Книга о вкусной жизни (Небольшая советская энциклопедия) - Левинтов Александр (мир бесплатных книг .TXT) 📗
Культура, в отличие от технологии, транслируется от поколения к поколению через систему образования. Это еще Платон утверждал, что необходимо одновременно и мусическое (художественное, творческое) и гимнасическое (построенное на повторении одних и тех же упражнений) образование, идея эта настолько очевидна, что в ХХ веке к ней вернулся Гадамер с его бильд-образованием и форм-образованием.
Американцы же как-то, не заметив сами, оставили в заводе лишь формобразование, доведя его до технологического совершенства и духовного вакуума. И все бы ничего, кабы Америка была какой-нибудь рядовой страной, где можно было бы провести столь рисковый эксперимент. Так ведь на Америку теперь весь мир равняется. И недалек тот день (а, может, он уже настал?), когда никому не понадобятся нежные и наивные письма Макара Девушкина, когда будут гнить на корню неиспользуемые никем опята, когда московская или, не дай Бог, тюменская девочка скажет своему возлюбленному:
— Пельмешек? Да ты с ума сошел! Давай лучше пробежим по морозцу пару миль, глядишь еще на недельку дольше проживем, мой миленький!
Всемирная история, изложенная в инструкции для развозчиков пиццы
Сначала Бог сотворил небо, землю, человека и пиццу. Потом он сотворил Еву и велел ей не класть яблоки в пиццу, потому что они еще незрелые. Но Ева не послушалась Бога. С тех пор мы живем здесь, в пиццу незрелые яблоки не кладут, а женщины в муках рожают и борются за свои права.
Потом Каин и Авель готовили пиццу Богу, но у Каина она подгорела, и он убил за это своего брата. Когда идею пиццы совсем извратили и стали делать вместо нее расстегаи и блины с селедочкой, Бог наслал на землю потоп.
Исав продал Иакову свое первородство за кусок пиццы. В Содоме стали использовать вместо пепперони останкинскую по два двадцать, и Бог был вынужден стереть с лица земли все Десятиградие, но там до сих пор смердит этой колбасой (артикул 2403–56). Моисей, когда и Десять казней египетских не помогли начать Исход, забросал фараона мороженой пиццей, и тот наконец отпустил евреев восвояси. В пустыне Бог кормил их небесной пиццей, а потом Иисус Навин истребил филистимлян за употребление неправильного сыра.
Первую пиццу сделали в Китае, во времена императоров династии Цин, но в новейших учебниках по истории Украины утверждается, что первыми ее ели гайдамаки и было это в палеозое, еще до динозавров.
Спартак, игравший тогда за римскую «Рому», поднял восстание, но в финале проиграл Крассу («Интер», Милан), и после этого пиццу стали есть все, включая непокорных фракийцев.
Платон сказал: «Пицца прежде вещей»; Аристотель его поправил:
«Пицца — это вещь»; а Росцеллин сказал: «Вещи прежде пиццы», и тогда настало темное Средневековье. Крестоносцы и конкистадоры насаждали пиццу по всему миру. Колумб первым понял, чего в ней не хватает, и поехал в Америку за томатной пастой, а заодно привез оттуда в Европу картошку и «Макдоналдс». К чести последнего надо признать, что чума к нам пришла из Азии. Магеллан пытался доказать, что Земля имеет форму пиццы. Он пошел дальше Колумба и там лег в основу знаменитой полинезийской пиццы мауи-зауи.
Никейский Вселенский Собор постановил вращать тесто для пиццы по солнцу, а противоположное вращение признал за ересь. Инквизиция предала огню, четвертованию и гонениям 24 648 еретичек и 967 451 еретика за неправильное вращение теста, но потом было признано, что для теологически правильного миропонимания это непринципиально. Папа Римский в самом конце второго тысячелетия публично принес сожаления по поводу невинно пострадавших.
Лютер придумал гамбургеры, а его последователи стали называть себя за это протестантами и даже гугенотами. Славянские народы, объединившись, накостыляли любителям гамбургеров и хот-догов в битве при Грюнвальде.
Наполеон изобрел пирожное того же названия, но проиграл Ватерлоо. Русские казаки в Париже в каждом кафе требовали пиццу: «Быстро! Быстро!» — так эти кафе превратились отчасти в пиццерии, отчасти в бистро, что одно и то же.
Хрущев пытался выращивать пиццу за Полярным кругом, а потом Горбачев сказал всем своим: «Хватит жрать водку с пельменями, переходим на пиццу Хат и кока-колу», — так началась перестройка.
Дальше уже неинтересно, потому что вы все знаете без меня сами: из газет, телевизора и Интернета.
Серуха
Когда страну расконвоировали по амнистии 1990 года, мало кто из кричавших и шептавших «Свобода, блин, свобода, блин, свобода!» понимал, что значит свобода, полученная сверху, пришедшая от пусть и респектабельных, но паханов. Вот уже десять лет прошло, а до сих пор мы глотаем вонючую пыль от проскакавших мимо нас на вороных освободителей.
Я вспоминаю все это под тихий шепот листопада в пустом и темном позднесентябрьском лесу, ступая по мягким сырым мхам, колючему брусничнику, мелкому сухому валежнику. И собираю грибы: крепенькие беленькие, ядреные челыши, развеселые лисички, сопливые маслята, последние великовозрастные, но еще вполне в теле опята, нежные свинушки-губошлепы, молоденькие чернушки цвета хаки, прочая грибная мелочь. А вот и серуха.
На толстой белой ноге, серый и невзрачный, этот гриб появляется последним, когда заморозки утро за утром выбивают из грибной рати всех остальных.
Пошла серуха — кончай грибалку! Прощайте, ставшие такими поздними и стылыми рассветы; прощай, притихший и посуровевший, насупившийся перед предстоящими снегами и морозами лес; прощай, кабан со своей заточкой мурла и клыков о пни и корни; прощайте, мураши и му рашиные тропы; прощайте, тихий-тихий, пока не рванул в чащу, сохатый, безмолвные птицы и одинокий скрип покосившегося сухостоя; прощайте, стремительные электрички и безлюдные, продувные ветрами и сквозняками, в заплаканных желтых листьях перроны; прощайте, сырые и промозглые поля с ветшающими кучами ботвы и ничего не значащей пустотой!
Рядом идет моя старшая сестра, совсем обрусевшая от седины, такая старенькая-старенькая бабушка. Господи! Да между нами всего пять лет! Неужели и я — глубокий старик?!
Весной она погорела. Дом занялся от неисправной проводки и вспыхнул разом и бесповоротно. В доме девять человек, все трезвые. Бросились спасать добро и близко рас положенные к дому две баньки, закути для кур и коз. На пожар сбежалась вся деревня, в основном, поглазеть на чужое отчаянное горе. Но нашлись и другие. Нет, это были не кремлевские власти, и не чеченцы, или иные какие супостаты, то были соседи. Они ходили меж вынесенных вещей, и эти вещи исчезали — сначала в потемневших тенях за пределами освещенного пожаром круга, а потом и вовсе бесследно. Ныне, чего ни хватись — нетути, а ведь, помнится, выносили. И в иные дома перестали пускать, как прежде, чтоб погорельцы свои вещи не признали ненароком.
Мы шастаем тихой поступью по лесу, больше отмалчиваясь, в безмерном море невысказанного, читаемого без слов во вздохах, чтобы потом, когда уже машина, покачиваясь, стала отдаляться от вновь возводимого дома, сестра вдруг не залилась щемящими за душу слезами: «Что ж мы так мало поговорили-то?» И эти слезы, и горестный лай собаки, и мягкие ухабы дороги — как тяжело прощанье, когда не знаешь, свидимся ли вновь?
А серуху хорошо жарить, саму по себе или вместе с другими грибами, на нашем простом постном масле, не задумываясь о холестероле — черта ли нам ихний холестерол? Лучку репчатого туда меленько накрошить. Позднеосенние грибы режутся мелко, чтоб хорошо прожарились. И всегда-то серуха маленько горчит — не то чернушками, не то своей прощальностью. Хороши также серушки соленые, опять же в смеси и сами по себе. В них сохраняется природная упругость — их лучше есть ложкой, чем ловить на вилку. Выпьешь печальную горькую, чтоб гладко пошла родимая по нужным жилочкам, черпанешь вилкой из миски, сковырнешь застрявшую короткую еловую иголку, — теперь можно и разваристой, пахучей картошки, и черного сыроватого хлеба, и вон той, еще не совсем из импортной целлюлозы вареной колбасы местного, равноудаленного от Дании, Парижа и Нью-Йорка вместе взятых, Ногинского завода.
