Флагман футбола - Старостин Андрей Петрович (читаем книги .txt) 📗
Я, как всегда перед установкой, поинтересовался составом команды. Удивился, что Качалин вместо Воронина предполагает поставить Сабо. Но на установке все осталось на привычных местах – правым хавбеком был назван Валерий Воронин.
После установки я спросил Валерия, как его самочувствие, и услышал в ответ: «Самое боевое».
Я об этом эпизоде когда-то писал. Сейчас полагаю нужным повториться. Валерий переживал пору своего расцвета в спорте и в жизни, со всеми ее соблазнами для красивого супермена. До меня доносились слухи о его «подвигах», но я недооценивал их, находясь, как и многие, под обаянием его личности. Яркий и точный портрет Валерия Воронина нарисовал в своей книге «Видеозапись» Александр Нилин. Позволю себе привести из нее небольшую выдержку.
«…Воронин же наслаждался тем, что находится в центре внимания людей из прессы и кино. Он затмил за столом Иванова. И вообще всех затмил. Кинорежиссер Хуциев не знал, кто это (просто, подумал, красивый молодой человек), – предложил Воронину сниматься у него в картине. Воронин, покровительственно посматривая на режиссера, объяснил, что и рад бы, но у него сейчас поездка в Америку, а потом и в Лондон, на чемпионат мира. И узнав, что перед ним футболист, Хуциев с художественной непосредственностью воскликнул: «Неужели они все такие умные?» А Воронин тем временем уже объяснял окружающим его, что пришел сюда, приехал исключительно из-за встречи с кинозвездой Софи Лорен, с которой его должны были познакомить в Риме на аэродроме, но объявили посадку…»
В Арике Валерий еще был на подступах к упоению этой «сладкой» жизнью.
Однако обратимся к происходившему на поле. Николай Алексеевич Гуляев знал тонкости условных рефлексов, возникавших у футболистов под воздействием физических перегрузок. У Воронина, к примеру, признаком хорошего физического состояния служила горделивая осанка корпуса. А сейчас, когда я поймал вопрошающий взгляд Гуляева, обращенный ко мне, то сразу понял, чем он обеспокоен: Воронин, выбегая на поле, устало мотал головой. Симптом – добра не сулящий.
Ну и что с того, спросит неискушенный любитель футбола, Воронин помотал головой и команда из-за этого проиграла?
Нет, конечно, не только из-за этого. Но какой-то частью суммы негативных слагаемых его состояние явилось. Когда Воронин говорил мне, что настроение у него «самое боевое», он не обманывал меня. Он обманывался сам, принимая желаемое за действительное. Играть ему бесспорно хотелось, но боевитость духа не была подкреплена функциональными возможностями организма.
Однако я невольно отвлекся от главной темы – что же происходило на поле.
А происходило следующее. В самом начале игры Воронин, вступив в единоборство с Леонелем Санчесом и не успевая за быстроногим чилийцем, пошел на нарушение правил. Сбил его, попросту говоря, с ног, за что был наказан штрафным ударом. Санчес нанес великолепный удар с угла штрафной площадки. Много потом было всяческих пересудов – «берущийся» или «неберущийся» был этот гол. На мой взгляд, неберущихся мячей, как таковых, нет, все зависит от места, где находится вратарь в момент пересечения мячом линии ворот. В данном случае Яшин находился в оптимальной точке противостояния, и никакой вины, что мяч влетел в ворота, на нем не лежит. Так или иначе, но хозяева поля повели со счетом 1:0.
В дальнейшем все разыгрывалось по сценарию, написанному коварным драматургом в сговоре с обиженным на нашу команду (за что?) мячом.
Вот они, эти гримасы игры: девяносто минут ребята в красных футболках искали щель в створе ворот, и на земле и в воздухе, но так и не нашли. Привожу один из моментов, который за скупыми словами скрывает целую гамму психологических хитросплетений, влияющих на ход игры и ее результат. Численко пробился с мячом до лицевой линии вблизи от штанги, но вратарь чилийцев Эскутти тут как тут. Он играл прощальный матч и показывал публике неувядаемое мастерство, а она в свою очередь овациями благодарила ветерана за красивую и мужественную игру.
Вот уже в который раз Эскутти бросился в ноги Игорю, но тот в последнее мгновение направил мяч параллельно линии незащищенных ворот. В одном метре от Игоря ожидал паса Иванов, пребывавший лидером голеадоров чемпионата с четырьмя забитыми мячами в предыдущих играх, а у дальней штанги ждал мяча никем не прикрытый Понедельник, кричавший Иванову истошным, который был слышен даже на трибунах, голосом: «Пропусти!»… Но Иванов не внял гласу партнера и сам попытался переправить мяч в ворота. Но опять же помешал все тот же Эскутти: ползком, на четвереньках, он докарабкался до середины ворот и перекрыл мячу движение через их линию. Много на своем футбольном веку мне приходилось видеть несуразного – один «рекорд» вратаря Шмуца, без чьих-либо помех забросившего мяч в свои ворота, чего стоит! – но того, что сотворил уходящий из спорта Эскутти, мне видеть не приходилось. Недаром восторженные партнеры после игры унесли его в раздевалку на руках.
Какой же вывод? Эскутти «виновник» нашего поражения в 1/4 финала? Нет, конечно, слишком мелка причина для такого обобщения, но опять-таки в наборе негативных факторов определенное место занимает.
8.
Понурив головы, возвращались мы в Москву после чрезвычайно обидного поражения во встрече со сборной командой Чили в 1/4 финала. В аэропорту Арики было многолюдно. Яшина, как обычно, осаждали толпы молодых чилийцев с просьбами об автографе. Но приветливость в данном случае вызывала двоякую реакцию: с одной стороны, смягчала подавленное настроение, а с другой – заставляла острее ощущать неудачу. Ребята понимали, что словом «не повезло» в объяснении причин проигрыша не отделаешься, угрызения совести все равно преследовали, бередя душу. Глубина переживаний зачастую не зависит от ранга соревнования. А в данном случае речь шла о мировом чемпионате, об ударе самом чувствительном.
Что касается меня, то нечто подобное я уже испытал, возвращаясь из Парижа, когда мы проиграли матч с «Рэсингом», проходивший с явным нашим преимуществом. Тогда меня так же мучило чувство виноватости, до конца не понятой – в чем же моя вина? Правда, с той разницей, что там я был действующим игроком, а здесь начальником команды. Однако это ничего не меняло: по моей футбольно-гражданской концепции мы все – члены одного коллектива, и отвечать за состояние дела должен каждый по максимальному счету, кем бы ты в команде ни являлся.
Этому незыблемому для меня правилу я и следовал, анализируя по свежим следам чилийский «провал». Я допускал, что именно так могут расценить всегда имеющиеся оппозиционеры случившееся в Арике. После долгих размышлений у меня сложилось мнение, что ребята не заслуживают резкого осуждения. Их нельзя было обвинить в отсутствии патриотического долга, стремления победить. Они отдали все силы этому четвертьфинальному матчу, сделали все, что могли, при сложившихся обстоятельствах.
Пресса же обрушила на них критический огонь, как возмездие за обманутые надежды.
Мне по приезде из Арики предстояло отчитываться и проверять свои выводы перед огромным числом людей. Это особая сторона моего бытия. За долгие годы футбольной жизни у меня сложились свои нормы взаимоотношений с людьми, круг которых широк и многогранен. Все они в той или иной степени влияли на формирование моего мировоззрения, на складывающиеся убеждения. В общении с ними я проверял, апробировал свои взгляды, «подслушивал» разные мнения, животрепещущие суждения – все годилось в умственную переработку – нужно было только отсепарировать легковесное.
По традиции все события обсуждаются в семейном кругу. О своей семье я уже говорил, но ею этот круг не ограничивается, он значительно шире. В дни юбилейных семейных торжеств, к примеру, в доме у Николая собирается только близких родственников и друзей более полусотни. И семья наша спортивная. Достаточно упомянуть о трех моих братьях и двух сестрах, притом муж старшей сестры Клавдии, Виктор Иванович Дубинин, в свое время член сборной команды страны, а младшей, Веры, заслуженный артист РСФСР Томас Геворкович Геворкян, выступал за «Арарат», добавить к этому племянников, Андрея Петровича и Александра Петровича, игравших за дубль «Спартака», и учесть, что все мы деды, а Николай и прадед, то тогда составится приближенное понятие, какой мне предстоял экзамен перед нелицеприятной родственной аудиторией.
