Последний поединок - Халемский Наум Абрамович (прочитать книгу .TXT) 📗
— Не покидай свою зону! — крикнул Русевич Алеше Климко, однако нападающий «летчиков» уже обошел Алексея. Попытка Макухи прервать этот опасный рейд тоже не увенчалась успехом — подоспевший Вуфгарт получил мяч и с линии штрафной сильно ударил по воротам. Из-под верхней штанги Русевич успел выбить мяч на угловой.
Вся команда «Люфтваффе», кроме Крауса и одного защитника, сгрудилась у ворот киевлян. Шницлер установил мяч на угловой отметке. Какие-то секунды он медлил, рассчитывая удар. Однако его расчет, как это часто бывает, оказался неточным, и мяч перехватил Свиридов. Сильным ударом капитан послал его вперед.
Макаренко словно ждал этой подачи, — получив мяч, он быстро помчался по самой кромке поля; казалось, мяч неизбежно уйдет за боковую линию, однако этого не случилось — Макаренко неумолимо приближался к оцепеневшему Краусу.
Поняв свою ошибку, защитники и полузащитники «Люфтваффе» спешили на свою половину поля. Растерявшийся защитник вместе с Краусом оттянулся в самые ворота. В напряжении притих, затаился стадион. Макаренко уже готовился пробить по воротам, но в последнюю секунду отослал мяч чуточку вправо, прямо под ноги Кузенко. Красивым ударом тот с ходу пробил его сквозь ноги Крауса.
С этой минуты прославленный «тигр ворот» окончательно потерял самообладание. Размахивая кулаками, он бросился к своему защитнику. «Летящая торпеда» метнулась в сторону и пустилась наутек. Краус резко изменил направление, гнев его обратился на полузащитника, однако и тот не дремал — под хохот всего стадиона он показал отличный бег. Игроки «Люфтваффе», по-видимому, были хорошо знакомы с кулаками своего буйного вратаря.
Несмотря на строжайшее запрещение нарушать порядок, стадион снова бушевал. Этому множеству людей было невозможно скрыть ликование. Незнакомые болельщики жали друг другу руки и обнимались, швыряли в воздух фуражки и даже пытались плясать, а на одном из секторов упорно и слаженно скандировали: «Красные бьют!»
Ни Русевич, ни его товарищи не ожидали, чтобы жители их родного города, изведавшие так много опасностей и утрат, столь бурно и открыто выражали свою ненависть к оккупантам. Многое отдал бы Русевич, чтобы посидеть незамеченным где-нибудь в самом далеком секторе, услышать реплики киевлян, их предположения и оценки. Таня Климко обещала рассказать ему подробно обо всем, что происходило в секторе, где она сидела с мужем. Он снова думал о Тане; эта неприметная, робкая женщина, которую, если быть откровенным, он до войны почти не замечал, вдруг стала играть такую значительную роль в его жизни. Значит, верна поговорка, что друзья познаются в беде…
Однако что же снова происходило на поле? Почему упал и не встает Корж? Макаренко и Тюрин с трудом поднимают его с земли и несут за лицевую линию.
— Полусреднего с поля! — гневно требует стадион.
Судья подзывает к себе Вуфгарта и что-то поясняет. Оказывается, еще одна «летящая торпеда» окончательно вышла из повиновения: подкравшись к центральному нападающему киевлян, Вуфгарт ударил его в колено.
Неужели Корж уже вышел из игры? Кто будет следующей жертвой? Не могло быть сомнения, «Люфтваффе» решила осуществить свой план — вывести с поля трех-четырех основных игроков и попытаться избежать поражения.
— Молодец Корж! — радостно вырвалось у Русевича. — Да, молодчина, не дал увести себя в раздевалку…
Николай видел, как Васька стрелой пронесся к трибунам, очевидно спеша за врачом. Этот врач искусно делал обезболивающие уколы. На трибуну, однако, мальчика не пустили — полицейский столкнул его со ступенек.
Как мало напоминал этот матч привычное увлекательное спортивное зрелище. Вот опять увели кого-то под конвоем… Значит, эрлингеры и радомские не могли не почувствовать неистовый гнев толпы, а ведь они были уверены, что Киев распят и растерзан и больше не проявит воли к борьбе.
С каждой минутой второго тайма становилось все более ясно, что чем сильнее бесновались игроки «Люфтваффе», тем разумней и осмысленнее становились действия киевлян. При любых других условиях врач не позволил бы избитым, израненным спортсменам продолжать эту опасную игру. Тем не менее, надежды противника не оправдались — ни один из киевлян не ушел с поля, и даже Корж после перевязки заставил себя возвратиться и сразу же вступить в атаку.
А ведь Неля считала его безвольным мальчишкой, которым можно было распоряжаться как угодно. А теперь она сидела рядом с шефом и, наверное, радовалась, что ее Коржа «подковали».
Корж принял решение: он не станет выпрашивать дружбу Нели ценой позора. Странно, почему это все считают его таким — мягким, нестойким, непостоянным.
Если бы он сейчас ушел с поля, Неля посмеялась бы над ним. Он заранее знал, что сказала бы она при встрече: «Выбросили, как жалкого котенка! Нужно слушаться тех, кто умнее».
Дудки! Его не так-то просто «подковать»! Наконец у него тоже имеется самолюбие. О, если бы это происходило в мирное время — он еще не так бы себя показал. Однако — что же лукавить перед самим собой! — он боялся… Если бы сейчас оказалось, что он играет лучше всех, — на нем сосредоточилась бы вся злоба противника. Поэтому он должен сдерживать себя, не особенно увлекаться, стать равным с другими, не выделяясь из их числа, но и не показывая страха.
В сущности, Корж и сам не знал, как же ему вести себя на этом поединке. Он словно метался между двух огней: с одной стороны, были те, кто яростно кричал: «Фриц капут!» — с другой, сами «фрицы». Мог ли он когда-нибудь подумать, что жизнь сыграет с ним такую злую, трагическую шутку, что так вот выставит напоказ и при всех заставит найти свое место! Он растерялся. Еще недавно он считал себя волевым человеком, но то, что он оценивал как силу воли, было лишь самолюбием. Нельзя сказать, чтобы его постоянное стремление блеснуть в игре, сорвать аплодисменты, крики одобрения, похвалу тренера всегда ему мешало. Нередко оно приводило его к отличным результатам. Он играл прежде всего ради собственной славы, а слава команды оставалась на втором плане. Но теперь стимул его игры переходил в новое, близкое, качество — в эгоистическую трусость. Внутренне он был согласен на проигрыш — только бы все окончилось благополучно. Похоже, Свиридов, Русевич, Климко совершенно не думали о том, что может случиться после матча. Все же какая беспечность! Что касается его — он не мог не думать о своей дальнейшей судьбе, да, главным образом о своей. Но, удивительное дело, неужели Русевич так легко разгадал, что происходило в душе Коржа в эти минуты! Будто невзначай, вратарь обронил ту фразу, которая так поразила Коржа.
— Трусов они тоже не жалуют… — сказал он.
«Они»! Сколько их на трибунах? Возможно, и «они» разгадали его двойную игру. А как бы он сам оценил игрока, явно стремящегося к проигрышу? Теперь он испугался собственной трусости: конечно же, в начале игры он допустил наивный просчет и должен был исправить всю линию своего поведения в этом матче. В новом его решении какое-то место занимала и Неля. Как же! Она хотела его позора. Однако Русевич… Какие сказал он слова! Оказывается, его добродушие было только внешней чертой. В решающую минуту он сказал свое слово. Корж не мог ни обидеться, ни придраться. Казалось, Русевич просто рассуждал вслух. Даже теперь у него хватило такта удержаться от прямого упрека. А сколько вложил он презрения в одно это слово — «они»!
Логика борьбы, развернувшейся на стадионе, оказалась намного сильнее Коржа, его противоречивых мыслей и чувств, страха и надежды, сильней его шаткого внутреннего мирка. Теперь он испытывал то состояние, какое испытывает человек, впервые прыгая с парашютом. Остановиться уже невозможно. И невозможно думать о посторонних вещах, Нужно собрать всего себя, накрепко стянуть все существо свое в волевой узел и четко отсчитывать время: раз, два, три… Да, думать только об этом. Остановиться невозможно!
Он будет играть!
Окончательно растерявшийся судья не знал, как себя держать — игроки «Люфтваффе» вели себя все более вызывающе. Вместо того, чтобы назначить штрафной, он виновато ухмылялся и повторял излюбленную фразу:
