Путешествие в седле по маршруту "Жизнь" - Петушкова Елена (читать лучшие читаемые книги txt) 📗
Спортсмен делает разминку, что называется, по самочувствию, но лошадь-то сама ее не делает, и говорить она не умеет, и ее самочувствие надо угадать. Причем не только самочувствие — настроение. Если она взволнована, то при разминке ни малейшей резкости, только спокойствие, подавлена — надо взбодрить.
Научить человека понимать лошадь очень трудно. Не знаю, можно ли вообще этому научить. Способность к почти телепатическому контакту с животным должна быть от природы, а индивидуальный опыт лишь развивает ее. Недаром про особенно способных всадников в конном спорте говорят: "Он с чутьем".
В спортивной науке сейчас увлеклись построением неких идеальных моделей для каждого вида спорта. Не знаю, как в легкой атлетике, гимнастике или плавании, но применительно к конному спорту я моделирования не приемлю. Пусть фигура, руки, ноги, физическая сила, быстрота реакции, даже посадка будут соответствовать идеалу, но нет чутья — нет всадника. Или есть, но среднего уровня, не более.
Я понимаю, что такой тезис равносилен сакраментальному: "Ум как деньги: если он есть, то есть, если нет, то нет".
Опытный автомобилист знает, что у каждой машины свои особенности. Однако он всегда уверен в адекватности реакции: нажим на педаль газа или сцепления предполагает строго определенный ответ. Казалось бы, для всадника тоже однозначно: потянул за правый повод — пошла направо, за левый — налево. Пошла-то она пошла, но как! Одно дело — плавно вписалась в поворот, слегка повернув голову и красиво согнувшись в боку. Другое — когда только слегка скривила челюсть, подставив ее, как подпорку, ненавистному железу, и повернулась всем корпусом, прямая, точно доска. Баллы сразу летят вниз.
Словом, поскольку под тобой живое существо, то требования для получения необходимого ответа должны постоянно меняться в соответствии с десятками самых неожиданных факторов. Чутье в момент соревнований — это непрестанные микрокоррекции, причем ошибку чувствовать надо в фазе зарождения. Предугадывать ее.
Что касается идеальной модели всадника, то разве соответствует ей, например, датская спортсменка Лиз Хартель, которая после перенесенного в детстве полиомиелита с трудом передвигается на костылях? Ее сажают в седло, и она преображается. На Олимпиаде 1956 года Хартель была серебряным призером.
…Итак, соревнования. Они проходят и под проливным дождем, когда с трудом удерживаешь мокрыми перчатками осклизлые поводья, а при поклоне судьям с полей цилиндра льется вода. И под палящим солнцем, когда кажется, что единственно возможный способ существования — сидеть по горло в ледяной ванне, а надо натягивать бриджи из плотного эластика, тяжелые сапоги, фрак, и к концу езды сердце чувствуешь у самого горла.
А как избавиться от мух и слепней? Лошадь встряхивает головой, отбивает задней ногой, а судьи скидок на мух не делают.
До старта три минуты. Я оглядываю себя и Пепла.
Так, косички в гриве не растрепались, «лишнее» белое пятнышко шерсти закрашено жженой резинкой…
Тренер и помощник еще раз протирают ему суконкой шерсть.
Главный судья объявляет мою фамилию.
На Западе это звучит так: "Фройлен (впоследствии — фрау) доктор Петушкова". В большинстве стран Западной Европы наша кандидатская степень соответствует званию доктора, и это производит впечатление на зрителей и участников, тем более что за границей женщин в науке меньше, чем у нас. Надо сказать, что моя фамилия оказалась для иностранцев труднопроизносимой, и порой меня за глаза звали просто "фройлен Пепел".
Ассистент судьи осматривает железо во рту лошади: не применила ли я запрещенные правилами строгие удила или железную лопаточку, не дающую лошади перекидывать язык. Но все в порядке.
Гонг.
Подъем в галоп, и Пепел как по струнке идет по осевой линии манежа и в центре, у точки, отмеченной белыми опилками, четко, быстро, но в то же время плавно, не «клюнув», останавливается.
"Вот вам, — мысленно говорю судьям. — Вот как мы умеем".
Короткий кивок, поводья в левой руке.
Судья снимает котелок. Начало хорошее. Разбираю поводья, чтобы тронуться с места. И вдруг нас захлестывает рев прибоя. Это вдали, на дорожке ипподрома, рвутся к финишу рысаки, это кричит публика (реальный случай, который мне запомнился). Пепел обычно очень собран, а тут от неожиданности заплясал, закрутился на месте. Срыв сразу двух элементов!
Только когда шум смолк, Пепел снова мобилизовался и, пофыркивая, тронулся рысью. Перемена по диагонали на прибавленной рыси. Он еще в углу привычно просит повод, вытягивая нос и опуская вниз шею. Распластавшись, словно летит над землей из угла в угол манежа.
Еще серия элементов. Чувствую, возбуждение прошло. Пепел начинает подхалтуривать: прибавляет ровно столько, сколько сам считает нужным. Ковыряю его шпорой с того бока, который не виден судьям, — маленькая хитрость. Но английскому анекдоту: "Сэр, почему у вас только одна шпора?" — "А вы думаете, что, если заставить одну половину лошади двигаться быстрее, другая будет отставать?"
Пепел, слегка крякнув, не прибавил ни на йоту. Он у меня профессор — прекрасно знает, что во время соревнований никакие наказания ему не грозят. Он работает честно и добросовестно, но чуть-чуть излишне самостоятельно, словно говоря своим поведением: "Я прибавил, и хватит, а если тебе еще надо, это уж, извини, слишком".
Правда, в чем я не могу его упрекнуть, так это в отсутствии внимания к моим действиям. Многие лошади, запомнив программу, усердно и услужливо начинают сами каждый следующий элемент — начинают, когда еще не подготовлены к нему, на метр-полтора раньше нужного места. Таких забот с Пеплом я не знаю. Он чутко ждет сигнала к каждому переходу, хотя езду тоже знает и помнит.
Однако ленца, с которой он сегодня бежит, действует мне на нервы. Давлю ногами изо всех сил его бока, позади только половина программы, а я уже устала, и впереди самые трудные элементы. Пепел работает очень четко, но вяловато, хотя при такой жаре его понять можно.
Переход в шаг. Ну вот, секунд двадцать передышки — шагом сам пойдет.
Снова подбираю поводья, стискиваю бока. Пассаж… Пиаффе… Вот негодяй, совсем замер, еле ногами перебирает, а ведь так хорошо на разминке делал!
Менка ног. Здесь он часто врет. Когда-то это был его коронный номер, но однажды я заболела, и на него посадили другого всадника — мужчину: команде на соревнованиях нужен был зачет. Вместо того чтобы попытаться подстроиться к лошади, всадник взялся за один день переделать "под себя" Пепла. Он предъявлял иные требования и по-иному, чем я. Лошадь не понимала, чего от нее хотят.
Когда я срочно сбила температуру и пришла, Пепел категорически отказывался делать менку ног. С тех пор его будто подменили: в последующие десять лет можно по пальцам пересчитать соревнования, когда ему случайно удавалось пройти диагональ, меняя ногу без единой ошибки.
Правда, и я здесь уже не чувствую уверенности. Точнее, жду ошибки. А лошадь и на это реагирует.
Есть всадники, у которых лошади прекрасно работают на тренировках — кажется, равных быть не может. А в соревнованиях такая слабая езда, что диву даешься. Наверное, этих спортсменов подводит именно ожидание ошибок — богатое воображение и проистекающая от этого излишняя осторожность, которая переходит в робость, боязнь малейшего риска. Это не спортсмены по натуре. Даже если у них чутье, лучше им быть тренерами, готовить лошадей для других.
Но в менке ног на этот раз, кажется, пронесло. Все прекрасно. Остается заключительное пиаффе, и я позволяю себе немного расслабиться: сама выдохлась до предела. Пепел мокрый, шерсть под поводьями в пене…
Ох, нельзя ворон ловить! Я самую малость ослабила контроль, а он взял и стал, когда надо еще восемь темпов отбить.
Не смущаясь тем, что нахожусь под носом у судей — из двух зол выбирают меньшее, — поддеваю Пепла шпорами. Лениво отбрыкнувшись, он несколько раз переступает. Это вряд ли даже намек на пиаффе, но большего мне добиться не удается.
