неотразимо.
— Мне нужна хорошая хозяйка, — ныл он уже мягче. — Иначе я тоже займусь преферансом или другой азартной игрой. Я все могу проиграть, даже вашу прическу!..
Она притворялась испуганной и начинала хныкать, после чего, точно по заранее намеченной программе, шеф окончательно смягчался и между ними устанавливался мир. Впрочем, господин Шмидт стал более наблюдательным: он следил за каждым шагом любовницы, особенно с той минуты, когда, украдкой проверяя ее сумочку, увидел билет агента полиции.
Но по вечерам, в отсутствии Нели, он действительно стал захаживать к знакомому спекулянту, где допоздна засиживался за преферансом.
Неожиданное приглашение Радомского ошарашило и Нелю и шефа.
Лощеный лейтенант Гедике сообщил, что штурмбаннфюрер устраивает через пару дней в концлагере на Сырце… бал.
— История не знает ничего подобного! — восторженно провозглашал лейтенант. — На это способны только мы! Пусть большевистские агитаторы пишут, что им угодно. Да, мы строги, но мы и снисходительны. Заключенные будут слушать музыку и увидят фейерверк…
Шеф изумился:
— Разве их тоже пригласят на бал?
Гедике посмотрел на него с улыбкой.
— Зачем же их тревожить ночью? Музыка будет слышна и в бараках. А что касается фейерверка, для созерцания его в бараках достаточно щелей. Вы знаете, как остроумно выразился штурмбаннфюрер? Он сказал: «Это будет поистине балет на кладбище!»
Гедике уехал, как обычно, церемонно простившись. Он успел сообщить Неле, что штурмбаннфюрер доволен ею: она не сентиментальна и умеет быстро входить в доверие мужчин. Еще немного практики — и она будет переведена в другой город, ее наверняка ждет успех. Он обещал приехать за ней под вечер и увезти ее в веселое общество своих приятелей-офицеров.
Почти весь день Неля была занята своим туалетом: примеряла то одно, то другое платье — за время оккупации у нее их набралось немало, — суетилась перед зеркалом, меняла прически. Шеф казался озабоченным.
— Сегодня ты очень мил, — сказала она, тронутая его вниманием. — Но почему ты печален?
Он глубоко вздохнул и скорбно поморщил мясистый нос.
— Ах, не надо…
— У тебя секреты?..
— От тебя у меня нет секретов.
— Но что же случилось?
— Просто задумался. Мало ли забот!
Она усмехнулась:
— Какие же заботы?
Он тяжело опустился в кресло и вдруг заговорил взволнованно и горячо. Неля удивилась этому приступу красноречия, но и дрожащий голос, и взгляд, и выражение лица господина Шмидта были такими искренними, что вскоре она стала обращать внимание только на смысл. Он говорил, что им нужно немедленно уехать. Вчера, когда он возвращался от партнера по преферансу, кто-то швырнул в него камень. Позапрошлой ночью неизвестный натянул над тротуаром проволоку, там, где он обычно ходит, и шеф плюхнулся на асфальт. Далее, кто-то написал на тротуаре, прямо против завода, и написал крупными буквами, мелом: «Неля — фашистская сука»… Знает ли она об этом? Наконец — какая мерзость! — пока она была в городе, кто-то подкрался и бросил им в открытое окно дохлую кошку!
Эта дохлая кошка больше всего возмущала господина Шмидта.
— Сегодня вонючая кошка, — выкрикивал он, — а завтра бомба!
Неля не смеялась. Она спросила озабоченно:
— Что же ты думаешь делать?
— Фатерлянд, фатерлянд… — твердил господин Шмидт.
— Один?
— О нет! С тобой.
— А что от меня нужно, дорогой?
Он потупил глаза.
— Верность и деньги…
— Хорошо, — сказала она. — Конечно, нам будут нужны деньги. Каждую марку нужно беречь.
Он поправил ее:
— Нет, марка — это только бумажка. Из марки нужно делать золотые кольца, дорогие часы, брошки!..
Она приласкала остатки волос на его круглой голове.
— Хозяйственник. Умница… мой…
Вечером Нелли уехала с Гедике, а шеф отправился доигрывать неоконченную партию в преферанс.
Во второй половине дня, когда, разбитый нервной горячкой, Русевич метался на прогнившем матраце, на полу, в опустевший барак вошел охранник. Он громко выкрикнул его фамилию, хотя в бараке, кроме Николая и двух еще неубранных мертвецов, не было никого. Просто охранник соблюдал лагерный устав — разговаривать с заключенными только грозно и повелительно.
— Я болен, — пытался объяснить Николай, с трудом приподнимаясь с матраца. — Послушайте, я очень болен…
Охранник подхватил Николая под мышки, поставил на ноги.
— Вот и стоишь…
Николай покачнулся. Охранник придержал его под локоть.
— Идем.
Им пришлось сделать длинный обход лагеря. Сначала они зашли в медпункт для охранников (медицинская помощь заключенным в лагере не полагалась), и удивленный врач, прочитав записку, поданную охранником, сделал Николаю укол камфоры. Он с интересом рассматривал Русевича и, наконец, не выдержав, спросил:
— Это ты и есть знаменитый вратарь?
— Я не считаю себя знаменитым.
— Но так пишет господин Гедике.
— Ему, конечно, виднее.
— Я слышал, ты еще и биллиардист? — допытывался медик.
— Откуда вы взяли? Я никому не говорил об этом…
— О, в лагере ничего нельзя утаить! Глупый ты человек, я вижу, очень глупый. Неужели с тобой возились бы вот так, как сегодня, если бы ты не был редкостным экземпляром!
Николай не понял намека. Неужели его специально готовили для какой-то потехи? Но медик и не собирался что-либо объяснять.
— Фу, какой ты грязный! — брезгливо морщась и отворачиваясь, говорил он. — А еще знаменитый.
Врач, с холеными руками и стройной спортивной фигурой, снова с интересом взглянул на Русевича.
— Я тоже любитель футбола. Но спортсмен — носитель гигиены. А ты такой грязный, что нужно вызывать прислугу и мыть скамью.
— Поверьте, доктор, — сказал Николай, — что если бы вы оказались в моем положении…
